Призрак колобка - Владимир Шибаев

– И мотивация гнилостная, – добавил я масла в угасающий очаг разума.

– Господин Петр, – чуть погасил движением пальцев бурю эмоций господин толмач. – Вопрос не прост. Ответ умом напет. Или сгнили, или смыли. Этот провал надю порвал. Надежду. Люди специалисты, – и толмач повел ладонью, а потонувшие в море знаний лбы закивали. – Люди помогли бы вам… бы вам сам…сами, но их кредо от деда, отца сына и внука – наука. Никакой боли насилия, да, это бессилие, но это и честь, чистоту помысла блесть. Блють, пока дають. Извините. Пусть мы, положим, не можем, но что же! Но жизнь положим. И честь, которой уже не весть. Кому умереть за это – черта их завета. Вам ли не знать.

Но решение за вами, быть или не быть у истоков оттока, крыть – продлив агонию света, или забыть, развернув теням детей, детям теней, нашему краю пропасть ответа.

Шизы безумно заверещали, а Алеша стал хлопать меня по плечам, гладить по волосам и полез обнимать то меня, то толмача. Я отшатнулся.

– Мы собрали весь разум края в кулак, – закончил остряк. – Но мы не имеем воли, она в отвале наших забот. Но вот вам знак – знак почтения и нашего вам служения, и что гражданин – идет.

«Идиот», – подумал я про себя и про того парня. Толмач вынул откуда-то из пуза, из мятых тертых травяных джинсов маленькую кордонку, какое-то по виду небольшое локальное устройство, и протянул ее мне. Шизы зашептались и стали скорбно кивать веками.

– У меня уже поклажи полно, – стал я отнекиваться, будто уже решил идти. – Штык, книга… «Дружок», – сморозил я. – Девушка-недотепа, монастырская мышь.

– Возьмите, – втолкнул мне в руку кордонку чудак. – Места мало. Будет не по себе, пригодится. Но решать за всех вам, как порученцу гражданина Акима и Доры – пропасть или неволя. Тартарары или татары. Вечный лед или мерзлоты северных нар. Спасибо.

– А где этот тридцать седьмой? – завопил я.

Зашумели, стали удивляться, сыпать шипящими. Толмач просто сказал:

– Четырнадцать на запад. Бывшая «Партизанская» после «Площади эволюции», – знает про ходку в метро, совершенно искренне изумился я. – Спасибо, – повторил толмач, – и семеро за столом вежливо поклонились, и каждый повторил попугаем: «Спас ибо се сибо…бо ба…».

А пошли бы вы все со своей спасибой, осерчал я, но вслух прокуковал: – И вам не хворать.

И вышел мимо читающих взвизгивающими, надрывными голосами стихи вон. И за мной засеменил Алеша. Где-то возле границ латинского квартала мы посидели, отдышались на колченогой, изукрашенной философемами скамье.

– Ты где проживаешь? – спросил я.

Алеша собрал всю волю:

– Д… рд…друг… – и указал грязным пальцем в сторону покосившегося сегодня холма.

– А куда ночевать, к Доре? – шизя отчаянно замотал в ответ головой.

– Ну, ладно, – согласился я. – Сночуемся в моей.

Я вынул картонку, подарок чудачья, и собрался стереть с нее пыль неизвестности, но парень с отчаянным умоляющим лицом помог мне убрать невесомое устройство во внутренний карман моей повидавшей и не таких уродов куртки.

– Пошли, на службу надо заглянуть, – скомандовал я. – Кушать хочешь? – и Алеша энергично закивал.

По дороге в придорожной харчевне-аптеке мы взяли несколько сушеных хлебцев с жаренной паприкой, гуманитарного жженого кубинского сахара и жбан хвощевого киселя. Алеша жевал с жадностью, похоже, ночью, раздавая печальную водку с хлебом, он сам не съел ни горбушки.

