Третья тропа - Александр Власов

— Смени сейчас же.

— Мне уйти? — вздохнул Забудкин, взглянув на Славку Мощагина.

— Сиди, сиди! — отозвался тот, хотя ему и нужно было поговорить с сержантом наедине, но не выпроваживать же Забудкина и из этой палатки.

Иннокентий почувствовал все-таки, что мешает, и встал.

— Да ладно, пойду.

— Не забудь про носки, — напомнил Кульбеда и улыбнулся Славке Мощагину. — Что, соколик мой, не весел, что ты голову повесил, и пуговицу терзаешь?

— Надо посоветоваться. — Славка оставил пуговицу в покое. — Вот провинился человек. И даже не просто человек, а друг мой. И от меня зависит, накажут его или нет… Вот как тут, по-вашему?

— Значит, не очень-то он тебе друг, если ты меня про него спрашиваешь, — ответил Кульбеда.

И Славка задумался. У сержанта под каждым словом всегда пряталось что-то такое, о чем стоило подумать. Друг ли Сергей Лагутин? В школе они были не разлей вода. А в лагере какая-то тень легла между ними. И не потому, что один командовал взводом, а другой отделением. К мальчишкам они относились по-разному — в этом все дело. Славка Мощагин иногда завидовал хватке, уверенности Сергея Лагутина, но чаще испытывал неловкость за него. Ему бы, как командиру взвода, вмешаться, подправить командира отделения, а он не умел и не знал, как это сделать. Так остались ли они друзьями или нет?

— А если не друг, а просто знакомый? — спросил Славка.

— Я тоже сегодня голову над этим ломал. — Кульбеда подсел к Славке на койку. — Долго думал, когда наряд давал. Ведь для чего оно — наказание? Чтоб выправить человека… Если б увидел, что наряд этот только обидит, разозлит их, не дал бы. Так что друг ли, просто ли знакомый, а ты от его характера танцуй. Пойдет на пользу — накажи, озлобит — спрячь его вину подальше и не напоминай. Он сам ее не забудет и не повторит. Мальчишки — не взрослые. Это кто вырос и заматерел в плохую сторону, того не жалей, над выбором не думай — давай, что по закону положено. А на вашего брата — еще вопрос, как лучше повлиять: казнить или миловать? И всякий раз этот вопрос надо решать заново.

Славка Мощагин снова пришел к Сергею Лагутину. Забудкин опять валялся на койке. Не стал его тревожить Славка, при нем сказал Сергею:

— Забудем, Серега!.. Но если ты снова — тогда не обижайся: сам на Совете потребую, чтоб тебя с командиров сняли.

— Есть, чтобы снова не было! — повеселел Сергей Лагутин, натягивая на плечи починенную курточку.

Когда стало смеркаться, на Третьей Тропе все собрались у костров.

— Р-р-равнение на комиссара! — шутливо воскликнул Богдан, увидев Клима, спускавшегося со свежей газетой по просеке.

Был Богдан в тот вечер очень возбужден. Получив от Кульбеды наряд вне очереди, он, как ни странно, испытывал безотчетное облегчение. Заплывший глаз не помешал Богдану с искренним радушием встретить комиссара.

— Дождались все-таки политбеседки! — продолжал он в шутливом тоне.

— До чего же ты невезучий! — весело ответил Клим. — Опять не отгадал!.. Самовариков здесь?

— Тут я!

Клим сел у костра и заметил синяк на лице Богдана.

— Эге-е!

— Ага! — подхватил Богдан. — Споткнулся, а там — пень.

— Понятно! — Клим больше не расспрашивал о синяке, развернул газету и прочитал медленно: — В летнем молодежном лагере. Фотоэтюды Владимира Самоварикова.

— Чего? — вылетело из пухлых Вовкиных губ.

— Гонорар пополам — вот чего! — сказал Богдан: он раньше других понял, что там, в газете, напечатано.

Вовка потянулся за газетой и чуть не свалился в костер. Выпучив глаза и надув щеки, он несколько секунд вглядывался в такие знакомые, его собственные снимки, напечатанные на четвертой странице, потом вскочил и колесом завертелся вокруг костра.

Несколько дней назад Клим высмеял робкого фоторепортера, побоявшегося ходить без провожатого по лагерю, а теперь благодарил его. Не сделав ни одного снимка, репортер отобрал несколько готовых Вовкиных фотографий. И вот они — в газете!

И еще одно доброе дело сделал репортер по просьбе комиссара.

— Остановись! — крикнул Клим Вовке, который все еще крутился колесом вокруг костра. — Побереги силы: это еще не все!

Комиссар вынул конверт и вытащил из него фотографию с обнимавшим фонарный столб завучем Вовкиной школы. На оборотной стороне синел угловой штамп какого-то учреждения и шел короткий текст: «Снимок подлинный. Применение технических средств исключено. Экспертизу проводили…» Далее следовали подписи. Все завершала круглая гербовая печать.

