Из истории русской, советской и постсоветской цензуры - Павел Рейфман

На первых порах Тарковскому повезло. Случайно ему доверили поставить полнометражный (девяносто семь мин.) фильм «Иваново детство». На киностудии снимали фильм «Иван» по одноименному рассказу В. Богомолова (сценарий его и М. Папавы). Молодой режиссер Э. Абалов, которому поручили ставить фильм, с задачей не справился. Затратили много денег, а фильм не получался. Надо было что-то предпринять, чтобы компенсировать затраты. Тогда фильм отдали Тарковскому осенью 61 г. Фильм снят им за пять месяцев, даже с экономией средств. Тарковский превратил фильм из банальной истории о «сыне полка» в трагическую поэму, затронувшую сердца многочисленных зрителей, имевшую огромный успех. Режиссер Сергей Параджанов, посмотрев «Иваново детство», сказал, что Тарковский сам не понял всей гениальности созданной им карины (117). Фильм обратил внимание Сартра, писателя с мировым именем, который посвятил ему статью «По поводу ''Иванова детства''». В итальянских и французских газетах появились статьи о том, что фильм — специфически русский. «Иваново детство» сравнивалось с произведениями знаменитых режиссеров, Годара, Антониони, одновремено противопоставляясь им… В 62 г. фильм выпущен в свет и отправлен на Венецианский кинофестиваль, где получил Гран-при — «Золотой лев Святого Марка». «Иваново детство» удостоино более десяти наград и на других зарубежных фестивалях (в США, Мексике и пр.). Ему присвоена высшая категория, выпущено тысяча пятьсот копий (для сравнения: фильм «Зеркало» сделан в семидесяти трех копиях). Восхищенные отзывы в газетах. Но уже тогда, особенно позднее, появились и завистники, обвинявшие фильм в пацифизме. Это слово обычно сопровождалось эпитетом буржуазный и означало осуждение (126).. Вскоре, в 64 г., выходит фильм Параджанова, режиссера во многом близкого Тарковскому, «Тени забытых предков», со сходной концепцией жизни, как прекрасной, завораживающей, трагической мистерии. Начало формироваться нечто вроде направления (Болд130).

В 66 г. Тарковский создает фильм «Страсти по Андрею» («Андрей Рублев»). В двух сериях (86+99 мин.). Сценарий Тарковского и А. Михалкова-Кончаловского. Вернее, фильм создавался с 66 по 71 гг., запрещался, перерабатывался, лежал на полке (135). Начинаются страсти по двум Андреям, Рублева и Тарковского. Возникает и сотрудничество с Тарковским артиста свердловского театра Анатолия Солоницына, прочитавшего сценарий «Рублева» в журнале «Икусство кино», восхитившегося им, специально приехавшего в Москву и сыгравшего роль Андрея Рублева (136).

С самого начала, уже с приема сценария «Рублева», начались придирки. Фильм обвинили во всех возможных грехах, в натурализме, изображении обнаженной натуры, цинизме, жестокости, чуть ли не в садизме. Именно «Рублев» стал переломным фильмом в судьбе Тарковского. Как только не измывались над фильмом чиновники! В итоге он был законсервирован на пять лет и пролежал в киноархиве. Лишь утечка его на Запад и бурный там успех, в том числе у элиты, причем не как фильма диссидентского, а патриотического, прославляющего Россию и величие русского человека, заставили власть задуматься и выпустить в 71 г. в несколько урезанном виде фильм на экран. Пять лет ожидания, отчаяния, оскорбленности, безработицы, почти нищеты, но и изнурительной, тщетной, напряженной борьбы за фильм. Время созревания режиссера, повзросления, осознания, что он обречен пройти свой путь один, и путь этот будет страдальческим. Воспоминания свидетеля о просмотре «Рублева»: «Я никогда не забуду, наверное, самый первый, открытый для професионалов, просмотр ''Андрея Рублева'' в большом зале ''Мосфильма'', переполненном коллегами, друзьями, знакомыми и работниками студии. Свет погас, и напряженная тишина поначалу зависла в зале. Но по мере того, как начали возникать сцены, уже охарактеризованные во время съемок в какой-то газетенке как ''жестокие и натуралистические'', над залом поплыл гул как будто бы ''добропорядочного'' возмущения, взрывавшийся время от времени прямо-таки улюлюканьем''. Еще до просмотра, на фоне известной заметки пополз слушок, что Тарковский на съемках чуть ли не умышленно едва не сжег Успенский собор, поджигал коров и ломал ноги лошадям, отрезал ноги собакам, чтобы они естественнее ковыляли на снегу и пр. Так что общественное возмущеие, нараставшее в зале, было заранее подготовлено. Его высказал громко один из хозяйствянников Мосфильма: ''Это не искусство — это садизм!'' Тарковский после просмотра стоял одинокий, напряженный, бледный, прислонившийся где-то у выхода из зала. Выходившие прятали глаза, старались его обойти. Рассказчик считает, что с этого момента окончательно разладились отношения Тарковского с недавним другом и соавтором сценария ''Рублева'' Андроном Кончаловским. Тот ушел, даже не кивнув головой, не скрывая своего полного разочарования картиной. Где-то вскоре в разговоре с Тарковским он признался, что считает сценарий загубленным, чрезвычайно замедленным, затянутым до невозможности ритмом картины. Тарковский не мог согласиться с такой точкой зрения, не поверил в искренность Кончаловского, считая, что тот предал его из шкурных интересов. Их отношения никогда не наладились» (О. Суркова). Сам Тарковский вспоминал через много лет в беседе с иностранными. журналистами другой просмотр, на коллегии Комитета кинематографии. Там фильм оживленно хвалили, «И это меня поддержало». И тут же после этого картину положили «на полку», где она пролежала пять с полвиной лет. Что же произошло? Тарковский об этом рассказывал так: «Картина уже находилась на таможне в Шереметьево для отправки на фестиваль в Канны, когда один советский режиссер дозвонился до Демичева и сказал: ''что-де вы, товарищи, делаете? Вы посылаете на западный фестиваль картину антирусскую, антипатриотическую и антиисторическую, да и вообще — ораганизованную ''вокруг ''Рублева'' в каком-то западном духе конструирования рассказа о личности''. Убей меня Бог, я до сих пор не понимаю, что эти упреки означают… Но именно их потом на все лады склоняли гонители фильма, начиная с Демичева. Картина была возвращена с шереметьевской таможни. После этого мне несколько лет не давали ничего снимать». В комментарии Болдырева называется режиссер, позвонивший секретарю ЦК Демичеву: Серг. Герасимов.

