Встреча на далеком меридиане - Митчел Уилсон

— Вы понимаете, я даже испытывал радость победы: годы труда не пропали даром. Естественное чувство, оно бывало у меня всякий раз, когда удачно проходил какой-нибудь эксперимент. Только в тот раз посильнее. Я вам честно признаюсь в этом. И все остальные, кто там тогда присутствовал, переживали то же самое. В тот момент мы были прежде всего учеными-физиками, и мы видели результаты наших совместных напряженных усилий. Но где-то в уголке моего сознания происходило нечто совсем другое. Отнюдь не восторг и не чувство удовлетворения. Нет, страх, совершеннейший ужас, полное отчаяние, потому что я понял, что в глубине души не хотел, чтобы опыт удался. И когда я теперь оглядываюсь назад, — проговорил он медленно, — я начинаю также понимать, что в тот день во мне что-то умерло. Не знаю, что именно, не могу определить. Но я не захотел иметь детей и даже собственного дома. Я и сейчас не хочу, — добавил он вполголоса.

— И это сознание вины — оно все еще?..

— Дело не в том, — сказал Ник терпеливо и устало. — Это было бы просто, вину можно искупить. Да и почему нам считать себя виноватыми? То, что мы делали, делалось нами в защиту родины, мы были уверены, что Германия готовит то же самое против нас, против Англии, против России. Так оно и оказалось, как мы потом выяснили. Только немцы не добились результатов. Не от гуманности, просто Гитлер допустил тут ошибку. Он не очень-то верил, что эксперименты ученых будут иметь практическое значение, и не оказал необходимой поддержки. Какая тут вина! Это научное открытие, неизбежно вытекающее из всего хода исторического процесса. Нет, дело гораздо сложнее. Это мое чувство глубже, сильнее, чем сознание вины. Знаю только одно: жизнь моя раскололась надвое, и я уже не тот, каким был, когда учился в Кембридже. — Чтобы переменить тему, он заговорил более легким, спокойным тоном: — Да, выходит, я жил и работал почти в том самом месте, где вы родились, нас разделяла только река. Впрочем, к тому времени вы оттуда уже уехали. Скажите, если Москва значит для вас так много, как же тогда Бостон?

— Бостон? — переспросила она, удивленная неожиданной переменой темы. Да ведь я уже лет двадцать, как не была там.

— А Лондон?

Она ответила не сразу. Они все продолжали двигаться по парку вместе с остальными.

— Лондон — это еще одна полоса моей жизни, — сказала наконец Анни еле слышно. Она глядела вниз, на землю. — Я почти всю войну провела в Лондоне. Там умерли мои родители. Там я влюбилась и вышла замуж. О Лондоне мне говорить трудно.

— Нельзя сказать, что сегодня в Москве мы с вами самые жизнерадостные люди, — произнес Ник отрывисто. — Пойдемте смотреть кукол. Наверно, уже пора.

Они заняли свои места в маленьком зале. Едва поднялся занавес, веселое остроумие и дерзкая сатиричность спектакля рассеяли тяжелое настроение, и Ник даже не заметил, как тверды сидения стульев и как узок для его длинных ног проход между рядами. Диалог на сцене велся в таком стремительном темпе, что он почти ничего не понимал, но ему непременно хотелось разобраться во всем самому, без посторонней помощи. Музыка была задорная, веселая, и в одном месте джаз заиграл так хорошо, что Ника вдруг, к собственному его изумлению, охватила тоска по родине, хотя он и сам не знал, о чем он, собственно, тоскует. По счастью, зрители в это время громко смеялись, и никто не заметил, что глаза у него стали влажными. Он придвинулся поближе к Анни, чтобы коснуться ее, почувствовать, что она здесь, рядом, и Анни от него не отстранилась.

После спектакля они вместе со всеми вышли из зала, но половина публики осталась в саду. На одной из небольших эстрад под ослепительным электрическим светом танцевала молодая актерская пара в живописных украинских костюмах: исполнялся народный танец, состоявший из сложных скользящих движений и великолепных прыжков. Уже у ворот Ник оглянулся.

— Я хочу запомнить все, — сказал он. — Быть может, я все это вижу в первый и последний раз.

Они прошли по освещенной улице мимо здания больницы. На другой стороне улицы один за другим уходили вдаль переулки с темными домами — свет там шел лишь из окон. На углу Страстного бульвара толпа разбилась: одни направились дальше полутемной Петровкой, другие свернули к улице Горького, туда, где мощные потоки света заливали памятник Пушкину. Ник и Анни дошли до площади. Над верхушками лип сияли огни фонарей, витрины еще были ярко освещены. Далеко, насколько хватал глаз, Ник видел пологий спуск улицы Горького и под ветвями лип густой поток людских голов. Продавцы мороженого у тележек-холодильников бойко торговали своим товаром.

