Мозг ценою в миллиард - Лен Дейтон

— Ты больше знаешь о том, что можно и чего нельзя, — сказал я. — А так, конечно, приезжай.

— Через три недели, считая с сегодняшнего дня. В девять тридцать. На Хустон-стрит есть клуб. Это заведение называется клубом, чтобы можно было подавать крепкие спиртные напитки. Если мы договоримся, ты точно будешь там?

— Я буду там, — ответил я.

— Это будет замечательно. А теперь закажем шампанское. «Пол Роджер» 1955 года. Я заплачу…

— Я не позволю тебе платить, — сказал я и заказал шампанское.

— Обожало шампанское.

— Ты об этом говоришь все время. Может, переключишься на что-нибудь другое? Например, на туфли…

— Ты добываешь информацию? Ну что же, я скажу тебе, что еще люблю. — Она глубоко задумалась. — Шампанское, горячие ванны с ароматическими добавками, Сибелиуса, крошечных котят, очень-очень-очень дорогое нижнее белье, и еще кататься на лыжах ночью, и заходить в большие магазины на Пятой авеню, и примерять все платья за триста долларов и туфли, а потом говорить, что мне ничего не нравится, — я часто так делаю и…

В раздумье она облизнула губы.

— … и чтобы всегда был мужчина, который безумно в меня влюблен, — это придает уверенности. А еще я люблю быть хитрее мужчин, которые стараются перехитрить меня.

— Да, — подытожил я, — список немалый…

Официант принес шампанское и с шумом ткнул бутылку в ведро со льдом, чтобы убедить нас, что шампанское не из холодильника. Пробка выстрелила, и Сигне подалась вперед, чтобы пламя свечи осветило ее, и все посетители ресторана смогли ее разглядеть. Она тянула шампанское и щурила глаза, изображая страсть так, как это видела в каком-то плохом фильме. Я крутил ручку старинного кинопроектора, и Сигне пила шампанское, и официант спросил «усеу карашо, мадам?», когда Сигне закашлялась.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

Сан-Антонио

Любит — не любит,Зовет — не зовет,Захочет — приедет,А нет — прочь уйдет.

17

Я выехал из Нью-Йорка на «джетстаре» Мидуинтера и был его единственным пассажиром. Бюро прогнозов предсказывало небольшой дождь и снегопад, сгущались перистые облака, но спустя три с половиной часа над Сан-Антонио в Техасе стояла удивительно ясная ночь. Вокруг все зеленело. Деревья были покрыты густой листвой. Воздух прилипал к телу, как мягкая мочалка. Мужчины медленно двигались в ленивой вечерней теплыни, словно аллигаторы в грязной воде. Я расстегнул воротничок рубашки, наблюдая, как двух генералов приветствовали шоферы их машин. В машине сидели мужчина в мягкой широкополой шляпе и джинсах и девушка-мексиканка. Девушка слушала испанскую программу по переносному транзистору, постукивая сложенным номером «Плейбоя».

— Вы ищете полковника Ньюбегина? — спросил мужчина в шляпе, даже не пошевелившись.

— Да, — ответил я. Он лениво потянулся и взял мой чемодан. На плече у него я заметил шелковую нашивку с надписью «Мидуинтер. Аргументы за свободу».

— Поехали, — сказал он, переместив сигарету из одного угла рта в другой без помощи рук. Я пошел за ним. Я бы пошел за каждым, кто мог так сделать.

Харви сидел в многоместном автомобиле-фургоне грязного желто-коричневого цвета. По капоту зеркальным письмом было выведено «Держи дистанцию». Мы ехали сквозь влажную ночь на север — прочь от города — по магистрали 281 до местного шоссе, которое опоясывает город огромным полукольцом. Возле крошечной деревушки Бергхайм — три дома и бензозаправочная колонка — мы съехали на узенькую дорожку, не имеющую даже номера. Шофер осторожно вел машину, которая то проваливалась куда-то вниз, то поворачивала, то проходила через речки, блестевшие, как свежий асфальт, а вода плескалась и била о дно машины. Крупные животные, пришедшие на водопой, уносились в мелколесье, ослепленные фарами. На одном из поворотов дороги водитель остановился и помигал фарами. В ответ вспыхнул фонарик. Мы медленно подъехали к месту, где стоял охранник. Он осветил машину фонарем, а затем молча открыл ворота. При свете фар я прочитал надпись: «Экспериментальная станция министерства сельского хозяйства. В зоне установлены капканы, опасные для человека. Дальше проход запрещен». И еще — череп и скрещенные кости и еще раз очень крупно слово «ОПАСНО». Надписи предостерегали нас каждые десять ярдов.

