Чудовище - Кейт Коннолли

— Куда и зачем ты несешь мельникову дочку?

Щеки у меня краснеют, я крепче обхватываю девочку.

Ну конечно, он ее знает. Он здесь всех, наверное, знает.

И меня знал.

— Жизнью клянусь, это не то, что ты подумал!

— Так это ты! — Он тычет в меня пальцем. — Ты служишь колдуну!

— Нет! — кричу я. — Я его ненавижу! Он у меня все отобрал! Я против него! Я хочу ее спасти!

Рен встряхивает головой и, прерывисто дыша, шагает меж стен, ограждающих переулок.

— Девочек крадет только колдун.

Вместо позвоночника у меня — ледышка, и холод пронзает насквозь. Я — не колдун. Как он только мог такое подумать!

— Послушай, Рен…

И тут на него нисходит осознание, заливает кожу яростным багрянцем.

— Так это ты украла Делию, — шепчет он.

Мне нечего ему ответить. Да, я ее украла, но не затем, зачем он думает. Страшное леденящее чувство зарождается у меня в груди и сворачивается вокруг сердца. Мне не объясниться. Я ничего не могу сказать, чтобы не предать отца.

Он хватает меня за руку:

— Где она?

Я пытаюсь вырваться, но он сильнее, чем я думала. Его взгляд меня пугает. Руке больно. От глядящей из его глаз ярости я непроизвольно вздрагиваю.

— Я спасла ей жизнь, — говорю я. — И этой девочке — тоже. А теперь отпусти.

Когда он выпускает мою руку и наклоняется над девочкой, мой хвост вырывается из-под плаща зеленой чешуйчатой дугой. Рен отступает, его доброе некогда лицо искажено страхом и яростью. На мгновение его привычный запах превращается в запах горелого хлеба. А потом Рен падает, держась за грудь, а я, в ужасе от того, что совершила, стою и смотрю, как огонь в его глазах меркнет.

В дальнем конце переулка слышны шаги и голоса. Кто-то услышал, как мы ссорились.

Я вскакиваю на крышу и бегу до самой городской стены, где можно распахнуть крылья и знать, что ни одна живая душа тебя не увидит.

И всю дорогу домой я мучаюсь виной перед Реном и леденящим страхом того, что я делаю что-то неправильное.

День пятьдесят четвертый

Меня будит, солнце, но я не могу согреться. Мне снились путаные и тревожные сны. Все перемешалось. Рен меня презирает. Не могу поверить, что снова его ужалила. Как жаль, что я не сумела ему объяснить, что мы спасаем девочек, а не губим их.

Я встаю с постели. Ноги подгибаются. Надо рассказать отцу о Рене и попросить прощения. Может, он придумает, как заставить Рена понять, что у нас благородная цель. Если бы Рен это понял, он бы нам помогал. Он не меньше нашего ненавидит этого колдуна.

Рассказать бы отцу про Бату, моего каменного дракона… но от этой мысли приходится отказаться. И дело не в узах крови, которые не дают мне говорить, — моя дружба с драконом никак не может помешать делу. А вот Рен — теперь, когда он все знает и остался один, — может.

Я бреду в дом, но отца на привычном месте у очага нет.

В углу скулит Пиппа — просится на улицу. Она любит гоняться за курами. Я открываю дверь, и птицтерьер стрелой летит наружу. Я иду следом, но и там отца тоже нет. Может, работает в лаборатории? Дверь башни под моей рукой скрипит и открывается, но больше никаких звуков не слышно. Я вскрываю ведущую вниз дверь когтями и спускаюсь. В лаборатории темно и пусто. Может, он ушел на прогулку? Придется теперь ждать, пока вернется.

От ящиков у стены тянет холодом. Я ежусь. Холодильных ящиков теперь больше, и в комнате стало прохладнее. Зачем отцу столько? Хочет наслать на колдуна армию козлоногих кур? Я вспоминаю о запертом ящике. Что-то я в нем видела такое, очень странное. Любопытство берет вверх, и я открываю ближайший ко мне ящик — там куры, которых отцу предстоит вернуть к жизни. В следующем ящике — большая сова; пустые глазищи поблескивают на свету, и я быстро закрываю крышку. В соседнем ящике нахожу странное: огромные загнутые когти. Вроде моих, только побольше.

Потом настает черед четвертого ящика. Он стоит там же, где раньше стоял запертый. Я вытираю потные ладони о платье. Чего я боюсь — ящика? Подумаешь, разные части зверей для отцовских созданий.

Ну что там может еще быть?

Успокоиться мне не удается, сердце в груди отбивает быстрый ритм. Я кладу руки на крышку холодильного ящика и откидываю ее. А потом давлю в себе крик, зажимая ладонями рот.