У входа в подвал Краеведческого поникший латышский стрелок сидел на шинели на земле и колдовал с затвором винтовки, стуча по ней каблуком огромного, стянутого с ноги ботинка.

– Нну стань смоттри, – поднял он на нас гнойные глаза, – хоттел один мимо ктто стретятт, а он патрон внутр сидетт, не хоччет итти. Трибуналл, ой. Ой!

Алеша взял из трясущихся рук война винтовку, посмотрел на свет, пощупал затвор, послушал ухом и потряс, а потом с силой трюхнул приклад о камень. Произошел щелчок, грохот, дым, и паре птиц на небесах жизнь, наверное, показалась в клетку. Солдат бросился обнимать шизика, но я вырвал худое создание из лап убийцы, и мы полезли по узкой лесенке в галерею.

Озадаченный Алеша неспешно, умоляя меня застопорить ход, брел мимо рыцарей, суховатых мумий и мраморных кентавров с открученными хвостами и отбитыми прическами. Возле огромной золотистой двуглавой птицы бабка Нюра водила грязной тряпкой по бронзовым перьям и кунала ее в помойное ведро с горсткой воды. Шизик, как зачарованный, остановился возле птицы и заглянул ей в клюв. Нюра поглядела на пришельца и смахнула тряпицей пот со лба. Спецтехник зашел птице с хвоста, стал гладить гузку, и лицо его заулыбалось. Он сунул длинные пальцы под орлана или кондора и повертел ими, будто хотел подоить зверя. Раздался звон, одно крыло отошло и открыло в брюхе секретную полость.

Тряпка выпала из Нюриных лап, она подошла к аппарату внутренней связи, покрутила рычаг и кашлянула в микрофон: – А ну подь сюда!

Алеша минут пять вглядывался в механизм. Слева вдруг подошел нижний работник, пожарник метро Афиноген и уставился на нас. Тогда худючий мастеровой запустил пальцы в птицу, наверное собирался потрошить, но вдруг, вертя пальцами, как вязальными спицами, вытянул из птицы непереваренную ею лет триста назад сухую розу без лепестков. Дунул внутрь, полетела труха тараканов и помет клопов, жук, жующий стрекозу и прочая мелочь.

Сияющий Алеша защелкнул крыло. Птица дернулась крыльями, запела, как иногда пела невыспавшаяся Дора в аптеке, а после чихнула на своего восторженного исправителя.

– Да! – присела Нюра. – Да! – присел рядом и Афиноген. – Слышь, пошли, – позвала шизика Нюра, считая, видно, меня за пустое место. И подвела Алешу к огромным часам между чучелом медведя и мумией тирана в гробу.

Но зачарованный Алеша совершенно наплевал на часы. Он подошел к мишке, погладил ему огромное брюшко, в свое время переварившее не одного идиота, пожал лапу, немного выбил из него пыль подвернувшейся палочкой и стукнул по спине. Мишка взвыл и поднял лапу, мы трое в ужасе отпрянули и спрятались за гробину. Большой ребенок Алексей почистил палкой уши мишке и крикнул: «Мед!». Зверь заурчал, на груди его отодвинулась пушистая кордонка, а внутри увидели мы пачку древних незаполненных избирательных бюллетеней.

Но вверг нас в совершенный ступор гражданин Алеша, совершив паломничество и поклонение гробам почивших за свободу народов. Он поклонился гробу вождя, даже влез под него и выбрался совершенно красный. Вождь в черном костюме на костяке, в кепке и с бумажной гвоздикой в петлице молча взирал на манипуляции самоделкина. Минут пять или семь под нашими ошарашенными взглядами шизик ползал, дул, совал прутик под пиджак, гладил ноги мумии, поправлял кепочку, нервно скакал вокруг монумента бурным прошедшим векам. Потом лег на пол, закатил и откатил глаза и тем велел нам кантовать гробину. Дубовая прекрасная колода была установлена горизонтально, и Алеша поправил попону возле ног вождя.