Встреча на далеком меридиане - Митчел Уилсон

— Если вы ставите вопрос так, то, честно говоря, я сам не знаю. Вы меня смущаете. Давайте поговорим о нашем вечере в Москве. Нельзя ли назначить его на завтра?

— Мне очень жаль, — сказала она мягко, — но только не завтра. А вот сегодня вечером я свободна.

— Сегодня? — Он, правда, собирался работать над докладом, но мысль об этом остановила его лишь на секунду. — Я, пожалуй, смогу освободиться, если уеду сейчас к себе в гостиницу и кое-что приготовлю к завтрашнему дню. Дайте мне полтора часа. — Он просто встанет пораньше и закончит все утром. Ему ни за что не хотелось упускать возможность провести с нею вечер. Если даже не принимать во внимание слова корреспондентов, никто, по-видимому, не знал ничего определенного насчет его визы, и такого случая могло больше не представиться.

— Сейчас без четверти шесть, — сказала она, посмотрев на часы. — Я зайду за вами в гостиницу в половине восьмого.

Но входя в свой номер, он уже жалел, что так легкомысленно договорился с ней о встрече. Чтобы как следует подготовить доклад, ему нужно было несколько часов, однако из-за томительной неопределенности с визой, казалось времени все равно ни на что не хватит. В голове стучало: «Скорей, скорей, скорей».

Он взял телефонную трубку и набрал номер посольства, чтобы отменить прогулку. Доклад был гораздо важнее. В эту минуту ему было безразлично, увидится ли он с ней когда-нибудь еще. Теперь он вдруг рассердился на нее: какое право имела она говорить с ним свысока, даже если под конец и изменила тон? Он сердился на нее, словно она нарочно отвлекала его от работы, а кроме того, он теперь с тревогой и неудовольствием вспоминал, как дружески она болтала с Хэншелом: этот разговор словно загрязнил ее. Настала его очередь чувствовать, что она не оправдала его ожиданий.

Ему ответили, но, после того как он попросил позвать миссис Робинсон, наступила долгая тишина, нарушаемая лишь отдаленным шорохом тысяч разговоров, бегущих во все стороны по телефонным кабелям под Москвой. Через бесконечные десять минут новый голос осведомился: «Кого вы попросили?» — и тоже смолк. Он подождал еще пять минут, а потом раздраженно бросил трубку. Ничего не поделаешь — придется расплачиваться за свое легкомыслие. Он работал очень быстро, и злость придавала ему силы.

В половине восьмого, почти минута в минуту, раздался телефонный звонок. Звонила Анни, она уже ждала в вестибюле. Ник тотчас вышел. Он прошел по коридору до холла, залитого мягким, приглушенным светом, на ходу передал ключ дежурной по этажу, цветущей блондинке, сидевшей за столиком посреди зеленого озера-ковра, и торопливо зашагал дальше по ковровому ручью, тянувшемуся по широкой лестнице с мраморными ступенями. Дожидаться лифта у него не хватило терпения.

Уже с галереи, расположенной почти у самого потолка главного вестибюля, он увидел Анни. Она стояла как раз под галереей, у лестницы, и выжидательно смотрела вверх. Вечер был теплый, Анни пришла с непокрытой головой. Только она одна и стояла спокойно в этом огромной вестибюле, где непрерывно сновали люди — входили, выходили, суетились возле табачного киоска, и возле киоска с газетами и журналами в дальнем углу, и у барьера почтово-телеграфного отделения.

Пока Ник разглядывал Анни — она еще не успела его заметить, раздражение его улетучилось. В сущности, он и не сердился на нее по-настоящему, он был рад, что она пришла.

Ник, улыбаясь, спустился вниз. Анни ждала, пока он подойдет, глядела испытующе и тоже чуть-чуть улыбалась, будто хотела увидеть его опять таким, каким он показался ей в первый раз.

— И что же вы видите? — спросил он.

— Вас, — ответила она просто и засмеялась. — Вас разве с кем-нибудь спутаешь? Вы всегда остаетесь самим собой, хотя те и дело меняетесь. Право, я уже отчаялась уследить за всеми вашими превращениями. Настоящий хамелеон.

— Но мы виделись всего два раза!

— Да, и за это время вы успели четыре раза измениться. — Она хотела добавить что-то, но удержалась и вместо этого сказала, что у нее есть билеты на спектакль кукольного театра в сад «Эрмитаж».

— А куда потом? — спросил он. — Хотя, право, не знаю, какое из моих четырех «я» задает этот вопрос.

— Не смейтесь, я ведь только хотела быть откровенной с вами. А насчет того, куда идти после театра, решим по дороге. Пойдем, куда хотите, и можем совершенно не спешить, если только, конечно, вам не надо завтра рано вставать.

