Покоренная поцелуем - Донна Валентина

Когда она наконец увидела хижину Хелуит, ей показалось, что прошла целая вечность, хотя луна за это время едва заметно изменила свое положение. Она неуклюже стояла в темноте, словно прижавшись к мерзлой земле, а витки дыма поднимались к небу от ее соломенной кровли.

Ей, вероятно, придется разбудить Хелуит, чтобы спросить, как пройти к хижине дровосека. Это будет для нее неприятная процедура. Ей придется столкнуться лицом к лицу с той женщиной, которая расплакалась, увидав Ротгара. Ее слезы и привлекли к ней его внимание. Это также означало разбудить и малыша, который так похож на Ротгара, который указывал на него пальчиком и кричал «папа».

Мария, натянув поводья, развернула разочарованную кобылу в обратном направлении. Сколько можно стоять на месте, разглядывая хижины Хелуит? Она почувствовала что-то неладное с ногами — они уже не ныли от холода. Она, конечно, радовалась, что больше не чувствует боли, но это было очень опасно, и понимала, что нужно поскорее найти укрытие, не то пальцы ног побелеют и она вообще потеряет их навсегда.

Когда она разглядывала хижину Хелуит, ей в голову пришла одна идея. Прикрыв глаза ладонью от белесого лунного света, она внимательно оглядела окружающий лес.

— Спокойно, спокойно, — уговаривала себя Мария, напрягая зрение, пытаясь обнаружить облачко дыма, курившегося над хижиной дровосека.

Увы, нет, по крайней мере, в радиусе пяти фарлонгов.

Спотыкаясь, Мария пошла навстречу дрожащему облаку дыма, которое она наконец заметила над верхушками деревьев. Вначале кобыла упиралась, а потом сдалась, вероятно, почувствовала запах дыма и жилья. Уши ее вздрогнули, напряглись, и она нетерпеливо заржала. Мария, конечно, могла сесть на лошадь и пришпорить ее, но сильно сомневалась, что ей удастся продеть в стремя ногу, не говоря уже о том, чтобы сохранить равновесие в седле, так как она вся — с головы до ног — окоченела. У кобылы было достаточно сил, чтобы сообщить им обеим ускорение. Мария, крепко ухватившись за луку седла, пыталась тяжестью своего отнюдь небольшого веса замедлить резвый шаг лошади, но все равно ей приходилось быстро семенить, пытаясь угнаться за ней на этой неровной, кочковатой местности. Ей казалось, что ее замороженные ноги вот-вот отвалятся, стоит ей только сделать еще один, даже полшага, вперед.

Бедная скромная хижина дровосека обещала ей предоставить такой святой приют, которого не найти даже в самых замечательных соборах.

Кобыла остановилась возле двери. Не дав Марии возможности, ухватиться за поводья, лошадь рысцой направилась по ту сторону хижины. Мария надеялась, что там ожидало приятное для лошади и для нее пристанище, в котором она будет себя неплохо чувствовать все то время, пока она не поговорит с Ротгаром.

Хижина стояла, словно темный кладезь забвения, в объятиях колдовской зимней тишины. Оттуда не доносилось ни звука. Само собой разумеется, он спал, даже не подозревая, какие тучи сгущаются у него над головой. Она правильно поступила, решив его заблаговременно предупредить.

Она быстро подошла к двери, постучала по ее шершавым доскам — напрасно. Дверь была настолько толстой, что в хижину через нее не проникало ни звука. Всей тяжестью своего тела навалилась на дверь.

Наконец ее окатила волна долгожданного тепла, а мерцающий, золотистый свет от умело разложенного костра озарил всю хижину. Всего в нескольких шагах от дверного проема, в котором она в нерешительности стояла, она увидела полуобнаженную фигуру Ротгара — его глаза блестели, изо рта доносилось какое-то звериное рычание, он сжимал обеими руками поднятый топор.

Глаза его расширились от удивления. Она поняла, что он узнал ее, но узнал слишком поздно. Его смертельное оружие, которое он швырнул с такой сокрушающей силой, начало свой полет в тот момент, когда она появилась на пороге. Все его тело мгновенно сжалось, он завыл, словно кто-то причинил ему сильнейшую боль.

— Черт бы вас побрал! — заорал он во все горло. Как это ни странно, но в это мгновение Мария подумала, что ей пришел конец, сопровождаемый звоном в ушах таких сакских выражений, которых она прежде никогда не слышала.

Вероятно, он повредил себе лодыжку, когда в последнюю секунду резким движением тела изменил направление полета топора, чтобы он не попал в Марию. В таком случае, он подбежал бы к ней, перехватил бы се, не позволил бы безжизненно опуститься на под и лежать на нем неподвижно, словно обтянутый шелком комок.

Корчась от резкой боли в лодыжке, он доковылял до нее и присел рядом.

— Мария? — Она лежала молча, ничего не отвечая, словно умерла. Он поднес к ее носу палец, почувствовал слабое дыхание. Он тут же понял — какой нечеловеческий озноб охватил всю ее с головы до ног. Боже мой! Она же совсем замерзла!

Ротгар поднял ее на руках. Голова ее склонилась к нему на плечо.

Почти не чувствуя ее веса, он опустил ее на пол возле огня. Здесь ей будет лучше всего. Если придвинуть к огню старую кровать из сухого прогнившего насквозь дерева, то достаточно одной шальной искорки, чтобы она сгорела дотла. И сейчас пусть лучше лежит в своем меховом плаще, а не под одеялом, так как он был плотным, добротно сшит, и мог предохранить ее в равной степени, как от холода, так и от жары. «Как же она ухитрилась, — удивлялся он, — так замерзнуть, если на ней был такой плащ?»

Он высвободил ее руки из плаща. — Мария, — мягко позвал он ее, наблюдая за ее глазами, чтобы убедиться — не потеряла ли она сознания. Он принялся осматривать ее руки. Он взял их в свои и заметил порезы от поводьев. Хотя концы ее пальцев были голубоватого цвета, он нигде не обнаружил тревожных белых пятен — ничего серьезного.

Ноги у нее тоже оказались менее поврежденными, чем он предполагал. Он сорвал с нее лохмотья бывших шлепанцев, а затем, разорвав чулки, обнял ей ноги. Ее пальцы настолько замерзли и окоченели, что их можно было с треском оторвать.

Ему не было знакомо искусство исцеления, — он только знал, что нужно ее согреть изнутри, что конечности нужно согревать постепенно, чтобы не допустить «закипания» крови, что может вызвать у нее сильные болевые ощущения.

Схватив с очага глиняный горшок, он выбежал из хижины, чтобы набрать в него снега. Ах, если бы у него было два горшка! Но придется обойтись одним. Он поставит его на огонь и согреет воду. Затем он разбавит ее оставшимся у него вином и медленно напоит ее. Только маленькими глотками и только после того, как она придет в себя. Это, конечно, окажет на нее свое волшебное воздействие. Потом, если ее раны потребуют охлаждения, он сбегает еще раз за снегом, приложит его к больным местам.

Когда он снова сел рядом, она продолжала лежать, не двигаясь. Он взял ее ладони в руки и почувствовал, что они стали немного теплее. Ноги у нее, однако, оставались окоченевшими. Ему нужно передать ей тепло своего тела. Вначале он хотел взять ее к себе на руки и крепко обнять, покуда она не очнется, но потом отказался от этой затеи. Что с ней произойдет, когда она, очнувшись, увидит себя в объятиях сакса! Но нужно было как-то согреть ей ноги. Конечно, он мог придумать способ, избегая при этом ненужного, невыносимого соблазна.