Операция "Берег" (СИ) - Валин Юрий Павлович

Вот и пойми деда. Не робкого же десятка, считай, четырёх фрицев лично завалил, глазом не моргнув. А нужное дело сделать, связаться с командованием, важные наблюдения и сведения передать — тут «ну-ну». Есть в человеке застарелая несознательность.

* * *

1925 год и далее. Просторы РСФСР.

— Митрий, ты человек наш, пролетарский, и рабочий до мозгов и костей. Откуда эта несознательность?

— Да сознательный я. Очень! — заверил Митрий, развешивая портянки у печи для просушки. — Но в комсомол должны вступать люди не только сознательные, но и передовые, образованные. Мне бы еще один класс окончить, вот тогда….

— Отговариваешься, брехун этакий.

Против комсомола Дмитрий Иванов ничего не имел. Хорошая организация, веселая. Но вот лишний раз заполнять анкеты и рассказывать автобиографию не хотелось. Имелись в жизни товарища Иванова смутные периоды. Не в смысле происхождения и классовой платформы, естественно, но если малые нестыковки выплывут.… А так — сирота, родни не помнящий, бывший беспризорник, человек трудовой, о политике бесед не ведущий — может, и проскочит без дополнительного внимания.

Вообще жили хорошо. Казарма светлая, кормежка приличная, ну, пусть и не всегда. Работы — до фигищи и больше, об отстраненном и былом размышлять некогда. Пила-топор, брус, доски, режь-колоти, прикидывай, как ловчее и быстрее опалубку и прочее на стройплощадке возвести. Руки в мозолях, мышцы вечером ноют, сон глубокий, аппетит зверский. В выходной в клубе кино и танцы. Что еще человеку нужно? О минувшем и Фире почти не вспоминалось… уже счастье.

Шатурская ГРЭС это называлось. Ударная стройка. Важнейшее для страны дело.

Закончили в конце 25-го года[1], открылась электростанция с торжественными речами и бурными аплодисментами.

Перебрался в Москву. Дали грамоту за хороший труд, характеристику и направление на учебу. Если честно, хотелось учиться. Опалубка и плотничье дело — это хорошо, но можно же в жизни и еще что-то попробовать. Мысль о кино была, конечно, безумной — не с тем образованием и биографией туда, в высшую культуру, щемиться. Но имел Дмитрий обширный житейский опыт, знал, что если не выходит полностью мечту воплощать, то частично может и повезти.

Чуток поработал в ремонтной бригаде, одновременно поступил на рабфак[2]. Заниматься было тяжеловато — не столько из-за сложности учебной программы, как после тяжелой работы в сон клонило. Но попривык — учиться это все же не по холодным дорогам плестись беззубым бродягой. А тут и с работой повезло — поменял по удачному случаю.

Организация была не особо крупная — главное предприятие треста располагалось в Ленинграде, там да — размах, слава и известность. Именовалась организация — ТОМП[3] — чего только там современного и передового не производили! Очень нужный стране трест. В Москве имелась небольшое конструкторское бюро и цех-мастерская, отдельно называлось — ЭМЦКТиПБ — экспериментально-модельный цех кинотехники имени Парижских баррикад[4].

Втянулся Дмитрий Иванов в работу. Интересное дело — новые кинопроекторы и камеры конструировали очень умные люди. Понятно, роль малообразованного Иванова в том стремительном рывке к кино-прогрессу была не первой, и даже не двадцатой, но ведь кроме «начертить и рассчитать», нужно еще и воплотить в первой модели, почти игрушечной, полу-деревянной, но без которой дело никак не пойдет. Кстати, профессия «столяр-модельщик» не такая частая, к ней отдельное призвание нужно. Короче, ценили Иванова, да собственно, бездельных людей на предприятии имени Парижских баррикад держать привычки не имели — и штат невелик, и уровень обязывает. Интересная работа, того не отнять.

А вот с институтом не выгорело. Намекнули по-товарищески — на выбранный спец-технический факультет только с чистейшей анкетой возьмут, да и проверят не на шутку. А ты, брат, все же смутноват малехо беспризорством и неизвестными родителями.

