Мрачные сказки - Ши Эрншоу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Без лекарств или доктора – вряд ли.
Прошмыгнув мимо меня, сестра поднимается по ступеням крыльца и скрывается в доме. Она больше не желает обсуждать эту тему. Но я следую за ней.
– А ты не можешь что-нибудь сделать? – спрашиваю я, мягко прикрывая за собой сетчатую дверь.
Рожать в общине – дело рискованное; лишь тонкая грань отделяет жизнь от смерти, возможность уцелеть от медленной, зачастую тяжелой кончины. Смерть здесь редко бывает достойной, гораздо чаще она сопряжена с кровью, долгими, душераздирающими стонами, мольбами об облегчении мук, чего мы сделать, увы, не в силах.
Остановившись у мойки, Би моет руки. Она тщательно выскребает из-под ногтей грязь, а потом с таким ожесточением трет кисти, словно хочет содрать с них всю кожу.
– Нет, – отрывисто цедит сквозь зубы сестра и, завернув кран, вздыхает.
Она выглядит изнуренной и даже не пытается взять со стола полотенце; Би позволяет воде с пальцев стекать прямо на пол, а сама замирает на месте.
Стоит, как кукла, из грудной полости которой выпал часовой механизм и которая теперь позабыла, как двигаться, как шагать и взмахивать руками.
– Колетт нужно в больницу, – наконец выдавливает сестра.
Я качаю головой, хотя Би не может меня видеть; сердце в груди покалывает.
– Фея поговорит с Леви, – продолжает Би. – Возможно, сегодня вечером состоится внеочередное собрание, чтобы все это обсудить.
Мне надо ощутить под рукой что-то твердое. Я опираюсь о стол.
– Это ничего не изменит, – слетают с моих губ тихие, лишенные всякой надежды слова. Мне хорошо известно, чем все закончится. Из опыта других таких собраний, на которых люди просили разрешить им покинуть общину – чтобы посетить зубного врача или навестить состарившегося и рискующего умереть в любой момент родственника. Такие просьбы никогда не удовлетворялись. Это было слишком опасно.
При мысли о том, что Колетт может потерять своего ребенка, а малышка, едва народившись на свет, может скоро покинуть его, сердце сжимается. Но грудь простреливает страх: нам нельзя выходить за ворота, нам нельзя передвигаться по дороге. Мы не можем пойти за помощью…
Би молчит, но я вижу, как ее лицо искажает страдальческая гримаса; она стягивает гладкую кожу на лбу в некрасивые морщины и резко старит сестру. Би выходит из кухни и направляется к лестнице.
– Твоей вины в этом нет, – бормочу я ей вслед.
Но, похоже, Би меня не слышит. Или ей мои слова не важны. Медленно поднявшись по лестнице, она продолжает путь по коридору к своей комнате. Еще несколько секунд – и я слышу, как она падает на кровать; придавленные пружины пискляво поскуливают. Би проспит до вечера, до собрания. Она нуждается в отдыхе.
Какое решение ни принять, с ним согласятся не все. Ребенок болен. Кто-то вызовется пойти за помощью, за врачом или лекарствами, которые мы не можем изготовить сами. А кто-то… кто-то попросту захочет выйти из Пасторали. Навсегда…
* * *
Члены общины сидят полукругом, лицом к сцене. Дующий с севера ветер колышет дубовые листья дерева Мабон, дождевые тучи грозят затянуть все небо. Но собравшиеся не хранят молчание и не переговариваются вполголоса, как обычно, – они пылко обсуждают вставший на повестку вопрос. Некоторые даже кипятятся, спорят с раскрасневшимися лицами, возбужденно жестикулируя.
Мы с Тео сидим позади. Я не могу найти место рукам. Мне до ужаса дискомфортно. Беспокойство и нервозность не позволяют расслабиться. Это собрание пройдет иначе, чем все предыдущие. И у меня такое ощущение – слабый, почти незаметный зуд, – что с сегодняшнего вечера уже ничто не будет как прежде.
Я ищу глазами Би, пристроившуюся у какого-нибудь дерева неподалеку – сестра не любит сидеть вместе со всеми, предпочитает держаться в сторонке, куда не долетают общий гул и стуки множества сердец и где ей легче различать голоса. «Когда звуков слишком много, – призналась она мне однажды, – я не могу выделить отдельный голос. Помехи, как грязь, забивают его». Но сестры нет ни у дерева, ни на углу нашей кухни, где я привыкла ее видеть. Должно быть, она в другом месте.
Со стороны изгороди, ограничивающей кукурузные поля, появляется Леви. «Он что, бродил там, размышляя?» Поднявшись по короткой лесенке, он проходит к центру сцены: руки в карманах джинсов, голова слегка наклонена. Такое впечатление, что, почувствовав встревоженность и возбуждение людей, Леви тщательно взвешивает слова, которые собирается произнести.
Нашему вождю сейчас не позавидуешь: ему предстоит решить судьбу новорожденного ребенка, дочки Колетт. Люди смолкают, их лица поднимаются, тела выгибаются вперед. Всем хочется услышать о младенце с крохотным, но уже тяжело больным сердцем. Прошло уже много лет с того момента, как смертельно заболел один из членов нашей общины (если не считать нескольких стариков, чье время и так вышло).
Я тоже склоняюсь вперед, руки наконец-то замирают на коленях.
– Я знаю, у каждого из вас свое мнение о том, как следует поступить, – начинает Леви, потупив взгляд в пол сцены.
Это признак его человечности, свидетельство того, насколько он уважает своих людей. Брови Леви сведены к переносице, и выглядит он как человек, отягощенный таким бременем, какое никому из нас даже не снилось.
– Однако мы должны принимать во внимание не одну жизнь, а многие жизни. У нас здесь целая община.
Леви обводит глазами толпу, и даже те, кто еще продолжал перешептываться, разом затихают. Задувший над площадкой ветер теребит волосы, обдает холодком кожу. Я ловлю на себе блуждающий взгляд нашего предводителя, а потом он быстро отводит его за Круг. Леви ищет мою сестру; он нуждается в ее поддержке, в том спокойствии, которое она в него вселяет. Би нужна, необходима Леви, но сестра куда-то запропастилась. Ее нигде не видно ни мне, ни ему.
– Большинству из вас известно, – продолжает Леви, сосредоточив взгляд на переднем ряду собравшихся, – что в нашем полку прибыло: прошлой ночью в Пасторали родилась девочка. К сожалению, родилась она преждевременно, слишком рано, и она нездорова.
Кто-то покашливает, кто-то начинает ерзать, деревянные скамьи противно поскрипывают под ними. А кто-то еще – сидящий у сцены – заговаривает. Резкий женский голос буквально рассекает воздух:
– Мы не можем допустить, чтобы этот ребенок умер.
Судя по всему, это Бирди. Да, это она! На затылке подруги гнездится сколотый булавками пучок из кудрявых седых волос. И ее выступление ожидаемо. По крайней мере для меня. На прошлом собрании Бирди спрашивала про тысячелистник, ее нервы взвинчены –
