Погоня - Валентин Маслюков

Потом зверь виновато завилял хвостом и вовсе лег на траву, изрядно сконфуженный недоразумением, распластался и заелозил, чтобы выразить тем самым высшую степень нравственного умаления перед малышом-пигаликом.

— Вот так-то! — назидательно сказала псу Золотинка и потрепала его за ухом. — В следующий раз не дури. Где твой хозяин?

Пес вскочил и засуетился от избытка усердия; бросился в заросли, часто оглядываясь, и наконец исчез там, где угадывалась за деревьями солнечная полянка. Послышался приглушенный голос, коротким недовольным замечанием человек отправил собаку обратно, и та выскочила на Золотинку, страдая от противоречивых чувств.

Тогда, чтобы не подводить зря добросовестную и преданную собаку, Золотинка достала еще раз хотенчик — рогулька рванулась в сторону той самой полянки, откуда выскочил обескураженный пес.

— Ну, делать нечего! — прошептала Золотинка, едва себя понимая: в голове шумело. Она двинулась, все тише и тише, почти на цыпочках… шум в ушах мешал разобрать неясную возню впереди. Солнце ударило в глаза…

И Золотинка застыла, ослепленная.

На крошечной, размером не больше спальни полянке резвились в помятой траве двое, мужчина и женщина. С неприятным потрясением, которое испытывает осознавший собственное безумие человек, Золотинка узнала себя, золото разметавшихся волос… и только багряное отделанное серебром платье — роскоши этой у Золотинки никогда не было — открыло ей, что это невесть как очутившаяся здесь с Юлием Зимка. Темный от солнца бородатый пастух в белых посконных штанах был Юлий. Повалив юношу наземь — а он и не думал сопротивляться! — Лживая Золотинка делала с ним, что хотела.

Какой-то провал в сознании, и Золотинка очутилась на полянке, хотя не помнила шагов, смотрела, не понимая, что видит. Возмутились и чувства, и разум, все смешалось, опять она не могла уразуметь, точно ли это Зимка, как ей казалось, или предстало ей порождение нечистых ее, сладострастных снов… и сама на себя со стороны смотрит? И Юлий? Неужто Юлий? Ведь, если Зимка… то как же Юлий?

Это я! Я — Золотинка! — хотела она крикнуть и вымолвить не могла слова, позвать на помощь. Впору было бежать — ноги не слушались; а эти двое продолжали ее терзать, ослепленные похотью.

Вдруг истошно вскричала.

Но Золотинка не размыкала губ — та, другая крикнула. Яркое лицо ее в россыпи золотых волос не узнаваемо подернулось. Юноша перекрутился волком, чтобы встретить опасность.

И, видно, опасность эта — бледный, что тень, малыш с разинутыми глазами — поразила его, смешав намерения. Он оглянулся, словно рассчитывал получить объяснения у подруги. Златовласая красавица хватила расстегнутый лиф платья, но испуг ее невозможно было приписать одной стыдливости.

В следующий миг — зависшее где-то в удушливой пустоте сердце оборвалось! — Золотинка бросилась бежать, не разбирая дороги.

Пигалики быстро бегают. И если тотчас вскочивший на ноги охотник рассчитывал поймать дичь в три прыжка, то ошибся. Охотника подгонял испуг за свое зыбкое счастье, задор и отчаянный порыв догнать беглеца, чтобы распознать опасность. Что подгоняло беглеца, трудно было и сообразить — малодушие.

У стойких людей и малодушие особого рода, в крайнем своем выражении оно достигает размаха страсти, так что малодушие Золотинки не уступало ярости Юлия и чем-то с этим чувством смыкалось. Юлий понесся стелющимися хищными скачками, пигалик бешено молотил ножками, рассекал собой хлещущие ветки, словно закаменел, не чувствуя ни боли, ни усталости.

И Юлий, который не всюду мог проскочить, не нагибаясь под ветвями, отстал.

Тогда Золотинка остановилась почти внезапно с каким-то отчаянным, полуосознанным ощущением непоправимой глупости. Задыхаясь, она обернулась на треск веток. Глупо бежать, сказала сама себе, и в следующий миг задала стрекача — мелькнуло в воображении зрелище: Юлий схватил за шиворот, а маленький загнанный пигалик верещит не тронь меня, я — Золотинка!

Все, что угодно, только не стать посмешищем. Слишком больно далось ей прошлое, слишком мало она в себя верила, чтобы вынести еще и это. Она помчалась с отчаянием в душе и с болью, в ужасе от того, что сама же и натворила.

Ветки трещали то тут, то там, словно Юлий успевал заходить со всех сторон, и Золотинка уразумела, что это она мечется, потеряв голову, а не Юлий. Тогда она заставила себя остановиться; ничего нельзя было расслышать, кроме надрывного биения сердца, которое она долгое время принимала за топот погони. В лесу было глухо и сыро, несмотря на жаркий день, солнце едва пробивало сплетения могучих дубов и сосен. Где-то высоко шумели под ветром верхушки… или это все же шумело в ушах?

Золотинка все еще отдувалась, хотя необходимость в этом, кажется, миновала — все сообразить не могла, что же теперь делать? Даже самые обстоятельные размышления — на сухой валежине, горестно обхватив подбородок, — не добавили ясности.

Ничего как будто не оставалось, как изломать хотенчик в мелкую щепу и распылить его по ветру. Значило ли это, что Золотинка образумилась, вспомнив о деле? Ведь, наверное же, возвратилась она в Слованию не для любовных воркований где-нибудь на укромной поляночке… в красном платье с галунами. Наверное же, не для этого… Да только образумилась она уж больно быстро — сногсшибательно быстро.

Золотинка озадачено чесала голову и ухмылялась, готовая уже и смеяться. Чего же, право, не смеяться, если Юлий жив! Жив… и она нашла его. Золотинка помнила это, несмотря на самые горестные свои вздохи. Оттого в отчаянии ее было нечто деланное, искусственное, словно она нагнетала страсти из приличия, чтобы найти оправдание позорному и необъяснимому бегству.

Черт голову сломит, как теперь быть и что о себе думать.

И все ж таки, как бы там ни было, невозможно уйти, не объяснившись… Но и глянуть в глаза Юлию теперь — немыслимо!.. И, выходит, пора браться за дело: отправляться на поиски дворца и Порывая, то есть сначала Порывая, а через него дворца. А фигли-мигли любовные оставить на долю более удачливых и счастливых.

В сущности… в сущности, Золотинка всегда знала, где-то в глубине души помнила, что счастье ее невозможно, пока не исправлен мир.

И что же, поэтому не возможно совсем?

И потом ведь, подумала она вдруг с пронзительной болью, разве он меня любит? Кого он любит? Зимка — не Золотинка, но и та Золотинка, Ложная Золотинка в красном платье с серебряными галунами — она ведь тоже не я. Не я и не Зимка, нечто совсем другое, третье… И можно ли требовать справедливости там, где катаются по траве? Разве справедливости они ищут, те кто упал в траву, ослабев от неги?.. Можно ли возвратить любовь объяснениями? И кого он должен любить, малыша пигалика?