Сломанная вселенная - Андрей Попов

– Спи спокойно, чужестранец! Да будет душа твоя вечно мучиться, а тело — вечно гнить…

В самый последний момент Максим подставил свой ятаган, и упавшая с грохотом крышка, оказалась все же неплотно закрыта. Ятаган расслаивал гроб, оставляя тонкую щель для доступа воздуха. Но темнота внутри была идеальной, как при кончине мира.

С последней искрой света, казалось, угасла последняя надежда.

Максим умирал…

Он уже не способен был что-либо желать или о чем-то сожалеть. Его истерзанное колючками судьбы тело уже так привыкло к страданиям, что почти перестало чувствовать боль, да и вообще — что-либо чувствовать. Он смирился с поражением и спокойно отдал себя суду далекого неба. Любое осмысление собственных ошибок имеет тенденцию приходить слишком поздно. Действительно, ему не следовало соваться в это погибшее царство. И Философ строго предупреждал об этом. Старческая мудрость, как всегда, оказалась дальновидней, чем пылкий юношеский героизм.

Философ… Воспоминания о нем воскресили в памяти тот долгий разговор в пещере, что казалось совсем некстати в последние минуты угасающей жизни. Максим задыхался от ядовитого воздуха, а в подсознании у него проплывали картины о возникновении мира, о беспричинном хаосе, породившем гармонию и порядок, мелькнул облик координатных осей, лес, хижина Милеуса, замок принцессы… Угасающие реминисценции проносились перед мысленным взором и окунались обратно во тьму, словно мир, желая попрощаться, являл ему в памяти свои призрачные тени… Вот послышался голос Философа — откуда-то из глубины забвения, он напомнил Максиму, что здесь помимо физических законов действует еще сила желания.

Стоп! Эту мысль стоило бы притормозить…

Максим так и сделал. И вдруг он понял, ибо находился еще в состоянии о чем-либо размышлять, — итак, он понял, что бился совсем не тем оружием, если аллегорически — черпал силы не из того источника. Досада желчью проникла в еще стучащее сердце. Ведь был же шанс! А сердце колотилось учащенным ритмом, отчаянно разгоняя по телу остывающую кровь…

Снаружи, где мир, к удивлению, продолжал еще существовать, вновь донесся громкий хохот. Потом этот омерзительный голос, и речь, которую, если окончательно помрачиться умом, можно счесть за надгробную:

– Да не упокоится вовек душа твоя, чужестранец! Вечное тление праху твоему! Мозг твой и кости твои да вселятся во вместилище смерти! И да станут могильные черви твоими братьями и сестрами!

Максим приказал всем клеткам своего тела сосредоточиться. Каким-то чудом он собрал остатки душевных сил, по причине отсутствия телесных, и решил все вложить в единый возглас, в единый порыв желания.

Воля — израненная, надломленная, но не сломанная пополам, колыхнулась в глубине сознания, давая понять, что еще способна принимать какие-то решения. Тьма внутренняя и тьма внешняя на мгновение озарилась искрой отчаянной решимости. Максим судорожно набрал в легкие тошнотного воздуха и закричал:

– Я желаю, чтобы силы мои хоть немного вернулись ко мне!.. Дух уныния и страха — вон из моего сердца! Пусть в него вселятся ярость и злоба! — он еще хотел что-то сказать, но голос перешел в хрип, а челюсть почему-то перестала двигаться.

Не смотря на полнейшую потерю сил, он в ту минуту твердо верил, что чудо должно произойти. Это была какая-то странная вера. Она не опиралась ни на разум, ни на опыт, ни на знание законов, а пожалуй, лишь на крайнее отчаяние. Много позже Максим часто размышлял — что же все-таки спасло его в эти роковые секунды: вера в себя, невнятная для привычной логики сила желания или это самое отчаяние? Да… пожалуй, здесь, в царстве Зла, отчаяние является движущей силой всего и вся.

Сначала пришла волна возбуждающей энергии, непонятно: сверху, снизу или откуда-то сбоку, а может она родилась из темноты внутри гроба, если уж тьма способна порождать целые миры? Заряжая каждую клеточку изнуренного тела, каждый ослабевший мускул, эта волна прошла от подошвы ног до самой головы. Стало легче дышать… Для начала — и на том спасибо. Раны уже не ныли так остро и болезненно. Ясность сознания, как только что проявленная фотопленка, стала отчетливой и конкретной. Максим сделал несколько разминающих движений кистями рук… Похоже, все в порядке. Крикнув пару неприличных проклятий в адрес темноты, он уперся руками и ногами в крышку гроба, и та медленно, скрипя и сопротивляясь, но все же поползла в сторону.

Яркий солнечный свет проник внутрь загробного мира. От столь разительного контраста даже заболели глаза. И эта спасительная щель, которую оставило лезвие ятагана, между крышкой и каменным ложем, между жизнью и смертью, становилась все шире. Желанная свобода была так близка, что над головой уже зияла ее манящая голубизна. Только бы этот ходячий труп не успел его опередить… Но тот, отчаянно сражаясь да молниеносно перемещаясь с места на место, при этом, видимо, туго соображал. А чего удивляться? Мозги-то высохли… Еще мгновение, и Максим оказался снаружи, брезгливо стряхивая с себя этих маленьких паразитов.

Снова жгучие пески и черная трава, снова необозримый купол разукрашенных небес, а главное — отрезвляющий свежий воздух. Хотя слово «свежий» следовало бы заключить в жирные кавычки, но… все познается в сравнении. По отношению к объятиям каменной могилы и царство Зла могло показаться чуть ли не краем отдыха.

Почти весь в крови Максим стоял на песке с мертво сжатым ятаганом. Обильный пот залеплял глаза, туманил взор и, смешиваясь с кровью, каплями орошал безжизненную поверхность. И тут ему предстояло испытать чувство, которое уж точно посещало его впервые в жизни. В душе произошел взрыв. Неописуемая никакими словами ярость заставила сердце стучать как по наковальне. Этот стук отдавался болью в висках и содрогал все тело. Его кости и подергивающиеся мускулы прямо-таки застонали от злобы и жажды мщения. Он вдруг сильно пожалел, что рядом не было тех шестерых великанов, ничтожных наглецов, чтобы для разминки разделаться с ними, раскидав их головы по пустыне. От дикой озлобленности он готов был перевернуть все гробы, сломать металлические ограждения, сровнять кладбище с песками, лишь бы дать утоление своей взбесившейся страсти.

И вот, в поле зрения появился многорукий покойник, облаченный лохмотьями истлевшего бытия, испещренный струпьями загнивающих ран, это набитое мертвятиной чучело, порождение какого-то свихнувшегося божества — он несколько недоуменно глядел на Максима, видимо, останками мозга чуя произошедшую в нем перемену. Пока он не двигался с места, опираясь на свой деревянный протез и единственную уцелевшую ногу, плоть которой на голени почти уже сгнила. Он ядовито улыбнулся, показав ряд кривых потемневших зубов. Если в мире где-то существует идеал отвращения и антипатии, то вид полусъеденного трупа, возможно, им и является.