Наука любви и измены - Робин Данбар

Интересно, что вещества, применяющиеся как фармакологические средства для снятия физической боли (например опиаты) и психологических состояний вроде депрессии (антидепрессанты), можно эффективно использовать, так сказать, для перекрестного лечения: антидепрессанты уменьшают физическую боль, а опиаты облегчают душевные муки и депрессию. Когда детенышам млекопитающих, разлученным с матерями, дают крошечные дозы опиатов, они почти перестают кричать и выказывают гораздо меньше тревоги и расстройства. Так что ничего удивительного, что эндорфинная система напрямую задействована в формировании чувства утраты и горя: когда женщин во время томографии мозга просили вспомнить о смерти близкого человека или о разрыве с любимым, у них наблюдалась гораздо меньшая активность в зонах расположения эндорфиновых рецепторов, что свидетельствовало об испытываемой боли. Из чего опять-таки следует, что эндорфины каким-то образом вовлечены в наши отношения с людьми.

Ген рецепторов эндорфина OPRMI существует в двух формах – A и G, – которые различаются одним нуклеотидом (нуклеотиды – это химические «кирпичики» генетического кода), однако это единственное различие оказывает весьма существенное влияние на чувствительность к боли. Люди, гомозиготные по форме А (то есть унаследовавшие два экземпляра этого гена, по одному от каждого из родителей), менее чувствительны к боли, чем люди, имеющие хотя бы один нуклеотид G. Последним обычно требуются бо́льшие дозы анальгетиков (например, морфия после хирургических операций). И к ситуации социального отчуждения такие люди тоже более чувствительны: во время игры в «Кибермяч» у них наблюдается более высокий уровень активности в ППК. Так что мы опять сталкиваемся с эндорфиновым механизмом, о котором уже говорили во второй главе. Когда дружеское общение – и физический контакт – вызывают выброс эндорфинов, то соответствующие рецепторы, находящиеся в ППК и в других зонах, заполняются, и человек ощущает удовольствие и покой. В отсутствие какого-либо общения психологическое состояние остается более или менее нейтральным. Но если происходит событие, вызывающее негативные эмоции, – например, смерть близкого человека, или предательство, или уход любимого, – тогда выброс эндорфинов блокируется, соответствующие рецепторы в ППК остаются пустыми, и мы физически ощущаем боль. В менее серьезных случаях префронтальная кора может тормозить реакцию ППК. По сути, префронтальная кора («думающая» часть нашего мозга) осмысливает и оценивает ситуацию и как бы говорит нам: «Знаешь что? Все не так страшно, лучше забудь об этом». Но если с утраченным близким нас связывало по-настоящему сильное чувство, то этот участок коры бездействует.

Оказывается, у женщин детородного возраста гораздо больше эндорфиновых рецепторов в мозжечковых миндалинах, в ППК и в префронтальной коре (а также в ряде других участков мозга, в данный момент представляющих для нас меньший интерес), чем у мужчин (примерно на 25 %). Однако после менопаузы количество рецепторов сильно уменьшается – в частности, в миндалинах. Это значит, что у женщин в репродуктивный период болевой порог заметно выше, чем у мужчин (что важно при родах). Однако у мужчин, по всей видимости, происходит более интенсивный захват эндорфинов в мозжечковых миндалинах, а это, возможно, означает, что ощущение боли у женщин острее, чем у мужчин (у которых активность мозжечковых миндалин гасится за счет захвата эндорфинов). С учетом этого и принимая во внимание тот факт, что физическая и психологическая боль – во многом одно и то же, можно, пожалуй, сделать вывод, что женщины ощущают социальное отчуждение сильнее, чем мужчины.

Репродуктивная стратегия млекопитающих – внутриутробное вынашивание плода и последующее грудное вскармливание – неизбежно предполагает разницу между полами в поведенческих моделях. Сразу же после оплодотворения у самки пропадает дальнейший стимул к спариванию с другими самцами, так как оно не сулит никаких выгод с точки зрения размножения. Теперь ее заботит лишь благополучие потомства: она затаивается и отдает все силы вынашиванию и выкармливанию детенышей (и отчасти их воспитанию). Самец от всех этих забот отлучен, у многих видов млекопитающих он ничем не может помочь самке. В итоге единственный способ, каким самцы могут повысить собственную продуктивность, – это спариться с возможно бо́льшим количеством самок. По этой причине млекопитающие в основном ведут беспорядочную половую жизнь (или, в лучшем случае, придерживаются полигамной брачной системы, при которой один самец держит гарем из нескольких самок). Лишь очень немногочисленные виды млекопитающих ведут моногамный образ жизни – в отличие от птиц, у которых, наоборот, большинство видов образует моногамные пары: ведь у них самец способен помогать самке и высиживать, и выкармливать птенцов.