Вовку вторая новость обрадовала меньше. Для него она и не была новостью. Уж он-то и без экспертизы знал, что фотография подлинная. Да и боль от застаревшей обиды попритупилась.

— Ты, видимо, не понял, что это значит, — сказал Клим.

— Выгонят его? — спросил Вовка без всякого злорадства.

— Это решит роно, а я только знаю, что теперь у тебя в школе все будет нормально. И еще должен тебе сказать. — Лицо у Клима стало таким, словно он заранее сожалел о чем-то. — Мы в штабе посовещались… Нет у нас права держать тебя здесь. И можешь ты, Володя Самовариков, собрать вещички и покинуть наш лагерь. Завтра машина.

— Ни за что! — крикнул Вовка.

— Ты дослушай! В пионерлагере…

— И слушать не буду!

Вовка зажал ладонями уши, надулся и стал совсем похож на кругленький кипящий самовар.

— Так я и знал! — Клим уткнулся лицом в бороду и, как мальчишка, залился счастливым смехом. — Значит, не так уж у нас плохо!

Кто-то еще засмеялся. И все ребята у костра расхохотались. Смеялись потому, что было им здесь совсем неплохо. Над Вовкой смеялись — над его возмущенным отказом уехать отсюда. Смеялись и над собой — над своими страхами, мучившими перед отправкой в лагерь.

— Что еще вам сказать? — Клим лукаво взглянул на Богдана. — Ты все политбеседу от меня требуешь… Я готов! Но не люблю говорить о том, что всем известно. Подскажи мне! Найди что-нибудь такое, о чем я знаю, а ты нет.

Долго молчал Богдан. Мальчишки с любопытством смотрели на него и ждали. Они видели, что он не просто отмалчивается, а действительно думает.

— Не найдешь! — уверенно произнес Клим. — Время не то!.. Это раньше было… А теперь перед вами, ребята, академики выступают, дипломаты в гости запросто приходят, крупнейшие умы современности находят часок-другой, чтобы побеседовать с вами по радио или телевизору. Что я могу после них добавить? Что могу сказать такого, о чем бы вы не слышали от специалистов, знающих больше чем я?

— Тогда… — начал было Богдан и смутился, прикрыл рукой подбитый глаз. — Нет… Я так!

— Нет, не так! — возразил Клим. — Либо полная откровенность, либо никакого разговора.

— Только… не обижайтесь! — предупредил Богдан.

— Принято! — согласился Клим.

— Тогда зачем сейчас нужны комиссары?

И снова Клим залился мальчишеским смехом. У него даже слезы выступили на глазах.

— Это единственное, что тебе неизвестно?

Он смахнул веселые слезы ладонью.

— Шутки шутками, а вопросик не простой!.. Наверно, каждый из тех, кого вы между собой комиссарами называете, по-своему задачу свою понимает. А я. С чем бы сравнить?.. Ну, допустим, артиллеристы народ толковый, грамотный, знающий. Учить их не надо. И все-таки нужен им корректировщик, чтобы по своим из пушек случайно не ударить, чтобы по чужим бить без промаха. Так мне кажется. Одних знаний, по-моему, еще мало. Их надо откорректировать, нацелить туда, куда нужно. Я так свою задачу понимаю.

В тот вечер, как всегда, после отбоя Кульбеда и Славка Мощагин вдвоем прошлись по Третьей Тропе. Мальчишки укладывались спать. Во многих палатках уже выключили свет. Все было спокойно. Дойдя до речки, Славка и сержант вернулись к своей палатке.

— Ложись, — сказал Кульбеда. — Я сейчас…

Он наскоро выкурил сигарету и тоже вошел в палатку. Славка встретил его упреком:

— Зачем вы так оставляете!.. Пропадут — что тогда?

Кульбеда увидел на тумбочке свой бумажник.

— Ну надо же! Забыл! — скрыв удивление, произнес он и заглянул внутрь бумажника — все шестьдесят рублей были на месте. — Целы. Да кто их тронет!

— Смотрите! — предостерегающе произнес Славка. — Лучше все-таки прятать подальше.

Кульбеда промолчал. Раздеваясь, он радостно посмеивался про себя и без труда разгадал загадку таинственного исчезновения и возвращения денег. «Ничего! — подумал он. — Ты еще будешь человеком, Иннокентий!»

В наряде

Богдан всю ночь спал плохо и проснулся раньше всех в палатке. Как зуб, ныл подбитый, совсем заплывший глаз. Чуть позже зашевелился на койке Сергей Лагутин. Зевнул и потянулся к тумбочке за часами. Богдан закрыл здоровый глаз — видеть Сергея не хотелось. Было слышно, как Лагутин сел на койке, завел часы. Богдан уже знал: скоро раздастся ауканье — и Сергей побежит с девчонками купаться. «Любовь крутит!» — зло подумал Богдан.