Песни/Танцы - Алексей Ручий

Еще по слухам у Юли был крутой папа – какая-то шишка в Минске. В принципе, он вполне мог содержать Юлю, но его условием было возвращение домой, а Юля, пожившая в Петербурге и вкусившая всех прелестей свободной жизни в северной столице, возвращаться не очень хотела. Поэтому в итоге оказалась вынуждена осваивать профессию менеджера по продажам в нашем офисе.

Это информация, которая мне известна об этих девушках, моих коллегах. Немного, но я планирую расширять свои знания. А пока я докуриваю сигарету и делаю глоток пива. Отвечаю на Юлин взгляд коротким выстрелом исподлобья. Перевожу взгляд на Марину: она по-прежнему разговаривает с Кириллом, иногда в их разговор вклинивается Макс.

– У кого-нибудь есть тост? – спрашиваю я.

– Нет, – отвечает за всех Кирилл.

– Тогда давайте за победу, – провозглашаю я.

– За какую победу? – недоуменно смотрят на меня коллеги.

– За победу хорошего настроения над серыми буднями!

– А-а-а-а-а… – тянут мои собутыльники.

Мы стукаемся бокалами и выпиваем пива. Я делаю несколько больших глотков, горьковатая жидкость плавно скользит по пищеводу, орошая мои иссушенные офисной жизнью внутренности. Убирая бокал ото рта, окидываю взором наш стол: вот мои коллеги – люди, бок о бок с которыми я провожу по сорок часов в неделю, итого почти четверть времени, проживаемого мной за этот отрезок, люди, которых я знаю как облупленных и не знаю совсем.

Макс тянется к сигаретам, Кирилл рассказывает какой-то сальный анекдот. Такие знакомые и совершенно чужие. Ловлю себя на мысли, что кроме работы нас ничего не связывает. Даже Марина, которая мне нравится, или Юля, с которой я переспал бы, находятся на другом интеллектуальном уровне и живут совершенно другими интересами, нежели я.

Интересно, мог бы я сейчас встать, плюнуть в них, возможно, разбить лицо Кириллу, обозвать девушек и уйти? Наверное, мог бы. Но, конечно, я не стану этого делать. Потому что наша жизнь – это бесконечный компромисс, в том числе с самим собой и своим окружением. За неимением лучшего, в том числе лучшего себя, мы учимся подстраиваться под то, что есть. Поэтому я останусь и продолжу пить пиво в этой компании.

– Кирилл, ты знаешь что-нибудь про город убийц? – спрашиваю я.

– В смысле? – Кирилл не понимает моего вопроса.

– Ну, город, в котором живут одни убийцы, устроенный по принципу лабиринта.

Кирилл смотрит на меня непонимающе, чувствуется, что он лихорадочно что-то осмысляет, возможно, в глазах его промелькивает тень страха, хотя, скорее всего, мне просто кажется.

– Не понимаю, о чем ты. Может, и знаю.

– Знаешь. Все знают. Там кризис.

– А-а-а, – тянет Кирилл, – вот ты про что. Про кризис этот… Ерунда. – Он делает глоток пива. – Был уже кризис один, лет пять назад, будет и еще. Так устроена экономика.

– Я не совсем про это. Я про кризис духа.

– Про это я ничего не знаю.

– Мальчики, – встревает Марина, – что вы там такое обсуждаете? Давайте говорить про то, что понятно всем.

– Марина, – я достаю из пачки сигарету и, глядя на Марину, закуриваю, – это должно быть понятно всем, я не думал, что это вызовет такую реакцию. Мы живем в мире убийц духа, мы и сами – убийцы. Я и ты, например. Ведем свой счет убитых…

– Да ну тебя.

В разговор встревает Макс, он рассказывает Кириллу про какую-то компьютерную игру, где есть город убийц, и там все друг друга постоянно убивают. Марина дует губки, делая вид, что обиделась. Я смотрю на Юлю: по-моему, наш разговор совершенно не зацепил ее.

Пепел падает с кончика сигареты на поверхность стола, я не успеваю донести ее до пепельницы. Ну и черт с ним. Кирилл прав: кризис был, будет и еще, кризис – это естественное состояние современной цивилизации. Поколения людей рождаются во времена одной фазы кризиса и умирают в другую. Тут ничего не попишешь.

Постепенно разговор возвращается на старые рельсы. Макс рассказывает, как прошлым летом он ездил на рок-фестиваль в Краснодарский край. Кирилл тянет что-то про выходные в Финляндии. Я ловлю себя на мысли, что не был ровным счетом нигде. Вообще. И меня никуда не тянет.

Номадизм моих современников мне противен. Они думают, что уехав из одного места в другое, можно что-то поменять. Пересмотреть взгляды, изменить модели поведения. Черта с два. С места на место мы возим лишь себя и эти проявления бесконечного кризиса, который на самом деле внутри нас. Странно, что я вообще сорвался после армии в Питер. Хотя на тот момент другого пути я не видел, и все могло бы сложиться, наверное, еще хуже. Повсеместный кризис.

