Россия и Европа- т.2 - Александр Янов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Richard Pipes. Karamzin's Memoir on Ancient and Modern Russia, Harvard Univ. Press, 1959.
Ю.М. Лотман. Сотворение Карамзина, M.t 1987, с. 590.
ИР, вып. i, с. 38.
чащее его приказу, для него такой же бессмысленный бунт, как для Николая восстание декабристов (Карамзин ведь даже о мотивах бунтовщиков не осведомился). И «кликуш» (зачинщиков неповиновения) не колеблется он приказать высечь розгами, коли не уймутся.
Конечно, Карамзин слишком дитя европейского Просвещения, чтобы буквально следовать рекомендациям Гоголя, откровенно надувая наивных мужиков. Но ведь отношение белого человека к туземцам так же откровенно сквозит в каждой строчке его письма. И сколь бы ни был он европейски просвещен, для мужиков признает Карамзин лишь одно просвещение — московитское.
«Восстановитель баланса» возразил бы, наверное, что таким, собственно, и было типичное отношение помещиков предниколаев- ской эпохи к своим мужикам и негоже поэтому переносить современные представления на человека первой четверти XIX века. В их устах такое возражение напрашивается само собою. Удивительно другое. Удивительно услышать его от голубой воды либерала Ю.М. Лотмана. Между тем именно Лотман ополчается на «либеральное мышление в исторической науке», которое, по его мнению, «строится по следующей схеме: то или иное событие отрывается от предшествующих... и как бы переносится в современность, оценивается с политической и моральной точек зрения эпохи, к которой принадлежат историк и его читатели. Создаётся иллюзия актуальности, но при этом теряется подлинное понимание истории».62
Быть может, и звучала бы эта странная тирада убедительно, не будь современниками карамзинского письма бурмистру и братья Тургеневы, и Андрей Кайсаров, не говоря уже о Петре Вяземском или Никите Муравьеве. А им, как мы знаем, крестьянская неволя тоже и точно также, как и сегодняшнему читателю, казалась унизительной для России, нехристианской, нечеловеческой, если хотите. Так причем здесь, спрашивается, «либеральное мышление в исторической науке»?
И еще в одном, я думаю, не должно остаться у читателя сомнения. В том, что конфронтация в представлениях о крестьянском рабстве между Карамзиным и Муравьевым была в сущности непримирима. Речь вовсе не о том, кто из них был прав, на этот вопрос опять же давно ответила история (пусть «восстановители баланса» и пыта-
62 Ю.М. Лотман. Цит. соч., с. 590.
ются осггорить её приговор), но лишь о том, что на исходе первой четверти XIX века не могла такая конфронтация завершиться мирно. Революция в конце туннеля была тут неминуема. Точнее, как всегда в России, две революции — практически одновременно. Первая преследовала цель уничтожить пропасть между двумя Россиями (а с нею и московитское просвещение), вторая старалась пропасть эту увековечить. Иначе говоря, приближался очередной перекресток, где ис- тории-страннице придется снова выбирать для страны путь.
Глава третья Метаморфоза Карамзина
«Лукавый
реакционер»? «ci960 годов
происходит ощутимый процесс возрождения Карамзина как активно читаемого автора».63 Это мнение Ю.М. Лот- мана подтвердил в 1997-м Ю.С. Пивоваров: «Вряд ли кто-нибудь осмелится спорить с утверждением, что время Карамзина пришло. Его имя на устах у всех. О нём пишут, говорят, наконец, издают».64 Ничего удивительного, что в 2002 году с энтузиазмом присоединился к ним и А.Н. Боханов, для которого Карамзин, правда, оказывается примером характерной, как он полагает, для первой четверти XIX века «эволюции от европейски-либерального консерватизма к либерально-самодержавному».65
Такое единодушие в отношении к Карамзину царило, однако, в истории русской мысли не всегда. Столетний юбилей со дня его рождения (в 1866 году), который, по словам А.Н. Пыпина, приобрел «тенденциозно-охранительный характер»,66 вызвал вовсе не всеобщие восторги, а напротив, жестокие антикарамзинские филиппики тогдашних либералов. Даже «обычно академически объективный», по характеристике Лотмана, Пыпин «излагал воззрения Карамзина с такой очевидной тенденциозностью, что делается просто непонят-
63 Там же, с. 317.
# 64 Ю.С. Пивоваров. Цит. соч., с. 25.
АН. Боханов. «А.С. Пушкин и национально-государственная самоидентификация России», Отечественная история, 2002, № 2, с. 7.
