Россия и Европа- т.2 - Александр Янов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Удивительно ли, что М.Н. Покровский комментировал карамзин- ские парадоксы точно так же, как Пушкин? Конечно, высказал он своё суждение о них другими словами, но смысл был тот же: родоначальник русского консервативного национализма предпочитал рабство свободе. «Все русские проекты монархической конституции были попыткой сделать шаг вперед... от деспотизма, как его понимал Монтескье, к монархии. Для Щербатова, Воронцова, Мордвинова деспотия была пройденной ступенью, для Карамзина это было последнее слово политической мудрости».79
Слишком резко? Но вот беспристрастное мнение современного историка, автора послесловия к недавнему изданию Истории государства Российского: «Понимая, что самодержавие только незначительной гранью отличается от деспотии, Карамзин в качестве противовеса ей выдвигаеттребование обязательного исполнения монархом законов, но никакого учреждения, обеспечивающего подчинение им царя, не предусматривает». Да, говорит Л.Г. Кислятина, Карамзин превозносит Сенат, но «лишает его каких-либо юридических прав в отношении самодержца. Сенат можеттолько апеллировать к совести и добродетели монарха».80 Что, спрашивается, оспаривать здесь либеральному историку? Да и зачем оспаривать очевидное?
Пусть оспаривает зто А.Н. Боханов, для которого Карамзин, а не Монтескье, первейший в таких делах авторитет, поскольку в православном государстве все и должно быть не так, как на еретическом Западе. Не удивлюсь, если он и сегодня со священным трепетом цитирует самый знаменитый из карамзинских парадоксов:
«Самодержавие есть Палладиум России. Целость его необходима для её счастья»?1
Там же.
ИР. Вып. 1, с. 57.
НЖ Карамзин. История государства Российского, M., 1989, т. 1, с. 502-503 (выделено мною. — А. Я.)
Н.М. Карамзин. Записка о древней и новой России, с. 105.
Боханов рассуждает просто: что «для них» деспотизм, то для нас Палладиум.
Недалеко от него, хоть и по иным причинам, ушел и другой «восстановитель баланса». Б.Н. Миронову символ веры карамзинского консервативного национализма представляется так: «Народ отказывается от власти в пользу Бога, а Бог делегирует верховную власть монарху, в силу чего произвол верховной власти... принципиально невозможен». И зто, полагает он, в порядке вещей, ибо «русская консервативная мысль от Н.М. Карамзина до Л А Тихомирова вовсе не была оторвана от русской жизни. Она отражала воззрения народа на власть, архетипы русского сознания».82
В конструкции мироновской логики мы, впрочем, уже, кажется, разобрались: сначала посредством московитского просвещения эти самые рабские архетипы в народе укоренить, а потом, ссылаясь на них, объявить об опасности «несвоевременной» свободы. Причем судьями в том, когда свобода своевременна, назначают себя, конечно, все те же консервативные националисты. А поскольку они уверены, что сам Господь делегировал власть самодержцу, скорее всего никогда. Трудно себе представить более глубокое презрение к собственному народу, нежели то, которым пронизаны зти софизмы. Откровеннее был разве только К.Н.Леонтьев, который, в отличие от Миронова, софизмами не баловался, а так прямо и заявлял: «Русская нация специально не создана для свободы».83
Всё зто так, но Юрию Михайловичу Лотману-то что было в зтой компании делать?
Глава третья
Метаморфоза Карамзина ЛибераЛЬНаЯ ЛОГИКЭ?
Понять его, конечно, можно. В конце концов ранний Карамзин и впрямь был в свое время в России посланником европейского Просвещения, в этом качестве и вошел в золотой, так сказать, либеральный фонд русской культуры. Целое поколение российских либералов выросло на его Записках русского путешественника. Про Петра Вяземского говорили даже, что он
Б.Н. Миронов. Цит. соч., т. 2, с. 216.
К.Н. Леонтьев. Письма к Фуделю. Русское обозрение, 1885, № 1, с. 36.
исповедует культ Карамзина. Александр Тургенев был до глубины души тронут его знаменитой фразой: «Главное дело быть людьми, а не славянами».84
Да и в его Истории, помимо того, что была она первым связным изложением русского прошлого, есть страницы потрясающие. В конце концов он — первый авторитетный историк, неопровержимо доказавший, что Иван Грозный был вовсе не «народным царем», как думает Миронов, а мучителем своего народа. Даже в Записке не прощал ему Карамзин, что тот
«по какому-то адскому вдохновению возлюбив кровь, лил оную без вины и сёк головы людей, славнейшихдобродетелями»85 Недаром Пушкин считал Карамзина «Колумбом русской истории».