Чтобы закончить доклад, завтра необходимо будет подняться в шесть часов, подумал Ник.

— Времени у меня сколько угодно, — сказал он Анни.

Анни взяла его под руку, и через массивные двери они вышли на широкий тротуар, на который все еще ложился бледный свет летних сумерек. По Охотному ряду люди двигались непрерывной толпой — кто быстрым шагом, кто неторопливо, кто еле тащился, изнемогая от усталости, — шли и молодые и старые, все с непокрытыми головами, ярко, по-летнему одетые: девушки в платьях и шелковых и ситцевых, и дурно сшитых и элегантных, в легких ажурных перчатках всевозможных цветов, начинал от белого и кончая черным; мужчины большей частью в спортивных рубашках с открытым воротом, некоторые в пиджаках и с галстуками. Врезаясь в толпу, бежала компания юношей и молоденьких девушек, смеясь, оглядывалась, то и дело спрашивая друг друга: «А где же Катя?» Через минуту появилась и Катя в зеленовато-голубом платье без рукавов, с влажными от пота густыми каштановыми кудряшками. Она неудержимо хохотала и бежала прихрамывая: у нее только что сломался каблук на туфле. Но вот толпа поглотила их всех, закрыла собой.

Людской поток вынес Ника и Анни к углу площади Свердлова, и здесь они встали в автобусную очередь, которая вилась неровной живой линией по обочине тротуара. Легковые автомобили, такси на стоянке, выстроившись в ряд под углом к тротуару, стояли почти вплотную друг к другу, и едва одна машина выезжала из ряда, на ее место старались втиснуться сразу три новых. Два огромных туристских автобуса, один из Лондона, второй из Хельсинки, разлеглись рядом, как пара дремлющих китов. По широкому тротуару, забитому людьми, вытянулась еще одна очередь: в кино, где показывали фильмы с участием Чаплина.

— Так как же относительно моих четырех «я»? — спросил Ник, пока они стояли в очереди. — Не думайте, что вам удастся так легко отделаться.

— Мне не следовало этого говорить, я знаю, — сказала Анни виновато. Она подняла глаза, и Ник убедился, что она действительно сожалеет о своих словах. — Такие вещи обычно говорятся только затем, чтобы смутить человека. Мне ужасно стыдно, что так получилось. Простите.

— Ну, разумеется. Но я все-таки хотел бы выяснить, что вы, собственно, имели в виду.

— Просто вы меня чрезвычайно заинтересовали.

— Отлично. Вы уже принесли свои извинения, но я пока еще не знаю, что же вы имели в виду.

— Что я имела в виду? — начала она неохотно. — Я… Понимаете, когда я увидела вас тогда, как только вы вошли в комнату, я сразу подумала: вот интересный, тонкий человек. Но потом, когда мы пили коктейль, — я говорю о том, что было вчера…

— Продолжайте же!

— Вы разговаривали так бойко, уверенно — типичная американская болтовня за коктейлем: пустые слова вместо настоящего разговора. Обо всем говорится небрежно, банально, с насмешкой. Будто ничто не имеет ни малейшего значения. Мне думается, я тоже научилась болтать так не хуже других, но мне это противно. Люди вокруг кажутся такими поверхностными! Не вот сегодня, в присутствии Хэншела, вас как будто подменили. Совсем другой человек. У вас с ним странные отношения. Вас обоих волнует что-то серьезное, глубокое. Не знаю, конечно, что именно, но уверена, что-то здесь кроется. А когда вы потом предложили мне встретиться, то снова стали таким, как при первой нашей встрече, только не совсем, а каким вы, вероятно, были давным-давно — прямым, бесхитростным, способным чувствовать по-настоящему. Если бы вы пригласили меня вчера, я нашла бы предлог отказаться, сослалась бы на то, что занята. А сейчас я рада, что пришла. Вот и все.

Подошел автобус, громко урча воздухом в тормозах; на остановке, выпуская воздух, он презрительно зашипел.

Автобус был новый, блестящий, свежевымытый. Они нашли два свободных места рядом, и Ник настоял на том, что платить за проезд будет он: ему еще не представлялось случая потратить русские «гривенники». Стоит начать тратить деньги, имеющие хождение в чужом городе, и город приобретает реальность. Впереди них сидела на коленях у матери девочка лет трех. Как только дверь захлопнулась и автобус тронулся, она прижалась носишком к оконному стеклу и радостно нараспев закричала: «А я сейчас па-е-еду!» точь-в-точь как на тот же мотив распевали ребятишки у Ника на родине: «А я знаю се-кре-ет!», как будто этот торжествующий возглас одинаково присущ всем детям на свете, на каком бы языке они ни говорили.