Воспоминания - Сергей Юльевич Витте
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эти съезды составляли главный штаб российской оппозиции, создавшей так называемую революцию 1905 года. Представители знатного московского купечества требовали также ограничения Самодержавия. Морозов дал через актрису, за которой ухаживал, сожительницу Горького, несколько миллионов революционерам; помню, когда я еще был председателем комитета министров, до поездки моей в Америку для заключения мира – в начале 1905 года – как-то вечером Морозов просит меня по телефону его принять. Я его принял, и он мне начал говорить самые крайние речи о необходимости покончить с Самодержавием, об установке парламентарной системы со всеобщими прямыми и проч. выборами, о том, что так жить нельзя долее и т. д.
Когда он поуспокоился, зная его давно и будучи годами значительно старше его, я положил ему руку на плечо и сказал ему: «Желая вам добра, вот что я вам скажу – не вмешивайтесь во всю эту политическую драму, занимайтесь вашим торгово-промышленным делом, не путайтесь в революцию, передайте этот мой совет вашим коллегам по профессии, и прежде всего Крестовникову» (он тогда уже был председателем биржевого комитета или был кандидатом на этот пост). Морозов, видимо, смутился, мой совет его отрезвил, и он меня благодарил. После этого я его не видел. Он попался в Москве; чтобы не делать скандала, полицейская власть предложила ему выехать за границу. Там он окончательно попал в сети революционеров и кончил самоубийством.
Уже после 17 октября, когда я занял пост премьера и мы занимались переменою выборного закона и установлением нового положения о Государственной Думе и Государственном совете, в начале 1906 года, во время страшного государственного финансового кризиса вследствие войны, когда финансовый устой – золотая валюта была поставлена на карту и зависала от того, заключу ли я заем или нет, т. е. даст ли нам Европа денег, чтобы выйти из трудного положения или нет, то как-то Крестовников просил меня его принять. Он явился ко мне и от имени московского торгово-промышленного мира жаловался на то, что государственный банк держит весьма высокие учетные проценты, и просил приказать их понизить. Зная хорошо положение дела, я ему объяснил, что ныне понизить проценты невозможно, причем я ему не счел нужным объяснить о трудности положения дела до того времени, пока мне не удастся заключить заем. После такого моего ответа Крестовников схватил себя за голову и, выходя из кабинета, кричал: «Дайте нам скорее Думу, скорее соберите Думу»… и как шальной вышел из кабинета.
Вот до какой степени тогда представители общественного мнения не понимали положения дела. Тогда уже новый выборный закон был известен и вот представитель исключительного капитала воображал, что коль скоро явится первая Дума, то она сейчас же займется удовлетворением карманных интересов капиталистов. Bce умеренные элементы, и в том числе колоссальный общественный флюгер – «Новое Время», твердили: «Скорее давайте выборы, давайте нам Думу».
Когда же Дума собралась и увидели, что Россия думает, а первая Дума, конечно, представляла собою больше Россию, нежели третья, основанная на выборном законе, устранившем от выборов почти всю Россию и передавшем выборы в руки только преимущественно «сильных» и полиции, т. е. усмотрения начальства, то тогда эти умеренные элементы, с умеренным пониманием вещей, ахнули и давай играть в попятную, чем занимаются и поныне (июль месяц 1911 года, Биарриц. В России писать не могу, ввиду столыпинсвого режима).
Итак, Москва представляла собою гнездо, откуда шли все течения, приведшие к революции 1905 года, а потому, естественно, она обращала на себя мое внимание. В министерстве внутренних дел никаких сведений о состоянии Москвы не было, что было естественно, так как это министерство было до того времени в руках генерала Трепова, бывшего московского обер-полицеймейстера, а, в сущности, неограниченного правителя Москвы благодаря доверию к нему Великого Князя, и Трепов, конечно, воображал, что «что-что», а уже что делается в Москве, ему известно досконально.
О тех чисто революционных, анархических стремлениях, которые там имели место, мне сделалось известным благодаря одной совершенной случайности. Тот же источник давал мне сведения в течение всего моего премьерства. Но даже не имея никаких секретных сведений, достаточно было следить за общественною жизнью Москвы и прессою для того, чтобы видеть, что там бурлит.
Когда я принял премьерство, в Москве генерал-губернатором был П.П. Дурново, а обер-полицеймейстером Медем. Генерал-адъютант Дурново (не имеющий ничего общего с П.Н. Дурново, управляющим министерством внутренних дел) был богатейший человек, когда-то он был Харьковским губернатором (при графе Лорис-Меликове), потом директором департамента уделов министерства двора (при графе Воронцове-Дашкове) и затем гласным петербургской Думы и председателем ее.
Все эти должности он занимал просто для карьеры, так как не нуждался ни в средствах, ни в положении в общества. Он был человек не глупый, но больше на словах, нежели на деле. Любил говорить, спорить, но никаким делом серьезно заниматься не мог.
В царствование Императора Александра III, после того как он был начальником уделов, он сошел со сцены государственной деятельности. Затем, при Императоре Николай II, через графа Сольского
* Вернее, через графиню Марию Александровну Сольскую, которая своего старика-мужа совсем держала в руках.* Сперва попал членом Государственного Совета, а после убиения Великого Князя Сергея Александровича – московским генерал-губернатором, когда я уже был председателем комитета министров и находился в первой опале, потому что, будучи министром финансов и влиятельным государственным деятелем, не соглашался с политикою, поведшей к японской войне.
Что касается генерала Медема, то это был самый обыкновенный жандармский генерал, и выдался тем, что был женат на певице.
Я лично очень мало знал П.П. Дурново, но