Мы берем еще пива. Марина почти не смотрит на меня. Я расстраиваюсь и переключаюсь на пиво. Выпиваю кружку, за ней еще одну. Ребята, в отличие от меня, не торопятся и свое пиво тянут очень медленно. Это их дело.

После четырех кружек я иду в туалет, а, вернувшись, заказываю водки. Грамм сто пятьдесят – в самый раз. Мне скучно. Хоть я и надеялся, что вечер будет позитивным. Но что-то пошло не так. А, может, и должно было пойти не так с самого начала, просто я не хотел этого замечать.

Как ни странно, выпить заказанную водку мне помогает Юля. Наверное, ей тоже скучно. Поэтому я беру еще сто пятьдесят. Марина все это время увлеченно слушает Кирилла. Ну и черт с ней. И со всеми с ними, даже с Юлей, с которой мы стукаемся рюмками. Да что уж мелочиться – черт и со мной, как с самым конченным в этой компании.

– Добрый день, меня зовут Леонид, и я представляю компанию «Профит», – звучит в моей голове как мантра, как квинтэссенция той пустоты, в которую я погружаюсь все глубже и глубже.

Мне вспоминаются персонажи литературных классиков девятнадцатого века, по сути списанные ими с современников. Все эти Базаровы и Печорины. Братья Карамазовы. Один герой колоритнее другого. В этих людях была глубина, которая, к сожалению, нивелировалась последующими поколениями, мельчала, ссыхалась и в итоге распалась на молекулы в наших родителях и совершенно пропала в нас.

Про нас не напишут книг и не снимут захватывающих фильмов. Мы – крайнее проявление кризиса, за которым возможна только пустота.

Может, поколения за нами и будут лучше, но вряд ли даже им уготована та же глубина, что когда-то имелась в далеких хрестоматийных предках. Нас же ветер времени совсем сотрет в песок. Так нам и надо…

…Мне что-то говорит Марина, затем я слышу голос Макса, следом голос Кирилла, потом голос Юли и снова голос Марины. Голос за голосом – словно несущиеся в вихре таинственной карусели.

Все куда-то летит, я слышу одни голоса, а люди растворяются и пропадают. Наверное, я перебрал. А, может, и нет. Все относительно. И все неважно. Кроме этого бесконечного кризиса в головах. И города убийц.

Призрачный танец

Условный рефлекс повседневности гонит нас в несуществующую реальность. Наши деревья прорастают ветвями в осознанное не-существование. Выдуманные миры манят в свои раскаленные объятия. Мы бежим им навстречу, они иллюзорно испаряются в тяжком мареве.

Посреди улиц на маленькой площади раскинулась ярмарка. На фоне непрекращающегося движения беженцев и лихой игры выслеживающих их убийц она выглядит сюрреалистической фреской, обожествляющей безумие. Да так и есть.

Я иду между ярмарочных шатров и телег, пробираюсь в застывшей подобно желе толпе – осматриваю прилавки, вглядываюсь в людей и их тени. Что привело их сюда? Кому понадобился этот торг посреди океана безумия? Неужели даже на последнем ковчеге последние из выживших будут что-то продавать и покупать?

– Безусловно.

– Купля-продажа в крови…

– Смерть и ни капли любви…

Чьи это слова? Что за безнадежные рифмы? Кто тот незримый собеседник, чей голос подобно звону комара назойливо засел в голове?

Солнце висит в зените, выжигает город. Звон лопающихся струн катится по переулкам, скребется в окна домов. Пожиратель огня заглатывает сноп пламени и через секунду выплевывает его в толпу. Толпа ахает и расступается. Все словно позабыли, что смерть крадется по следу.

Останавливаюсь у одной из торговых палаток. Вокруг шевелятся, открывают рты и издают протяжные звуки призраки, армия призраков. Это последнее шоу для них. Скальды смерти сложат о них песни.

Я покупаю страшную маску у торговца с обожженным лицом. Торговец кивает в сторону пожирателя огня:

– Я и сам из их племени.

Понятно, откуда ожог. Я бы пошутил: мол, ты и сам из их плАмени, но не хочется. Маска вроде тех, что были у индейских жрецов, если я не ошибаюсь. Вокруг рта с нарисованными острыми клыками размазана подсыхающая кровь. Самое то, чтобы скрываться от рыщущих убийц. Ступивший под сень смерти для всех остальных не виден, а ее скупые на слова прислужники ценят такие штучки.

– Выбрал ремесло поспокойнее?

– Как знать, как знать…

Играет шарманка, звенят цимбалы. Обезьянка жонглирует апельсинами, скучающий дрессировщик крутит папироску с гашишем. На каруселях катается праздный люд, соломенные человечки, осоловевшие от собственной безнаказанности, осиротевшие от чужой подозрительности. Пусть веселятся – недолго им осталось.