В ящике лежит больная девочка, смерть которой я ускорила своим ядом. Руки у нее скрещены на груди, так, словно она пытается согреться во сне. Так, значит, я и вправду видела в холодильном ящике руку! Меня охватывает паника. Отец сказал, что Дэррелл увез ее, чтобы похоронить в Белладоме. А сюда она как попала? Какие-то непредвиденные обстоятельства заставили Дэррелла ее вернуть?

Но самое главное: почему отец ничего мне не сказал?

Тут мне на ум приходит еще одно тело — скелет фавна, который нашла в саду Пиппа. От макушки до кончика хвоста пробегает холодок. Может, эта девочка все время была здесь? Я знаю, зачем отец сохранил тело своего друга-фавна, но девочка-то ему зачем? Ведь в холодильных ящиках он держит только те тела, от которых собирается получить части для новых своих созданий…

А что он сделал с моим телом, когда нашел меня мертвой? Тоже положил в холодильный ящик?

— Кимера! — Отцовский голос эхом отдается на лестнице, и сердце у меня подпрыгивает.

В лаборатории холодно, но ладони у меня мгновенно потеют. Я отпускаю крышку, и вот уже девочка снова заперта в ящике.

— Я тут, папа! — отвечаю я как можно беззаботнее.

Очень хочется спросить про девочку в ящике, но меня сдерживает засевший глубоко внутри страх. Отец не хотел, чтобы я о ней знала. Если бы хотел, сам бы мне рассказал. А раз не стал рассказывать, значит, на то у него была причина.

Но какая?

— Что ты там делаешь? — хмурится отец. Я быстренько переключаюсь на голубые глаза и выдаю дрожащую улыбку.

— Я тебя искала. Чтобы поговорить.

Да, находка меня потрясла, но я все равно помню, зачем искала отца.

— Ах, ну конечно, милая, давай поговорим. Только пойдем лучше сядем у очага.

Он берет меня за руку и ведет вверх по лестнице. Не хочет, чтобы я заходила в лабораторию? Да, похоже, он недоволен, что я сюда вошла. Хотя раньше, когда отец делал новых кур, он против моих визитов не возражал.

— Подожди, — говорю я и высвобождаю руку. Глубоко вздыхаю и готовлюсь встретить отцовский гнев. — Я открывала холодильные ящики. Я видела ее. Почему ты оставил ее здесь? А мне не сказал?

На мгновение лицо отца искажается яростью, но она исчезает так быстро, что я не успеваю моргнуть.

— Не стоит тебе играть в лаборатории. Здесь много могучих и опасных вещей. Я не хотел бы, чтобы ты пострадала по недомыслию.

Его холодные пальцы ложатся мне на плечо. Плечо немеет, вязкий туман достигает головы.

— Я оставил девочку на случай, если нужно будет тебя подлатать. Но ты о ней не будешь помнить.

— Но я… — Я пытаюсь удержать нить беседы, но она выскальзывает, словно угорь из рук. О чем я там так беспокоилась минуту назад? Отец ведет меня к двери, но я все же оглядываюсь назад. Все как обычно — ящики, каменный стол, полки с непонятными склянками. Ничего особенного.

И все же каждый мой шаг прочь из лаборатории отравлен неуютным ощущением — словно я что-то потеряла. В отчаянии я сжимаю кулаки, но отец крепко держит меня за руку. Если бы только спуститься в лабораторию! Там бы я все вспомнила.

Мы садимся в кресла у камина. Отец откашливается.

— Так о чем ты хотела поговорить?

Может, я и не помню, что меня так расстроило в лаборатории, но точно знаю, зачем искала отца: чтобы рассказать ему про Рена. Я сжимаю лежащие на коленях руки так, что от усилия белеют пальцы.

— Я должна кое в чем признаться, — начинаю я. — Но тебе это не понравится.

Отец поднимает бровь:

— Многообещающее начало.

Я сглатываю.

— Я говорила с тем мальчиком. Много раз.

Отец бледнеет, потом становится красным, как мои розы.

— Что-о? — Он так сжимает подлокотники кресла, что, кажется, сейчас вспорет обивку. — Не слушаемся, значит?

Я тоже вся красная.

— Прости, папа. Я не собиралась не слушаться, просто он очень хотел со мной поговорить, а мне было любопытно. Я просто не удержалась. Понимаешь, мне ведь совсем не с кем поговорить там, в городе.

Мне вообще не с кем поговорить, кроме тебя, думаю я, но вслух этого не говорю. Отец хочет, чтобы я жила вдали от всех, словно сказочная принцесса в башне, в одиночестве, не зная мира. Но принцесса всегда хочет бежать из башни — и я тоже.

— Тебе нельзя говорить с горожанами, твое дело — выносить из города девочек! — Отец вскакивает с кресла и ходит взад-вперед.

Кажется, дело плохо. А ведь я еще самого худшего не сказала.

— Это еще не все.

Он резко оборачивается. Глаза сердито сверкают. Я сжимаюсь в комочек. Даже Пиппа не осмеливается высунуться из-под стола. Ни она, ни я никогда еще не видели, чтобы отец был так сердит.