Когда мы проехали ярдов двести, водитель нажал на приборном щитке кнопку, помеченную «двери гаража». Он послал радиосигнал на следующий контрольный пункт. И там охранник помигал фонарем и пропустил нас. Мы въехали за высокий забор из стальной сетки, на котором красовалось предупреждение: «Министерство сельского хозяйства. Вы — в опасности. Не двигайтесь. Позовите на помощь, возле вас — контрольный пункт. ОПАСНО — 600 вольт!» Надписи, установленные вдоль всей ограды, освещались прожекторами.

— Добро пожаловать в Техас, — сказал Харви.

Электронный Мозг размещался в трех зданиях. Снаружи они выглядели одноэтажными, но на самом деле уходили глубоко внутрь скалистого холма. Затемненное стекло плохо пропускало яркий утренний солнечный свет, а при желании от него можно было и совсем избавиться с помощью поворачивающихся ставен. Харви был в форме цвета хаки с полковничьей эмблемой на воротнике. На рукаве — уже знакомая полоска с надписью «Аргументы за свободу».

Мы прошли мимо Электронного Мозга по накатанным телегами колеям. На склонах холма среди полевых цветов и низкорослых деревьев паслись козы и овцы. Высоко в небе парили три ястреба, и единственным звуком здесь было стрекотание насекомых.

— Весь персонал Мидуинтера проходит в этом центре обучение разведывательной работе, — растолковывал мне Харви под аккомпанемент кузнечиков. — Некоторые из тех, кто попадает сюда, изучают усовершенствованные системы управления. Обычно этим студентам — от двадцати восьми до тридцати шести лет, и здесь они находятся пятнадцать недель. Столько длится курс обучения. Есть изучающие высший уровень управления. Им обычно от тридцати семи до пятидесяти и по крайней мере восемьдесят процентов из них уже имеют опыт разведывательной работы. Курс обучения длится тринадцать недель. В то же время мы набираем и людей из других коммерческих организаций, интересных Мидуинтеру. Иногда берем студентов прямо из колледжей. Они постигают особенности руководства разведработой. Мы обучаем их некоторым запрещенным приемам, правда, довольно элементарным, потому что никто из этих ребят, вероятно, не будет использован для работы такого рода. Информации они получают не больше, чем из книжонок о Джеймсе Бонде, но начинают разбираться в проблемах, с которыми приходится сталкиваться разведчикам. Чтобы в один прекрасный день, когда они будут восседать на своих толстых задницах где-нибудь во Франкфурте или Лэнгли, а какой-нибудь несчастный стажер напишет в отчете «автомат калибра семь запятая девяносто два сантиметра» вместо «семь запятая девяносто два миллиметра», у них не возникло бы желание пристрелить его на месте за неверные данные. Боже, какая жара!.. Это облегченный курс, а этих курсантов так и называют «облегченными». Курсанты-оперативники — боевики — зовутся «жеваными шариками». Осторожнее с этим кактусом. Сейчас мы выйдем на главную тропу. Скоро закончится курс у «жеваных шариков», и ты пару дней проведешь с ними. Поучишься уму-разуму.

Харви вскарабкался по грубо тесаным камням, ухватился за сучковатое дерево и протянул мне руку. На первый взгляд, окрестности напоминали типичный английский ландшафт, но вблизи можно было рассмотреть растрескавшуюся землю, мертвые скрюченные деревья, выбеленные зноем камни, похожие на черепа животных, и огромные грушевидные кактусы с ярко-желтыми цветами. Вблизи земля была не по-английски жесткой, сухой и безжалостной.

Харви помог мне залезть повыше и показал на бетонную взлетную полосу, открывшуюся внизу под нами.

— Мы зовем это место Лонгхорнской долиной, потому и полосу называем так же. Лонгхорнская взлетно-посадочная полоса. Конечно, большой самолет здесь не сядет, но летное поле всегда пригодится.

Он посмотрел на часы.

— Этот холм называется Лавинг Альто. Альто — мексиканское название гольца, а Лавингом звали старого табунщика, который первый дал имена этим местам.

Харви опустился на выжженную солнцем траву. На противоположном холме четыре грифа делили останки енота.

— Ух, как здорово жариться на солнце, — сказал Харви.

Я наблюдал за несколькими мохнатыми гусеницами, играющими на дорожке в «зеркало»: каждая из них старательно подражала всем движениям «водящей» гусеницы. Харви еще раз глянул на часы.

— Наверху, над тем местом, где блестит река, — непонятно сказал он. Сквозь стрекот насекомых я вдруг различил звук самолета, проследил за вытянутым пальцем Харви и действительно увидел его. Самолет летел низко над горизонтом.