Непобежденные - Илья Азаров

Командир эсминца «Бдительный» капитан 3 ранга А. Н. Горшенин задним малым ходом подошел к корме «Ташкента». «Юпитер», идя лагом, продолжал откачивать воду из затопленных отсеков, морской буксир «Черномор» тоже был в готовности.

Так, на буксире, в сопровождении катеров и непрерывно барражировавших истребителей, лидер «Ташкент» 27 июня в 20 часов 15 минут был благополучно прибуксирован в Новороссийск.

Передать словами картину прихода «Ташкента» и «Сообразительного» в Новороссийск невозможно… Прибывшие сходили с кораблей. Тех, кто не мог двигаться, выносили на носилках. Много было сказано добрых слов глубокой признательности морякам за их воинскую доблесть, мужество, за сердечное отношение к пассажирам.

С «Сообразительного» торпедисты вынесли осиротевших малышей. До отправки в детский дом они находились в политотделе Новороссийской военно-морской базы. Заботу о ребятах проявили все, особенно, девушки-краснофлотцы узла связи.

Глядя на измученных людей, я думал: разве можно забыть страдания, порожденные войной?.. В те дни победа над фашизмом представлялась как нечто бесконечно желанное, но далекое. Но все мы были убеждены в победе и верили, что придет время, когда злобный и ненавистный враг, принесший нашему народу столько горя, несчастья и страданий, будет повержен.

28 июня в Новороссийск из Краснодара прибыл командующий Северо-Кавказским фронтом Маршал Советского Союза Семен Михайлович Буденный. Личный состав «Ташкента» выстроился по большому сбору.

Командир лидера капитан 2 ранга В. Н. Ерошенко кратко доложил о результатах похода. Буденный поблагодарил Ерошенко, Коновалова, краснофлотцев и командиров за успешный поход. Потом, как бы отказываясь от официального церемониала, сделал жест рукой:

— Станьте-ка покучнее! — и, показывая на башню, спросил у Ерошенко: — Сюда можно?

Маршал легко поднялся на башню и с этой «трибуны» рассказал о положении на Южном фронте, о трудностях, о предстоящих тяжелых боях. Много добрых слов было сказано в адрес моряков.

— Я знал в гражданскую войну немало героев, видел немало героических дел, — говорил Буденный. — И мне приятно сегодня сказать, что вы, моряки-черноморцы, весь экипаж «Ташкента» совершили массовый героизм. Вы сумели прорвать блокаду и с честью выполнили поставленную перед вами задачу. Все вы заслуживаете боевых правительственных наград и присвоения «Ташкенту» гвардейского звания.

Через несколько дней приказом командующего Северо-Кавказским фронтом от имени Президиума Верховного Совета СССР личный состав лидера «Ташкент» был награжден орденами и медалями Советского Союза. На Черноморском флоте не было ни одного надводного корабля, где имел бы боевые правительственные награды весь личный состав.

Перед отъездом в Москву Евгений Петрович Петров рассказал мне о своих впечатлениях во время похода в Камышевую бухту. Он почти все время находился на мостике и видел, как действовали моряки при налетах вражеской авиации и атаках торпедных катеров. Писатель был покорен настоящей воинской доблестью, величием и красотой духа советского человека.

— Кто видел этих моряков в бою, тот не может без восхищения думать о каждом из них. Я не раз вспоминал, с каким восторгом вы, Илья Ильич, рассказывали мне о командире и экипаже «Ташкента», и думал, что эти люди, их дела и подвиги достойны еще большего восхищения.

Евгений Петрович рассказал об одном из эпизодов, показавшемся ему примечательным. Это было после продолжительного налета вражеской авиации. Закончилась стрельба, и на мостик принесли свернутые парусиновые подвесные койки с пробковыми матрацами. Как объяснил Петрову комиссар Коновалов, этими койками должны были обставить мостик, чтобы укрыть его от осколков и тем самым уберечь командира и команду ходового мостика.

— Видел я, как вестовой принес Ерошенко китель с орденом Красного Знамени. Я понимал, что командир не случайно надел его. Впрочем, комиссар объяснил это, по-моему, очень верно. Орден — это совесть не только командира, но и всего экипажа… Должен признаться, — продолжал Евгений Петрович, — что мне было к вечеру не по себе. Днем иначе: я видел атакующие самолеты и маневры корабля, а в наступивших сумерках давила неизвестность. На мостике говорили о возможной атаке торпедных катеров торпедоносцев, и это действовало на меня удручающе. Положение пассажира во время боя незавидное — все заняты чем-то, а ты наблюдатель, зритель… Правда, рассуждали о возможном нападении торпедных катеров настолько буднично, что я постепенно успокоился, но все время поглядывал направо, так как понял из слов командира, что ожидать атаку нужно правого борта. И все-таки я был ошеломлен, когда в первый момент тревоги голоса сигнальщиков, с боевых постов наблюдавших за морем, слились с залпом и вспышками огня. Пришел я в себя, когда стрельба уже прекратилась и катера отвернули…

В незаконченном очерке «Прорыв блокады» Е. Петров так описывал приход лидера в Камышевую бухту:

«…И вот мы увидели в лунном свете кусок скалистой земли, о котором с гордостью и состраданием думает сейчас вся наша советская земля. Я знал, как невелик севастопольский участок фронта, но у меня сжалось сердце, когда я увидел его с моря. Таким он казался маленьким. Он был четко обрисован непрерывными вспышками орудийных залпов. Огненная дуга. Ее можно было охватить глазом, не поворачивая головы. По небу непрерывно двигались прожекторы, и вдоль них медленно текли вверх огоньки трассирующих пуль. Когда мы пришвартовались к пристани и прекратился громкий шум машин, сразу стала слышна почти непрерывная канонада. Севастопольская канонада июня 1942 года».

Петров был свидетелем разговора между командиром и комиссаром, когда старпом Орловский доложил, что на борт уже принято более тысячи раненых, в том числе женщин и детей.

Ерошенко и Коновалов посоветовались и решили принять еще тысячу человек.

А моряки между тем разносили воду в чайниках. Днем на берегу негде было укрыться от палящих лучей июньского солнца, с водой было плохо: ее доставляли ночами с 35-й и 73-й батарей в цистернах. Этого, конечно, не хватало, и раненые изнемогали от жажды.

Григорий Андреевич Коновалов рассказывал мне позже, как во время налета авиации, когда у крупнокалиберного пулемета на мостике кончились патроны, а подносить их было некому, потому что подносчик нес в это время вахту, Петров бегал вниз и подавал коробки с лентами на мостик. В Камышевой бухте он носил вместе с моряками тяжелораненых.

— Сейчас еще не обо всем можно писать, — закончил Петров разговор со мной, — но я не забуду никогда, что видел, что слышал от раненых красноармейцев, командиров, от женщин и детей. Сколько в этих словах было горячей любви и признательности к морякам. Придет время, я обязательно напишу обо всем, что видел…