АН. Пыпин. Общественное движение при Александре I, Спб., 1908, с. 187.
но, каким образом этот лукавый реакционер, прикрывавший сентиментальными фразами душу крепостника, сумел ввести в заблуждение целое поколение передовых литераторов, видевших в нем своего рода моральный эталон».67
Чтобы читателю легче было разобраться, кто в зтом споре прав, посмотрим сначала, что на самом деле думал о политических идеях позднего Карамзина такой выдающийся историк русской общественной мысли, как Александр Николаевич Пыпин. Оказывается, всего лишь очевидное. А именно, что идеи его Истории и тем более Записки о древней и новой России обеспечили николаевской реакции высшую интеллектуальную санкцию.
Карамзин не скрывал, например, что, по его мнению, дело Сперанского не ссылкой «должно закончиться [а] зшафотом»68 Важнее, впрочем, что его националистическая риторика сделала николаевский культурно-политический курс приемлемым для образованного общества, включая «передовых литераторов», для которых Карамзин и вправду был властителем дум. По крайней мере, на время.
Именно благодаря его идеям, говорит Пыпин, «русскаяжизнь отделена была от жизни общеевропейской и даже противопоставлена последней заявлением исключительных особенностей, дававших русской жизни положение независимое от европейского развития и даже совсем чуждое ему... эти [неевропейские] начала были, кроме того непререкаемы: в них была категорически высказана вся программа русской жизни, они указывались в прошедшей истории и предполагались в будущем — в таком же смысле, как в Истории и в Запискел>69
Так где же тут, спрашивается, неправда? Что тенденциозно? Пыпин ни в малейшей степени, как видим, не покушался на моральные достоинства Карамзина как отца, мужа, друга и покровителя «передовых литераторов» или даже своего рода светского духовника императорской семьи. Не посягнул он и на заслуги Карамзина перед русской литературой. Речь шла лишь о том, что
Ю.М.Лотмон. Карамзин, с. 589.
АЛ. Зорин. Цит. соч., с. 231.
A.H. Пыпин. Характеристики литературных мнений от двадцатых до шестидесятых годов, Спб., 1909, с. 109-110.
каждый мог прочесть в его Истории и Записке, о политических идеях, свидетельствующих, что Боханов прав. Для читателей, имевших хоть какое-то представление о карамзинских Письмах русского путешественника, эволюция от европейского либерализма к консервативному национализму не может не быть очевидна. Иначе говоря, идеи позднего Карамзина и впрямь выглядели откровенно реакционными — даже во времена Сперанского, не говоря уже о временах Пыпина.
Ну, вот хоть несколько карамзинских «парадоксов», вызвавших, как знаем мы хоть из эпиграфа к этой главе, резкое возражение еще одного «декабриста без декабря» и ставших впоследствии классическими в словаре русских реакционеров.
«Для твердости бытия государственного безопаснее порабощать людей, нежели дать им не вовремя свободу»,70
«Не знаю, хорошо ли сделал Годунов, отняв у крестьян свободу... но знаю, что теперь им неудобно возвратить оную».71
«Всякая новость в государственном порядке есть зло».72
«Не должно позволять, чтобы кто-нибудь в России смел торжественно представлять лицо недовольного».73
«Требуем более мудрости хранительной, нежели творческой»7и
«Пусть уноземцы осуждают раздел Польши: мы взяли своё»75
«Восстановление Польши будет падением России».76
«Для старого народа не надобно новых законов»77
H.M. Карамзин. Цит. соч., с. 74.
Там же, с. 393.
Там же, с. 56.
Там же, с. 104.
Там же, с. 63.
Неизданные сочинения и письма НЖ Карамзина, Спб., 1862, т.1, с. 5.
H.M. Карамзин. Записка о древней и новой России, М., 1991, с. 93.
Там же, с. 48.
«Самодержавие основало и воскресило Россию, с переменою государственного устава она гибла и должна погибнуть»™
Удивительно ли, что М.Н. Покровский комментировал карамзин- ские парадоксы точно так же, как Пушкин? Конечно, высказал он своё суждение о них другими словами, но смысл был тот же: родоначальник русского консервативного национализма предпочитал рабство свободе. «Все русские проекты монархической конституции были попыткой сделать шаг вперед... от деспотизма, как его понимал Монтескье, к монархии. Для Щербатова, Воронцова, Мордвинова деспотия была пройденной ступенью, для Карамзина это было последнее слово политической мудрости».79