Тот, ранний Карамзин действительно так глубоко проникся идеями европейского Просвещения, что восхищался не только Вольтером, но и Мирабо, сочувствовал жирондистам в революционном Париже, был в восторге от английской конституционной монархии. А как забыть, что именно его устами литература и впрямь заговорила на чистом, прозрачном русском языке? Ведь ранний Карамзин действительно возглавил борьбу литературных новаторов против «архаистов» А.А. Шишкова, почитавших первым долгом верного сына отечества «бороться с развращенными идеями Запада». На того, раннего Карамзина даже в полицию доносили, обвиняя его ни больше ни меньше как в якобинстве. Тому Карамзину принадлежит знаменитый афоризм, настолько непохожий на только что цитированные, будто сказан он был совсем другим человеком: «Что хорошо для людей вообще, то не может быть плохо для русских».
Только — какая печаль! — странным образом перестал он за десятилетия, отделявшие его Письмо от Записки, понимать, что, если самовластье плохо для людей вообще, то плохо оно и для русских. И напишет этот поздний Карамзин совсем в духе «архаиста» Шишкова: «Если бы Александр... взял перо для предписания себе иных законов, кроме Божиих и совести, то истинный добродетельный гражданин российский дерзнул бы остановить его руку и сказать
А. И. Тургенев. Политическая проза, М., 1989, с. 203.
Н.М. Карамзин. Цит. соч., с. 25.
„Государь, ты преступаешь границы своей власти... ты можешь всё, но не можешь законно ограничить её..."».86
Такие метаморфозы грустны, но нелепо ведь отрицать, что они случаются. Узнал ли бы кто-нибудь в позднем Сперанском, председательствовавшем в комедии суда над декабристами (где судьи ни о чем их не спрашивали и многие из обвиняемых даже не знали, что их судят), того блестящего молодого юриста и замечательного реформатора, который за полтора десятилетия до этого предложил свой проект конституционного преобразования России? Узнал ли бы кто-нибудь в позднем Льве Тихомирове, консервативном националисте и мрачном фанатике самовластья, пламенного вождя народовольцев, приводившего в трепет всю иерархию империи? А ведь были это как будто бы те же самые люди...
И тем не менее поздний Тихомиров убежденно повторял вслед за поздним Карамзиным, что в России, в отличие от Европы, гражданские права и общественное благополучие могут быть достигнуты лишь ценою отказа от прав политических. И точно так же поздний Сперанский запятнал свою совесть, не говоря уже о репутации безупречного юриста, приговаривая к смерти цвет русской молодежи. Но если могла такая чудовищная метаморфоза приключиться с этими выдающимися людьми, то почему не могла она произойти с Карамзиным?
Глава третья
Метаморфоза Карамзина J]0TM8H Пр0ТИВ ПЫПИНЭ
И тем не менее Юрий Михайлович (и, как я подозреваю, десятки стоящих за ним либеральных историков и культурологов) признавать метаморфозу Карамзина отказался. Слишком дорог, надо полагать, был ему ранний, европейский, так сказать, Карамзин, чтобы пожертвовать им ради позднего консервативного националиста. Он готов был стоять до последнего против разбазаривания золотого либерального фонда русско-европейской культуры, на который, как он думал, покушался Пыпин.
Понять его мотивы несложно: непреходящий вклад Карамзина в историю русской культуры огромен и очевиден, что по сравнению с ним тривиальные соображения текущей политики? Но в том-то
86 А.И. Тургенев. Политическая проза, М., 1989, с. 203.
и дело, что вовсе не о текущей политике говорил Пыпин, но о войне идей, которая в стране с двойственной политической традицией, как Россия, решает судьбу той самой культуры, на защиту которой так беззаветно бросился Лотман.
Допустим, на перекрестке середины XVI века победили и стали на много поколений руководящими идеи Ивана Грозного. В результате Россия, по словам Ключевского, «в XVII веке оказалась более отсталой от Запада, чем была в начале XVI»87 Причем, отсталой не только технологически, но и культурно. Место Ньютона занял в ней Кузьма Индикоплов.
