Погоня - Валентин Маслюков

— Спокойнее! — сказал приказчик и, оставив меч, взял Золотинку за шиворот.

Чего она и опасалась с самого начала.

Дородный, словно налитой здоровьем, мужчина, судя по всему (и прежде всего по уверенной цепкой хватке), отличался завидным спокойствием, непонятно только почему он рассчитывал найти ту же добродетель в плюгавом и юрком пигалике.

— Вы душите! — просипела Золотинка.

— Выкладывай все и поживее! — возразил приказчик, встряхнув пленника чуть осторожнее. — А то у меня есть средство!

— Какое? — спросила Золотинка, пользуясь возможностью перевести разговор в спокойное и разумное русло, то есть исполнить главное требование противной стороны.

— Муравейник, — невозмутимо отвечал приказчик.

— Зачем муравейник? — Золотинка, сколько это было возможно в полузадушенном и полуподвешенном положении, покосилась на Юлия, ожидая, может статься, найти в нем сочувствие. Напрасно — Юлий глядел настороженно и внимательно, словно не доверял обоим.

— Зачем ты бежал? — спросил приказчик, отметая вопрос.

— Это все, что вменяется мне в вину?

— А ты еще что-нибудь за собой знаешь?

Юлий и сейчас не вмешивался, хотя, защищаясь первыми попавшимися словами, Золотинка надеялась вовлечь его в разговор. Облокотившись на стол, он подался вперед, но другую руку отставил на колено, сохраняя возможность в любое мгновение откинуться на стул и покинуть собеседников наедине с их взаимными недоразумениями.

— Я сам пришел, зачем же хватать? Это обидно, в конце концов! — сказала Золотинка.

Неожиданный довод — что обидно — подействовал, как ни странно, на хваткого малого, что держал ее за шиворот. Он выпустил ворот, но отступил к двери, имея в виду отрезать пути к бегству — звякнул засов.

— Ладно. Выкладывай. Только живее, времени у меня мало. А у тебя еще меньше. Можешь считать, что у тебя его совсем нету.

Колкие глазки приказчика в припухлых веках ничуть не смягчились, но Золотинка не боялась этого человека. Не научившись еще читать мысли, она, однако, безошибочно чуяла дух настроений и страстей и, конечно же, способна была отличить настоящую угрозу от запугивания — разный у них запах. Сколько бы толстяк ни сердился, она угадывала в глубинах его натуры нечто по-настоящему основательное и неспешное, нечто такое, что всегда удержит этого человека от скоропалительной, не помнящей себя жестокости.

— Послушайте, — сказала она, обращаясь все еще к приказчику, а не к Юлию — так было легче, — вы поймете, почему я бежала… ну, бежал, все равно, вы поймете это, когда узнаете, кто я такая на самом деле. Я не пигалик… Я хочу поговорить с Юлием. Оставьте нас! — решилась она вдруг.

— С каким Юлием? — делано удивился приказчик.

— С тем свинопасом, который сидит за столом, когда вы стоите.

Надо отдать должно верному малому, он сделал что мог, чтобы не выдать смущения. Но это было и все, что ему удалось, возражения замерли у него на устах… промолчал.

Оставив приказчика, Золотинка ступила к столу на середину горницы. Юлий откинулся. Расстегнутый ворот белой рубахи открывал темную от крепкого загара грудь; встрепанные беготней волосы придавали ему дикий, простонародный вид, но этот взгляд… сведенные брови. Что-то больное угадывалось за этим взглядом, загнанная на задворки сознания, но никогда не оставляющая тоска.

— А знаешь, тебе совсем не идет борода, — сказала она с вымученной небрежностью. Но Юлий не откликнулся даже усмешкой.

— Мой хлопец не понимает чужих. Он дурачок, — заметил тот, действительно посторонний, кто наблюдал за свиданием.

Золотинка резко обернулась и снова бросила взгляд на Юлия. Истина забрезжила в ее уме, она ступила ближе, наткнулась взглядом на край стола, который приходился ей немногим ниже подбородка, и вспомнила мимоходом, каким смешным, нестоящим существом представляется она Юлию… да и сама глядит снизу вверх, не ощущая себя ровней.

Юлий поднялся. Прежде она не думала, что он окажется таким большим. Другие люди… что ж, до размеров других людей ей и дела не было — великанский рост Юлия унижал ее ощущением неодолимого расстояния.

— Вы действительно друг Юлия? — беспомощно обернулась она к приказчику. — Могу я говорить все? Я хочу знать, это что, это опять тарабарщина? Да?

Он пожал плечами, как человек, который уклоняется от ответа, но Золотинке довольно было и этого. Она обошла стол, преграждая Юлию путь к выходу и тронула его за руку:

— Юлий! Я — Золотинка! Я и есть Золотинка, заколдованная Золотинка.

Можно было повторить это еще несколько раз — все с тем же успехом. В лице его, где твердо сложенный рот и напряженные у переносицы брови образовали такой знакомый, привычный склад, ничего не изменилось. Помедлив, юноша отнял руку пигалика и сделал попытку миновать его, чтобы покинуть горницу. Мысли Юлия оставались там, где ждала его встревоженная, ничего по-прежнему не ведающая Золотинка — на солнечной полянке.

— Остановите его! — горячечно заговорила Золотинка, обращаясь за помощью к приказчику. — Я действительно Золотинка. Я — волшебница. Если он впал в тарабарщину… не первый раз, однажды я уже вылечила Юлия. Остановите его. Как вас зовут?

— Обрюта, — ответил тот, оказывая ей ровно столько доверия, сколько оправдывали обстоятельства.

Горячечные нотки в голосе пигалика заставили задержаться и Юлия, он вопросительно посмотрел на Обрюту, и тот придержал князя.

— Если вы это сделаете… — начал он не без сомнения.

— Сделаю!

Она снова перехватила Юлия за руку, а он глянул поверх пигалика на Обрюту, пытаясь угадать, что это значит.

— А та, другая? Выходит, не настоящая? — сказал тот с вновь обострившимся недоверием.

— Оборотень Рукосила, — отмахнулась Золотинка. — Это на самом деле Зимка Чепчугова из Колобжега.

— Ага! — неопределенно крякнул Обрюта. Кажется, он выглянул невзначай во двор — скрипнула дверь — и заново задвинул засов.

Юлий, все равно не понимая, уставши от безразличных ему разговоров, нетерпеливо подался к выходу. Придерживая его одной рукой, Золотинка засветила Эфремон, который налился холодным сиреневым сиянием и, наконец, заставил Юлия что-то такое заподозрить, он остановился в ожидании.

К несчастью, Золотинка не знала никакого нарочного заклинания против тарабарщины, ведь недуг этот довольно редок; она надеялась на старый опыт. Она торопилась, пытаясь воссоздать в памяти те сильные, пронзительные ощущения, которые испытывала тогда в Каменце, сжимая юношу в объятиях. Неясно было только, нужно ли обнимать его и сейчас и как это сделать, если, обращенная в пигалика, она едва доставала Юлию до живота?