Герои, творцы и хранители японской старины - А Мещеряков

Если элитарная культура эпохи Нара, а именно она известна нам в первую очередь, может считаться с определенными оговорками провинциальным вариантом континентальной (хотя и находящейся на достаточно высоком уровне), то в литературе, живописи и религии Хэйана с течением времени все более ощущаются элементы местной традиции. А уже в конце эпохи Хэйан произведения японцев на китайском языке сильно уступают в качестве ранним Авторитетнейший теоретик поэзии Фудзивара Тэйка (1162-1241) советовал перед сложением японских стихов почитать китайские, так как они вызывают необходимое чувство "просветленности и безмятежности" (Идзуцу, 1981, с 93], отнюдь не призывая сочинять китайские стихи. Появляется слоговая азбука, дававшая возможность адекватно отразить на бумаге устную речь В связи с этим мощный толчок получает национальная литература Зарождается японская живопись "яматоэ". Буддийские статуи перестают копировать континентальные и приобретают подлинно местный колорит

Итак, в отказе Митидзанэ поехать в Китай должно видеть не только прихоть и обстоятельства его личной судьбы Последнее посольство направилось в Китай в 838 г., и с тех пор Япония не имела с материком официальных контактов вплоть до 1401 г, хотя к этому времени в стране уже давно была достигнута политическая стабильность, отсутствие которой якобы побудило Митидзанэ остаться дома. Все это время лишь буддийские монахи сохраняли прежнюю почтительность к Китаю и постоянно ездили туда, чтобы набраться премудрости. Они да еще, пожалуй, не слишком многочисленные купцы осуществляли контакты между двумя странами Это обстоятельство имело далеко идущие последствия. И если для любых видов гуманитарной деятельности прекращение связей способствовало выявлению и развитию национального элемента, то естественным наукам был нанесен сокрушительный удар. Достаточно сказать, что японские астрологи оказались не в состоянии верно предсказывать затмения солнца и служили поэтому объектом постоянных насмешек.

Постепенному упадку наук в немалой степени способствовало почти безраздельное господство Фудзивара. В этих условиях подготовка к конкурсным экзаменам считалась многими аристократами бессмысленной. Детей зачастую предпочитали не посылать в Школу чиновников, а давать им образование дома, изгоняя из обучения знание всеобщих законов движения природы и истории и насыщая его более изящным содержанием: поэзией, музыкой, умением сочинять письма и дневники.

Прервались и оживленные сношения японцев с бохайцами - в 926 г. их государство было завоевано киданями. Официальные отношения Японии с материком полностью прервались, хотя это вовсе не означало окончания торговых контактов, в которых китайские купцы оказались заинтересованными намного больше их японских коллег. Некоторую роль в поддержании духовного диалога с континентом сыграли переселенцы из корейского государства Силла, которые в немалом количестве переправлялись в Японию в связи с установлением на полуострове гегемонии царства Когурё.

Общая японизация жизни сопровождалась перенесением акцента с общего на частное. Употребляя кинематографическое сравнение, можно сказать, что китаеязычное творчество - это общий, а японское - крупный план. Это касается как поэзии, так и прозы. Скажем, в области дневниковой литературы наиболее примечательными являются путевые записи Эннина (784-864) и Ки-но Цураюки (середина IX - середина X в.). Эннин оставил нам написанное на китайском языке подробное, беспристрастное и деперсонализированное описание всего увиденного им во время его путешествия в Китай, освещая самые разнообразные стороны жизни китайцев. А Ки-но Цураюки в "Дневнике путешествия из Тоса" ("Тоса никки") сжимает мир до себя и своего непосредственного окружения (перевод памятника см. [Горегляд, 1983]). Автора больше интересуют не события как таковые, а возможность их переживания.

Показательны в этом смысле и перемены, произошедшие со времен "Манъёсю" в трактовке чувства любви. Поэты "Манъёсю" для выражения своих эмоций бесхитростно пользуются глаголом "коу", обозначающим физиологическую любовь, направленную непосредственно на объект своего поклонения, а в "Кокинсю" его сменяет абстрактное "моноомоу" ("воздыхать"), и поэты перестают отличать сон от яви:

Не ведаю

Ты приходил

Иль я?

То сон иль явь?

День или ночь?

Кокинсю, 1971, No 645

Важно отметить, что "реалистическая" китаеязычная поэзия и литература и "импрессионистическая" японская могли существовать параллельно в творчестве одних и тех же авторов, позволяя выявлять то или иное отношение к миру в зависимости от ситуации и душевного настроя.