Ладно, нет так нет, не очень-то и хотелось. Особой тяги возиться исключительно с чертежами, карандашами и тушью Дмитрий не испытывал — нравилось и головой, и руками работать.

Из общежития давно съехал, дали ордер на комнату на Садовой-Землянской. До цеха двадцать минут пешим ходом, в трамвае давиться не надо. Мастерская, чертежи, станочек пильный, тонкая штучная работа с корпусами и кофрами ценной техники. И никто проверять твою личность не лезет. Плохо, что ли? Понятно, что товарищи по цеху считали Иванова малость бирюком, так оно и понятно — детство у человека непростым вышло, достаточно в стальную пасть глянуть.

Девушки и барышни? Ну а что же, были, не без этого. Только как сказать.… Как-то стоял Дмитрий на просторной коммунальной кухне, собирался кастрюлю на плиту ставить, и тут осознал, что подруги товарища Иванова уж очень похожи на кипяченое молоко: вроде вкусно, полезно для здоровья и вообще, но много не выпьешь. Диетически как-то на вкус. На Фиру и кино-девушек вообще не похожи. Впрочем, на Фиру никто не похож. Одна она такая была, да….

* * *

25.02. 1945. Восточная Пруссия

7 км от перекрестка Вильтитен

22:15

Нервничал Олег, слушая туманную темноту. Раненный Хрустов задремал, неловко руку придерживая. А дед уполз — сказал, что сам управится, подобрал, зацепил под ремень полы шинели и двинул к соседнему окопу и битым немцам.

Туман поднялся по склону как-то враз, вроде еще почти светло было — и сразу ночь, относительно теплая, но сырая и противная до невозможности. Лейтенант Терсков грел дыханием руки, слушал — все казалось, что шуршание со всех сторон доносится. Очень даже возможно, что и немцы немедля следующую разведгруппу вышлют, это логично…

Не казалось! Ползли с иной стороны, вовсе не от окопа, куда Митрич ушел.

Олег навел автомат — в тумане, не таком уж непроглядном, но искажающем все подряд, шевелилось что-то непонятное. Не-не, все же знакомое, эта шапка, плотно натянутая, с завязанными тесемками, весьма характерна.

— Стой! — шепотом приказал Олег. — Прилучко, ты, что ли?

— А? Я! Я, товарищ лейтенант.

— Что ж ты не предупреждаешь⁈ Прострочить тебя мог в два счета.

— Та я ощупью… — башнер свалился в траншею.

Оказалось, Прилучко при падении с самоходки слегка оглушился и не понял, куда все товарищи делись. Долго не давал поднять голову немецкий пулемет, «так и ризав, так и сёк», но потом все-таки смолк. Прилучко хотел ползти назад, но не был уверен, в какую сторону теперь тыл, да к тому же осознал, что остался без автомата — оружие, видимо, с самоходкой уехало, — а этакий выход из боя, да еще в одиночку, командование батальона вряд ли одобрит. Тут у холма началась перестрелка, башнер вроде бы даже разглядел, что свои-знакомые бой ведут, потом по полю опять начал лупить немецкий пулемет. Решил выждать и к своим ползти…

Об этом башнер рассказывал взахлеб, путая слова и лязгая зубами, ибо замерз насквозь и даже больше, шея не сгибалась, и «мижножье» начисто отмерзло.

— Не тарахти, — взмолился проснувшийся Хрустов. — Жив — молодец, за яйца не волнуйся, они там поджимаются и себя самосогревают. Мне в госпитале рассказывали. Только что ж ты сюда полз? Надо было наоборот. Доложил бы нашим, что и как, рассказал, что тут окопы и мы…

— Да что вы разорались? Митинг или базар? — выругался невидимый в темноте дед. — Помогли бы лучше…

Олег выполз навстречу — дед волок добычу, все же барахольщик он был знатный, привычка еще дореволюционного твердокаменного самосознания.

Имелась и немецкая фляга с согревающим:

— Только по глотку! — предупреждающе зашипел Олег.

Хрустов все равно приложился дважды, на правах раненого. У Прилучко флягу после разового объемистого глотка грамм в сто отобрали, хотя тот пояснял, что «до глибин черева не дийшло». Лейтенант глотнул сам — пойло оказалось ароматным по запаху и отвратительным по вкусу.