Герои, творцы и хранители японской старины - А Мещеряков

Один из основных мотивов "Манъёсю" - любовь. В "Кайфусо" лишь два стихотворения посвящены любовной теме. Это соотношение сохраняется и в дальнейшем. Так, из 143 произведений антологии китайских стихов "Бунка сюрэйсю" (818 г., "Собрание шедевров словесности") любовной теме посвящено 11, и большинство из них к тому же написано от имени женщины из китайской столицы Чанъани, тоскующей по своему избраннику.

Основное место в китаеязычных антологиях, а к ним кроме упомянутых можно отнести "Рёунсю" ("Собрание, порожденное облаками", 814 г.) и "Кэйкокусю" ("Собрание ради управления страной", 827 г.), также составленных по высочайшему указу, занимают описания застолий, природы, пересказ китайских преданий. Весьма примечательно, что если с течением времени японские стихи становятся все короче и пятистрочная танка практически вытесняет развернутые формы, то китайские стихи наоборот становятся вое более многословны. Китайским стихам, таким образом, отводится информационная функция, что позволяет японским полностью сосредоточиться на импрессионистическом восприятии мира.

Недаром поэтому многие подробности жизни такого известного государственного деятеля, как Сугавара Митидзанэ, известны нам исключительно из его китаеязычных стихов. Благодаря этому биография его находит намного более полное освещение, нежели жизни замечательных поэтов, творивших на родном языке. Сам Митидзанэ, кстати говоря, принял в свое время участие в составлении антологии японских стихов, императорское повеление о создании которой было отдано в 894 г. Материалом для сборника под названием "Вновь составленная "Манъёсю"" послужили записи поэтических турниров. Данную антологию можно считать звеном, связывающим (и одновременно разделяющим) китаеязычную и японоязычную поэзию. Дело в том, что Митидзанэ переводил танка на китайский язык и помещал перевод рядом с оригиналом, дабы аристократы, привыкшие к иноязычной поэзии, могли по достоинству оценить звучание стихов на обоих языках. Составитель другого сборника - Оэ Тисато - поступал несколько иначе. К китайским стихам он подбирал созвучные с ними японские.

Стихи "Кокинсю" совсем другие, нежели в "Манъёсю".

Сливовый цвет

Покрылся снегом

Цветов не видно,

Но лишь вдохните аромат

Узнаете о них

Кокинсю, 1971, No 335

Эти стихи Оно Такамура о сливе в снегу не могли быть написаны поэтом прошлого. Ему было недостаточно ощутить аромат цветов - лишь увидев их, он мог сочинить стихотворение.

А поэты "Кокинсю" свободно оперируют звуками и запахами, органично вплетающимися теперь в картину мира:

Олень топчет

Осенние хаги

Его не видно,

Но плач его

Отчетлив.

No 217

Осенний ветер

Что гуляет

В зарослях патринии

Увидеть нельзя,

Но слышен аромат

No 234

Только "реальный" пейзаж мог послужить для поэта времени "Манъёсю" источником вдохновения А для поэта "Кокинсю" зрение уже не служит единственным мерилом достоверности

Критерием при описании отношений между людьми становится достоверность не визуальная, а психологическая. Дама отвечала на послание кавалера, увидевшего ее настолько мимолетно, что он не может решить, явилась ли она ему на самом деле:

Меня ты видел

Или нет

К чему гадать?

Лишь помыслы одни

Волненье будят

No 477

Весь одиннадцатый свиток любовной лирики "Кокинсю" отведен под песни, выражающие отношение к объекту почитания, с которым автор не встречался, а лишь слышал о нем.

В "Манъёсю" главным препятствием для встречи возлюбленных является физическое пространство, разделяющее их. Хэйанскую аристократию расстояние уже не смущает, ибо душа мыслится отделенной от тела.

Нам негде повстречаться

Тела разделены,

Но душа моя

Твоею стала

Тенью

No 619

Лирическая напряженность, возникавшая в "Манъёсю" за счет пространственного удаления, перестает быть столь актуальной. Дистанция психологическая и ее преодоление - вот забота поэтов "столицы мира и спокойствия". Отсюда - мотив неразделенной любви, богато представленной в "Кокинсю".

