Антропология экстремальных групп: Доминантные отношения среди военнослужащих срочной службы Российской Армии - Константин Банников

a) Семиотически не опосредованный (не адаптированный) акт доминантной коммуникации — это акт физического насилия, в котором воздействие на личность тождественно воздействию тела на тело. Жестом такой коммуникации может быть просто удар.

b) Опосредованный знаком акт доминантной коммуникации — это, соответственно, знак физического насилия, в котором воздействие на личность тождественно воздействию информации на сознание. Жестом такой коммуникации может быть демонстрация силы.

Короче говоря, a) «дать в морду»; b) «показать кулак» (или удостоверение личности, наделенной особыми полномочиями или любой другой символ власти и т. п.). Разница между «a» и «b» составит степень полисемантической прогрессии. Цель дистанцирования «a» и «b» — это цель культуры. Она выражается в нейтрализации агрессии и взаимной адаптации индивидов, их консолидации ради конструктивных действий.

Уровень внутренней агрессии в социуме обратно пропорционален его способности развиваться. Сообщества с высоким уровнем бытовой агрессии имеют невысокую степень сложности культурно-значимой информации. Развитие информационных систем зависит от степени социальной интеграции, требующей от общества преодоления внутренних деструктивных тенденций.

Усложнение полисемантической прогрессии и увеличение объема информации необходимой для успешного функционирования личности в социуме составляет фон культурной эволюции. Но ее чрезмерное усложнение делает эту развитую конструкцию уязвимой и неустойчивой. В среде, требующей упрощения средств коммуникации, возможен распад полисемантических связей, который потом трудно остановить. Таким образом, когда сложная информация не производит конструктивных изменений в социальном пространстве, люди перестают «понимать слова». Непонимание слов активизирует язык жестов, непонимание жестов — язык силы, непонимание силы — язык насилия.

Примеров семиотической редукции много, но их суть едина. Она заключается в упрощении смыслового поля социального взаимодействия, что выражается в переходе от манипуляций со смыслами к манипуляциям с телами, от операций со значениями к операциям с означающим. В этой редукции реактуализируются в своем первичном филогенетическом значении элементарные психические парадигмы — агрессия и фобии — как средства социального управления.

«Любить оружие»

Устав Советской Армии настолько полно регламентировал всю гамму человеческих отношений, что не мог оставить без внимания и проблему любви. Основной закон армии гласит: «Военнослужащий обязан любить свое оружие». Ему вторят командирские увещевания: «Первой любовью молодого бойца должен стать Устав, второй — командир!».

Вот что по этому поводу пишет Алексей Левинсон: «Нам не известно более ни одного случая, когда любовь предписана к исполнению юридически обязательным образом. Устав и обряд присяги оформляет отношение военнослужащего с оружием, как род брака».{86}

Это утверждение иллюстрируется массой аллегорий из армейского фольклора или из образных речевых оборотов, типа: «С автоматом надо обращаться бережно, как с любимой девушкой, смазывать раз в неделю».

«Отличие „невесты“ не в том, что она „механическая“ (такой брак, по метафоре Маклюзна, заключают, например, миллионы автовладельцев), но в том, что она достается жениху не по выбору, не по его воле. Выбрать оружие по себе — прерогатива рыцаря, богатыря, боевика, террориста, бандита, но не рядового. Семиотика табельного оружия военнослужащего иная, чем у купленного гражданским лицом по выбору, пусть это один и тот же пистолет».{87}

Любовь к оружию предписана 18–20-летним мужчинам, которым в силу требований того же устава фактически предписан целибат. Обряд принятия присяги окончательно и официально закрепляет положение солдата в системе вооруженных людей — людей, смысл жизни которых заключается в обладании оружием. Но так как без оружия жизнь солдата лишена смысла, то будет точнее сказать, что это не солдат обладает оружием, но оружие солдатом.

Структура солдатского фольклора является хорошим источником по психологии этого перехода из мира людей в мир механизмов. Существует целый пласт песен и историй, в которых женщина семиотически отождествляется с автоматом: солдату изменяет его, оставшаяся дома невеста, и только верный автомат ему никогда не изменяет! Механизированный орган самца объективируется как активное начало и занимает самостоятельное положение в системе символов, где солдат становится его бесполым приложением.