Тарковскому пришлось оправдываться. В письме председателю Госкино А. Романову в феврале 67 г. режиссер как бы подводил итог нападкам на «Рублева» и на все свое творчество: «Вся эта кампания со злобными и беспринципными выпадами воспринимается мною ни более и не менее как травля. И только травля, которая причем началась еще со времени выхода моей первой полнометражной картины ''Иваново детство''». О том, что успех этой картины был практически намеренно сорван, что к нему приклеили ярлык «пацифизма», хотя никаких аргументов и серьезных обоснований при этом не приводилось. Далее в письме шла речь о «Рублеве», о спровоцированной статье в «Вечерней Москве», являющейся инсинуацией и следующих за нею событий. Атмосфера, в которую попали авторы «Рублева», «настолько чудовищна по своей несправедливой тенденциозности, что я долчен обратиться к Вам как к руководителю за помощью». Просьба сделать все, чтобы прекратить «эту беспрецедентную травлю» (265-66). Тарковский приводит примеры такой травли: трехлетнее сидение без работы после фильма «Иваново детство»; двухлетнее прохождения сценария «Андрея Рублева» по бесконечным инстанциям и полугодовое ожидание оформления сдачи фильма («отсутствие до сих пор акта об окончательном приеме фильма»), бесконечные к нему придирки, отмена премьеры в Доме кино, не напечатанный ответ в «Вечернюю Москву», где опубликована клеветническая статья о «Рублеве», «странная уверенность в том, что именно противники картины выражают истинное, а не ошибочное к ней отношение». В письме говорится о том, что все предложения Романова были режиссером учтеы, и тем не менее происходит аннулирование достигнутых соглашений, отмена согласованных документов о приеме фильма. Репертуарная комиссия прислала новый список поправок. «Они просто делают картину бессмысленной. Они губят картину — если угодно…» (267).

Тарковский отвергает обвинения в натурализме (ссылаясь на фильмы «Броненосец ''Потемкин''», «Они защищали Родину»), в приверженности к обнаженной натуре (опираясь на пример «Земли» Довженко, фильма «Тени забытых предков» Параджанова). Он задает одни и те же вопросы: «Так почему же в тех фильмах это можно, а в моем нельзя?!», «Опять — там можно — мне же нет. Хотя я не знаю ни одного зрителя, который не был бы тронут целомудрием и красотой этого очень важного для нашего фильма эпизода». О гуманизме своего фильма, хотя он «выражается не лобово»: «Он — результат конфликта трагического со светлым, гармоничным. Без этого конфликта гуманизм не доказуем, а риторичен и художественно неубедителен». Люди, предъявляющие подобные обвинения, сравниваются Тарковским с человеком, требующим изъять из мозаичного панно черные кусочки, оскорбляюшие вкус, чтобы исправить произведение. «Нет слов, чтобы выразить вам то чувство затравленности и безысходности, причиной которого явился этот нелепый список поправок, призванный разрушить все, что мы сделали за два года» (268). Оправдания тщетны. Они не приносят никакого результата.