Ник проголодался, и Анни предложила ему на выбор несколько ресторанов. В конце концов они пересекли площадь, решив зайти в «Арагви». Им удалось разыскать свободный столик внизу, в заполненном посетителями зале с мраморными стенами. Но поговорить им больше не пришлось. Едва официант принял от них заказ, как тут же еще одна пара заняла свободные места за их столиком. Молодые люди немедленно без всяких церемоний обратились к Анни, и между ними троими завязался такой быстрый, пересыпанный шутками разговор, что Ник ничего не мог понять. Его поразил контраст между вежливой сдержанностью людей, с которыми ему пришлось сталкиваться в официальной обстановке, и той свободной непринужденностью, с какой москвичи общаются между собой. На несколько минут он опять оказался в тоскливом одиночестве, но Анни тут же обернулась к нему, желая втянуть его в общий разговор.

— Они не верят, что я не русская, — сказала она, смеясь. — Думают, что я ваша переводчица из Интуриста и что я их разыгрываю. Скажите им!

— Они говорят по-английски?

— Нет, но ведь вы-то говорите по-русски! Скажите же им что-нибудь!

— Я вдруг позабыл все русские слова, решительно ничего не помню.

— Ну, бросьте, — сказала Анни. — Ведь вы сами хотели общаться с москвичами.

— Но вы же знаете, как плохо я говорю по-русски. В десять раз хуже, чем ваш Яковлев по-английски.

— О чем это он? — спросил молодой человек, улыбаясь.

Ник оказался в неловком положении — ему пришлось объяснять по-русски, что он забыл русский язык, но стоило ему заговорить — и слова сами начали приходить на память, все быстрее и легче. Молодой человек оказался инженером-металлургом, его спутница — библиотекарем. Она слушала Ника, лукаво блестя глазами, и потом сказала Анни, что произношение у Ника «просто прелесть». Ник ответил девушке, что она сама «просто прелесть». Всех их вдруг охватило чувство взаимной симпатии. Они ужинали вместе, пили вино из общих бутылок, произносили тосты за Америку и за Советский Союз, тосты за дам, за науку, за мир во всем мире, а потом уже пили, позабыв про всякие тосты. Через полтора часа они проделали все это по второму разу, обменялись адресами, уплатили каждый по своему счету, наверху у входа пожали друг другу руки и разошлись, снова став посторонними людьми.

Было уже двенадцать часов. Толпы на улице Горького поредели. Широкая мостовая блестела, словно черное зеркало, после того как по ней проехали механические мойки, похожие на чудовищ с водяными бородами, — они медленно плыли, как будто паслись на этом асфальтовом море.

— Вы заметили, что ни разу не спросили меня обо мне? — сказал Ник, когда они спускались к Красной площади. — Неужели вам нисколько не любопытно? — Он грустно улыбнулся. — Только что вы подробно расспрашивали совершенно незнакомых людей, которых, по всей вероятности, больше никогда и не встретите. Вопросы ваши были, конечно, вполне естественны, и вы получили на них столь же естественные ответы. Но обо мне вы ничего не хотите узнать, даже хотя бы откуда я родом.

— Да ведь это я уже знаю! — засмеялась Анни. — Стоило вам произнести слово, и я поняла, что вы из Нью-Йорка. Иногда проскальзывает у вас и западный говор. А как только я слышу ваше «ну ясно», я почти уверена, что вам довелось жить в Новой Англии. Так что, видите, мне известно, где проходила ваша жизнь. Впрочем… — добавила она медленно и как бы нехотя, — возможно, это ваша жена уроженка Запада. — Анни вдруг взглянула ему прямо в лицо. — Вы развелись с женой. А женились вы очень рано, совсем молодым, — да?

Его молчание подтверждало, что она не ошиблась, и Анни улыбнулась.

— То вы были в претензии, что вам не задают вопросов, а теперь, когда я вас спрашиваю, вы молчите.

— Неужели так сразу и видно, что я в разводе?

— Догадаться было нетрудно, вы же понимаете, — сказала она мягко. Кроме того, я думаю, вы разошлись довольно давно: вы уже успели привыкнуть к тому, что к вам приходят женщины. — Анни заметила, что лицо его застыло, и добавила: — Но вы не женщину ищете, вы ищете что-то другое.

Они вышли на огромную, пустынную ночью Красную площадь, залитую потоками света от мощных прожекторов.

— Вы правы, — сказал Ник. — Какой смысл выспрашивать друг друга? Главное то, что сейчас мы вдвоем, вы и я, и пусть все будет сказано в свое время и в своем месте.