Герои пустынных горизонтов - Джеймс Олдридж

— Я беру это на себя, — сказал Фримен. — Все будет улажено тихо, без шума. У меня имеются необходимые полномочия.

Гордон смотрел, как Фримен старательно шевелит губами, словно не произносит закругленные, правильные фразы, а сбивает масло. Он едва мог припомнить Фримена среди своих однокашников; может быть потому, что терпеть не мог жизнерадостных рутинеров и всегда спешил вычеркнуть их из своей жизни и памяти. Но ему вспомнилась придуманная кем-то кличка «душа общества». Так звали Фримена за то, что он считал своим непременным долгом постоянно общаться с другими студентами — не только на занятиях, но и в бесчисленных университетских клубах: водных, крикетных, дискуссионных, политических. Учился Фримен на юридическом факультете, его специальностью была организация управления в колониях. Британскую империю он неукоснительно именовал Содружеством наций и всех студентов-арабистов, среди которых были и белые и цветные, звал, как принципиальный сторонник равенства, просто по имени. Предполагалось, что это и есть социализм. Величайшими людьми прошлого, по его скромному и оптимистическому убеждению, были все покойные генеральные прокуроры. Достигнуть поста генерального прокурора — вот к чему сводились его вполне добропорядочные умеренно-честолюбивые мечтания. Теперь Гордон его хорошо припомнил.

— Зачем вас сюда прислали? — спросил его Гордон.

— Как зачем? Ведь это же моя специальность.

— А не получается, что вы дублируете генерала Мартина?

— Ах, Мартин!.. Видите ли, у нас считают, что он чересчур медлителен. Тянет, выжидает. Вот и приходится вмешиваться. Сами понимаете.

Да, Гордон понимал. Он понимал, что представляет собой ведомство Фримена, — выводок политических недорослей, которым правительство дает много воли и мало указаний, а потому они и поступают, как им заблагорассудится.

— Генерал Мартин знает, что делает, — настаивал Гордон. — А вы? Ведь вы, кажется, были христианским социалистом или чем-то вроде этого. С каких это пор социалисты занимаются подкупом и срывом восстаний? Или ваш социализм уже кончился? А, Фримен?

— Ах, бросьте, пожалуйста! — Фримен понимал, что Гордон его поддразнивает. — Конечно, я социалист. Разумный человек не может не быть социалистом. Но это не снимает с нас ответственности. Лучше действовать подкупом, чем допускать братоубийственную резню. Ценою золота мы обеспечиваем мир и порядок, доброжелательство и разумную умеренность в политике. Когда-то и вы делали то же самое.

— Верно. А теперь вот искупаю свои грехи.

— Тем, что подстрекаете арабов к восстанию? — Он засмеялся. — Забавно!

— Ехали бы вы в Англию! — сказал Гордон. Он злился, чувствуя, что этот типичный образец славного малого неуязвим для его издевательств. — Отсюда вы вольны уйти, когда вам вздумается. Я вас не держу. Зачем терять время попусту? Уезжайте в Англию, Фримен.

— Все в свое время, — засмеялся Фримен. — В данный момент я, так сказать, сижу у вашего порога и вовсе не собираюсь его покидать. К тому же, если я отсюда уйду, кто-нибудь из ваших симпатичных друзей прирежет меня в первые же полчаса пути. Лучше уж я подожду немного.

Гордон пожал плечами. — Все равно этим кончится.

— Только вот что, Гордон. Я тут без вас дал слово, что не убегу. Но раз уж вы здесь, я беру свое слово назад. Так что можете меня взять под стражу, если угодно. И предупреждаю еще, что я всех, кого смогу, буду агитировать против вас — начиная от Смита и кончая этими вашими двумя записными душегубами. — Фримен явно питал надежду на успех.

Гордон болезненно поморщился, и глаза у него посветлели. — Агитируйте, кого хотите. Бегите, если можете. — Он посмотрел на Фримена колючим взглядом, но Фримен посмеивался как ни в чем не бывало. — Я вмешиваться не стану, — сказал Гордон, — потому что за целость вашей шеи я больше не отвечаю.

После этого Гордон позабыл о существовании Фримена или, во всяком случае, делал вид, что не замечает его. Ему нужно было навести какую-то дисциплину и порядок среди своего буйного воинства, и решению этой задачи он предался с прежним пылом. Однако мысли его все время где-то витали, и он уже не носился по лагерю, как бывало раньше. Он двигался неторопливо, словно даже нехотя, как будто в физическом усилии было что-то постыдное. Но его внутреннее беспокойство не улеглось и порой прорывалось в припадках гнева, увеличивавших число обиженных и недовольных среди его людей.

Он сам на себя злился за это; и не столько по необходимости, сколько из-за того же внутреннего беспокойства повел однажды небольшой отряд в набег, чтобы добыть нужный Смиту бензин.