Митидзанэ продолжал оставаться любимцем императора, несмотря на его нежелание отправиться в путешествие. В 899 г. он занял должность правого министра. До Митидзанэ лишь одному ученому - Киби Макиби (693-775) -удалось стать министром. Но и Токихира не отставал - он поднялся еще выше и стал левым министром.

Источники сообщают, что Токихира иногда обуревали внезапные приступы смеха, с которыми он не мог справиться. Случались они и во время аудиенции, и тогда дела просителей приходилось решать Митидзанэ в одиночку [Окагами, 1966, с. 62], хотя своими деловыми качествами левый министр, безусловно, превосходил правого.

Все это время Митидзанэ не оставлял преподавания. Его ученики (а их насчитывалось несколько сот) занимали около половины основных должностей при Дворе. Сам он участвует во всех важнейших государственных делах, включая составление исторической хроники "Сандаи дзицуроку" ("Истинное описание правления трех государей"). Превосходное знание китайских династийных хроник сослужило ему добрую службу в этой работе.

Еще большая роль принадлежала Митидзанэ в составлении "Руйдзю кокуси" ("Классифицированные сообщения династийных хроник") - памятнике о двухсот свитках, в которых материал шести официальных хроник разнесен по тематическим рубрикам. Подобная работа может произвести впечатление примитивной компиляции, служащей для обучения чиновников. Однако роль этого памятника значительна. "Руйдзю кокуси" знаменует собой появление нового класса текстов - справочных, что предполагает свободное оперирование их фрагментами, свидетельствующее о высокой культуре обращения с письменными источниками. Вместе с "Руйдзю кокуси" кончается целый этап в развитии исторической мысли Японии: отныне составление исторических сочинений становится делом частным, что свидетельствует об упадке государства вообще и правящего рода в частности.

Как и его предшественники, а также последователи, Митидзанэ пытался утвердиться и с помощью женщин. Как уже говорилось, одна из его дочерей стала наложницей Уда, две другие также заняли заметное положение при дворе. Вообще нужно сказать, что рождению девочки придавали большое значение. Сын был наследником дома, но именно дочери имели возможность повысить статус семьи путем брака с представителем более знатной фамилии.

Митидзанэ находился на вершине своего земного могущества и славы. Но тут его благодетель Уда, видимо твердо уверовав в непоколебимость своих позиций и желая беспрепятственно заниматься каллиграфией и стихосложением, решил отречься в пользу тринадцатилетнего Ацукими, который и взошел на престол под тронным именем Дайго. Митидзанэ неоднократно пытался уговорить своего покровителя не делать этого, но сумел лишь отсрочить его решение.

Уда принял монашеский постриг в возрасте тридцати одного года. В наставлении, адресованном юному сыну, Уда писал, что "Митидзанэ - великий ученый. Премного искусен он и в делах государственных. Он исправил многие мои упущения... В день, когда я назначил тебя своим преемником, я держал совет только с вам. Свидетелей при нас не было. С тех пор не прошло и двух лет, и я возымел желание отречься в твою пользу. С глазу на глаз поведал я ему об этом... И тебе этот человек будет верным подданным, и не должно тебе забывать его заслуги" [Кодай сэйдзи, 1979, с. 107-108].

Но все радения Уда о будущем Митидзанэ пропали даром, хотя поэт и успел преподнести новому императору антологию, состоящую из стихов деда, отца и своих собственных. Фудзивара планировали изгнать Митидзанэ. Знаток литературы Миёси Киёюки (841-918), то ли желая обезопасить его, то ли скрытно угрожая, направил Митидзанэ послание, в котором утверждалось, что расположение звезд в следующем году сулит большие несчастья и поэтому для Митидзанэ было бы благоразумно выйти в отставку. И хотя в день присвоения рангов (7-го дня 1-й луны) Митидзанэ получил очередное повышение, уже через восемнадцать дней он отправился управителем на далекий остров Кюсю.

Токихира обвинил Митидзанэ в преступном замысле: сместить нынешнего императора и возвести на престол своего ставленника - принца Токиё. Все-таки небесные явления сослужили на сей раз Митидзанэ плохую службу: несколько недель назад произошло затмение солнца. Токихира же настаивал, что дочь Митидзанэ (мать Токиё) есть не что иное, как луна, затмившая солнце - саму императрицу. В более поздней легенде вероломство Фудзивара обрастает красочными подробностями. Будто бы Токихира закопал в землю орудия гадания вместе с куклой, долженствующей изображать императора, обвинил в этом Митидзанэ, а затем предъявил эти предметы Дайго в качестве несомненного доказательства преступного намерения Митидзанэ сжить императора со свету.