Пространство, как убедился читатель из предыдущего изложения,- одна из основных, если не самая главная категория поэзии "Манъёсю". В произведениях поэтов "Кокинсю" топонимы стали появляться реже - аристократы почти перестали путешествовать. Из 1111 песен антологии всего 16 составляют раздел "Путешествий" - самый немногочисленный. К чему преодолевать расстояния ради встречи с природой, если ее можно придвинуть к собственному дому? На свет появляются декоративные сады, которые природу имитируют. Человек из Хэйана благодаря стараниям прошлых поколений уже определил свое место в пространстве. Теперь освоению подлежало время. Обстоятельства места сменяются обстоятельствами временными. В предисловиях к стихам, в отличие от "Манъёсю", намного чаще указывается время, а не место их создания. За истекшие со времени составления "Манъёсю" полтора века функция пространства, организующего эмоциональную жизнь, перешла к категории времени. Без времени не существует поэзия "Кокинсю". Так же как и поэты Нара, аристократы Хэйана продолжали отдавать, хотя и в меньшем объеме, поэтическую дань легенде о Танабата. Но вот что любопытно: если в "Манъёсю" суть предания представлялась в виде преодоления возлюбленными звездами Небесной Реки, то составители "Кокинсю" относят песни о Танабата к "осенним", и Ткачиха ожидает не своего возлюбленного, а наступления осени:

Жду осени

И не дождусь,

Когда падет мостом

Осенний лист

На Небесную Реку.

No 175

Вообще нужно отметить лексическую смену, произошедшую в "Кокинсю": глаголы, обозначающие действия и поступки автора, сменяются глаголом "ждать", ибо человек теперь неподвижно находится в центре мира и движение становится атрибутом не его самого, а окружающего мира. В этом, вероятно, и состоит специфика очарования поэзии "Кокинсю": мир находится в постоянном движении, человек же физически статичен, но его эмоции пребывают в единстве с изменениями в природе, не сопротивляясь, а подчиняясь пульсированию естественных перемен. Человек живет под диктовку природы, по не наоборот. Патетика первопроходцев и освоения природы полностью отсутствует:

О соловей, пропой о том,

Как жаль цветы,

От ветра опадающие.

Лепестков не посмею

Коснуться рукой.

No 106

Сама организация поэтического материала памятника основана на временнЫх понятиях. "Природный цикл" "Кокинсю" подразделяется рубриками на времена года: весна, лето, осень, зима. Каждый подцикл начинается с ожидания и описания первых примет наступающего сезона, ему на смену приходят песни, воспевающие его кульминацию, а затем и прощание с ним. Природа как "место" ("Манъёсю") становится сферой господства временных отношений. И если проявления времени универсальны и затрагивают всех, то не все ли равно, где ты находишься - понятия "мой сад" и "мой дом" занимают прочное положение в топографии "Кокинсю". Кукушка кукует летом будь то в саду собственного дома или на горе Отоха (No 141, 142).

Песни любви также организованы по хронологическому принципу - от встречи к расставанию.

Поэты "Кокинсю" чрезвычайно чувствительны к бегу времени. Противопоставление, конфликт между вечным и преходящим составляет один из основных источников лирического драматизма. Время "Кокинсю" - не застывшая данность, и в каждом моменте бытия присутствует горечь прошлого и будущего, тоже обычно окрашенного в элегические тона:

До срока расцвели

Цветы татибана...

Апрель...

Вот так же пахли рукава

Любимой...

No 139

Хэйанские аристократы воспринимали этот мир как полностью познанный, и цвет печали был главным в их палитре. В настоящем они видели конец прошлого, а в будущем - конец настоящего. Их любовь к пространству была лишена веры и надежды, что в конечном счете и погубило хэйанскую цивилизацию:

Осенний клен

Листочка не обронит,

Но мне не по себе.

Багрянец гуще

А зима все ближе.

No264

Ах, в этом бренном мире

Итог всегда один...

Едва раскрылись сакуры бутоны

И вот уже цветы

Устлали землю...

No 73

Рассвет разлуки

Близко, близко...

Петух не прокричал: "Пора!"

А слезы

Уж текут...

No 640

Вообще говоря, поэты "Кокинсю" (как женщины, так и мужчины) не умели и не желали сдерживать слез, единогласно признававшихся мерилом глубины чувств. Как тут не вспомнить о Хитомаро, который еще раздваивался между образом сдержанного мужа и пылкого возлюбленного! В разлуке с женой он писал:

Считал себя

Я смелым мужем.

И вот - от слез

Промокли рукава...

No 135

Переживание времени, как, впрочем, и вся эмоциональная жизнь аристократов, чрезвычайно лично. Придворный Хэйана умеет находить свою индивидуальную поэтическую усладу и во всеобщем:

Не для меня

Пришла осенняя пора.