Социальность и сексуальность

Грустному армейскому фольклору вторит веселый, также связанный с социальной сексуальностью военных. Архетип мистического брака с оружием всплывает в массовом сознании военнослужащих вследствие апологии своего образа жизни и, соответственно, предстает в положительной комплиментарности. И сексуальность дается солдату не только потому, что он солдат вообще, а именно в силу того, что он солдат ракетных, бронетанковых, пограничных, десантных войск, стройбата или войск связи. Где бы человек ни проходил службу, он всегда будет выделять свои войска из остальных именно по принципу апологии образа жизни, эксплуатируя архетипы жизненной силы.

Фольклор конкретного рода войск рисует типичного ракетчика (танкиста, пограничника, десантника, стройбатовца, связиста) эдаким добрым молодцем, удачливым и находчивым в служебных и любовных делах, который соблазняет не простых женщин, а жен и любовниц военнослужащих всех остальных родов войск. Вот, например, две частушки из десятка услышанных автором на политзанятиях, от командира, популярно объяснявшего преимущества тех или иных родов войск:

   Пока связист мотал катушку   Танкист е…л его подружку.

И, соответственно,

   Пока танкист е…я с траком   Связист жену поставил раком.

Или на ту же тему, из жизни моряков:

   Скорее лев откажется от пищи,   Чем женщина от ласки моряка.

Очевидно, что такая сверхсексуальность главного действующего лица есть не что иное, как эманация его доблестного рода войск, принадлежностью к которому он по праву гордится.

Мифологема трикстера полностью развернута в современном армейском фольклоре. Сюжеты о соблазнении рядовым (но обязательно дембелем) жены или дочери офицера, желательно непосредственного начальника, воспроизводятся как социально-статусная парадигма архетипа жизненных сил по отношению к антагонистам. Можно привести десяток фольклорных вариаций на эту тему. В середине 1990-х годов как минимум на четырех заставах Российско-Китайской границы вам бы рассказали, что дембеля, которые уволились «прошлой весной (осенью)» были настолько сексуальны, что когда они доблестно озирали рубежи нашей Родины на своем героическом посту, то для любовных утех к ним на пограничную вышку (!) лазила сама жена начальника заставы. Или замполита, или замбоя, или старшины — в зависимости от интенсивности «любви», которую терпит личный состав со стороны того или иного должностного лица.

Комментировать очевидное — занятие неблагодарное, но все же заметим, — приведенная история построена на контаминации архетипа фаллического культа, мировой оси, и символа данного рода войск — пограничной вышки. И вот на этот мировой фаллос карабкается жена офицера, чтобы совокупиться с дембелем-погранцом, «настоящим мужиком», хозяином истинных жизненных сил. Женщина в армии — явление трансцендентное, и в приведенном эпизоде она выступает как арбитр конфликта двух сил этого мира — неофициальной истинной и официальной ложной, конфликта, выраженного социальной семиотикой полового детерминизма.

Данный фольклоризм давно шагнул из казармы на большую эстраду. Группа «Любэ», сделавшая эстрадную карьеру на эксплуатации военно-брутального имиджа, поет песню «Самоволочка», в которой бравый солдат любит «капитанову жену». Настоящий солдат в заформализованной среде ведет себя как мифический культурный герой, чем оживляет безжизненный механический ландшафт устава, т. е. делает уставщину с ее сублимированными отношениями и целибатом вполне приемлемой для нормального существования. Этот бессознательный трикстерский комплекс восходит в своей основе к архетипам, коллективному бессознательному (о чем говорит его распространенность в мировых мифоритуальных системах) и закрепляется в поведенческом стереотипе, которому положено следовать всем «настоящим воинам» — дедам и черпакам.

В ближайшие после «перевода» выходные новоявленные черпаки устремляются в город (поселок) искать невест. По их убеждению, теперь, когда их кокарды соответствующим образом загнуты и все значки надеты, они выглядят вполне презентабельно и сексуально. Перед межполовыми отношениями временно отступают даже доминантные. Мне известен случай, когда накануне первого увольнения молодых солдат собрался консилиум дедов, постановивший, что им следует разрешить загнуть кокарды, чтобы те не позорили подразделение своей «духовской» внешностью.