Разумеется, когда самец реально участвует в выращивании потомства, это удерживает его возле самки. Тут все решается соотношением обстоятельств. Фактически самец выбирает, каким образом ему оставить как можно больше потомства в течение жизни: либо оставаться с одной самкой, либо, оплодотворив, сразу же покинуть ее и постараться оплодотворить как можно больше других самок. Несколько лет назад я показал с помощью математической модели, что у человекообразных обезьян выбор брачной стратегии зависит от интервала между родами, от количества самок в совместно кочующей группе, от удаленности таких групп друг от друга и от способности самца обойти территорию, которую он считает своей (точнее говоря, от расстояния, какое он может без труда пройти за день). Чем длиннее репродуктивный цикл у самки, чем меньше групп самок приходится на единицу площади и чем короче дистанция дневного обхода для самца, тем больше вероятность того, что самец станет верным мужем и никуда не уйдет от «своих» самок. Такой тип поведения избирают, например, гориллы, у которых самец остается с семьей (он всегда живет вместе с группой самок). На другом конце спектра оказываются орангутаны: самки этого вида живут поодиночке, и самцу выгоднее избрать стратегию донжуана. Шимпанзе оказываются примерно посередине между этими двумя крайностями. Современные представители племен охотников и собирателей, живущих на больших территориях, где насчитывается всего несколько довольно больших женских групп, по критерию верности обходят даже горилл: они постоянно живут в своих женских группах.

Однако совместная жизнь с женщиной еще не делает мужчину верным супругом. У него по-прежнему есть выбор – стать заботливым отцом, примерным семьянином – или бабником с масленым взглядом. Либо занять место где-то посередине этого спектра. Исследуя мужское сексуальное поведение на примере франкоговорящих канадцев из Квебека, Даниэль Перюсс выяснил, что около трети опрошенных мужчин постоянно ведет беспорядочную половую жизнь, хотя 90 % этих мужчин женаты. Лишь около двух третей оказались моногамны (то есть верны нынешней партнерше, не важно, были ли у них ранее другие партнерши или нет). Любопытно, что при анализе генов вазопрессиновых рецепторов у шведских близнецов, о котором я упоминал во второй главе, доля мужчин, наделенных как минимум одним экземпляром «гена неверности» (а значит, предположительно более склонных «ходить налево»), составила 36 % – что почти в точности соответствует доле «ходоков» в квебекской выборке.

Внимательно проанализировав квебекские данные, я смог показать, что это соотношение точно отражает тот выигрыш, на который могут рассчитывать мужчины при выборе определенной брачной стратегии – включая количество зачатых детей (не будь контрацепции). Из всех любовных связей в Квебеке две трети приходилось на мужчин, которые вели беспорядочную половую жизнь. Если частота проявления каждой из стратегий, умноженная на величину соответствующего выигрыша, постоянна, то мы имеем эволюционное равновесие: ведь если все мужчины переключатся с одного варианта поведения на другой, более выгодный в данной ситуации, то каждому из них в итоге достанется меньшая доля, поскольку общая сумма выигрыша остается неизменной. А значит, им снова придется вернуться к первоначальной стратегии. Иными словами, это соотношение является саморегулирующимся; как только наметится заметный сдвиг от соотношения 33:67, то выигрыш тоже сместится в пользу реже выбираемой стратегии, и ситуация начнет выправляться естественным образом. Вероятно, исходное соотношение этих выигрышей определяется готовностью женщин вступать в связи с мужчинами, которые либо уже женаты, либо не собираются хранить им верность. Это подозрительно напоминает ситуацию, когда женщины при выборе случайных партнеров руководствуются тактикой «поиска хороших генов» (о чем мы говорили в пятой главе).

Итак, по-видимому, в обычных условиях приблизительно треть мужчин предрасположена к романам «на стороне». Мужчины этой категории проявляют независимость от брачной системы, которая разрешена или считается предпочтительной в местной культуре (будь то моногамный брак, многоженство или даже свободная любовь). А баланс, похоже, определяется стратегией женщин, тем, кого они видят в мужчине – отца семейства или носителя качественного генома. Когда женщины меньше думают о будущих отцовских качествах партнера, соотношение будет сдвигаться в пользу мужчин, ищущих только удовольствий, а там, где женщины смотрят на мужчин как на потенциальных отцов своих будущих детей, обстоятельства будут больше благоприятствовать верным, преданным мужчинам, а не распутным донжуанам. Поэтому даже если некоторые мужчины и предрасположены к донжуанству, это еще не значит, что они непременно ударятся в разгул: все будет зависеть от того, какую брачную стратегию они оценивают как более выигрышную, от того, кем выгоднее быть здесь и сейчас – ловеласом или верным и заботливым отцом семейства.