Нападению подвергся лагерь мелиораторской партии — Бахраз вел на окраине пустыни крупные мелиоративные и ирригационные работы. На большой территории разбросаны были строения и механизмы. Лагерь охранялся, но охрану быстро и без шума перерезали. Гордон собственными руками убил одного из часовых, и тотчас же все в нем возмутилось против этого поступка, как будто, посягнув на чужую жизнь, он надругался над собственной! Ему было нестерпимо противно. Даже жалость причиняла боль. Но напряжение воли, мысли о мести, о неизбежности того, что произошло, помогли ему пересилить себя. И пока Смит грузил в машину продовольствие и бензин, Гордон думал о том, что у него есть еще один неоплаченный долг.

— Можно как-нибудь быстро разбить эти машины? — спросил он Смита.

— Эти? — переспросил Смит, указывая на тени, маячившие невдалеке. — Так ведь это обыкновенные экскаваторы.

— Знаю. И они пядь за пядью разрушают пустыню.

Смит покачал головой. — Чтобы убить человека, достаточно вонзить ему нож в сердце, — сказал он, — но уничтожить машину можно, только изломав все ее части. Все до единой!

— В этом хвастливом утверждении заключена самая сложная из мировых проблем, — горько усмехнулся Гордон.

Они пустились в обратный путь, не тронув машин. Но, вернувшись в вади, Гордон все же почувствовал, что после этого набега у него уже не так пусто внутри. Томившую его злобу хоть частью удалось утолить, и можно было продолжать начатое дело. Развязка, однако, наступила неожиданно и быстрей, чем он мог думать, — в вади во весь опор прискакал Фахд, молодой камрский шейх, с вестью, что на его отца, бедного Юниса, напал Талиб. Идет чудовищная резня.

Итак, на окраинные племена больше нечего было надеяться, и завершительный акт восстания становился теперь необходимостью.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Обо всем этом нужно было предупредить Хамида, что: бы он начал действовать; и Гордон помчался к Хамиду, избрав головоломный кратчайший путь, а тем временем Смит, Бекр и Али выводили людей из вади, где стало небезопасно. Близ окраин теперь всюду было небезопасно, потому что Юнис, подвергшись нападению Талиба, обратился за помощью к Азми-паше. Так подкуп и подстрекательство сделали свое дело — посеяли раздоры между окраинными племенами, а это укрепляло позицию бахразцез против Хамида.

Гордон клял Талиба, называя его безмозглым охотником до чужих горшков, а Юниса ругал за трусость, за то, что он бросился искать защиты у Бахраза. Юный Фахд со слезами молил Гордона послать в Камр броневики, чтобы раздавить Талиба. Но Гордон сердито возразил, что этого он не может, не хочет и не станет делать.

— Если так, то я больше не служу тебе! — в запальчивости крикнул юный шейх.

И он тут же бросился к своему верблюду, чтобы спешить на выручку к отцу, но Гордон приказал Минке и Бекру закатать его в одеяло и держать, пока он не успокоится. Однако Фахд так выл и бесновался, что в конце концов Гордон изменил свое решение; нужно только, чтобы все вышли из вади, сказал он Бекру, а там можно отпустить мальчика, пусть едет к отцу. По крайней мере у Юниса будет хоть один воин, способный поднять его боевой дух.

Гордон сам не помнил, как добрался до лагеря Хамида. Он ехал по таким кряжам, через такие скалистые перевалы, куда ни один араб не рискнул бы забраться, как бы ни торопился. То, что он совершил, было близко к невозможному; даже люди Хамида удивились, узнав, за какой короткий срок он проделал весь путь и какую дорогу выбрал. Но вести, привезенные им, удивили их еще больше.

Хамид не стал, подобно Гордону, проклинать глупость Талиба и трусость Юниса. Строгие глаза презрительно сузились на мгновение — и это было все. Мысль Хамида не задерживалась на том, что было несущественно для важных решений, которые ему предстояло принять, поскольку теперь уже было ясно, что обстоятельства вынуждают ускорить развязку.

Все его приближенные, и царедворцы и политики, сошлись на том, что раз на окраинные племена больше рассчитывать нечего, нужно поскорее определить тот последний шаг, который решит исход восстания. Но какой же это должен быть шаг, куда направить решительный удар? Опять возникал все тот же выбор: разгромить аэродром и тем обезоружить Азми в пустыне или быстрым маневром захватить нефтяные промыслы, чтобы англичане перестали вмешиваться в местные дела, перестали оказывать поддержку Азми и королю. А может быть, несмотря на критический час, несмотря на то, что все сложней и опасней становится положение в окраинном районе, можно все-таки оставаться на месте, ничего не решать, не искать никакого заключительного шага, который может привести к блистательной победе, а может кончиться трагическим, непоправимым поражением?