Похожая на человека и удивительная - Наталия Терентьева

– Я…

И как ей всё объяснишь? Хотя… А если попробовать по-простому? Как есть?

– Что у него было в кармане-то? Действительно сапфир? Откуда? Что он разворачивал? Я не поняла, – продолжала допытываться Герда. – Сорвался как оглашенный… И вообще, ты-то откуда все знаешь?

– Герда, собирайся, – я поймала вопросительный Гердин взгляд в ответ на мое «тыканье», но поправляться не стала. – По дороге я постараюсь всё как-то объяснить.

По дороге нам было не до того. Тем более, что после долгих препираний Герда все же решила поехать на своей машине – моя ей показалась маловатой, несолидной. Маленькую Лизу покормили на ходу прямо перед выездом, и ее сразу стало укачивать и тошнить. Герда то и дело останавливала свою машину и выходила с Лизой подышать. Я тоже останавливалась и выходила к ним, не в силах никак помочь маленькой девочке.

Кое-как мы добрались до Москвы и тут же на въезде встали в пробку. Я взглянула в зеркальце заднего вида на Герду, ехавшую за мной и сейчас сидевшую с крепко сжатыми губами, глядя перед собой. Будь у меня хоть намек на медицинское образование, я бы, наверное, попробовала помочь ее внучке сама. Ведь я понимаю, что происходит в ее маленькой душе, а она потянулась ко мне. Но, полагаю, Костик лучше меня разберется, как и что надо сделать, чтобы малышка снова заговорила и навсегда забыла ту страшную сцену.

К Костику мы приехали с большим опозданием, но он ждал нас спокойно и встретил крайне доброжелательно. На меня так он просто посмотрел глазами голодного щенка, счастливого оттого, что вернулась домой припозднившаяся хозяйка, чем меня несколько смутил, с Гердой же корректно раскланялся, а маленькую Лизу взял за ручки и очень мягко спросил:

– Ты – Лиза?

Девочка несколько секунд смотрела на Костика, потом еле заметно кивнула. Вот и хорошо, подумала я. Кажется, контакт налажен. Моя миссия, вероятно, закончена. Про птенцов и мячик я найду как рассказать Герде, чтобы она навела во всем порядок.

Я потихоньку стала отступать к двери, кивнув Костику и сказав одними губами: «Позвоню!», Лиза покорно пошла с Костиком в кабинет, Герда неотступно следовала за ними. Я уже закрывала за собой дверь приемной, когда Лиза вдруг обернулась и посмотрела на меня. И я четко увидела то, что видела она, – ее папу Люсика с винтовкой и растерзанную, окровавленную соловьиху с перекушенной шеей. Сколько, однако, горя от одного неудачного отца!

Каким-то загадочным образом Лиза знала, что я понимаю ее ужас, и что я могу ей помочь со всеми ее маленькими детскими бедами, по крайней мере, готова это сделать.

– Я подожду вас, – коротко сказала я.

Герда лишь кивнула, а Костик обрадованно махнул рукой:

– Заходи, посиди, ты не помешаешь.

Герда напряженно взглянула на него. И я покачала головой:

– Мне надо позвонить. Я… чуть попозже.

Лиза вопросительно смотрела на меня, поэтому я быстро добавила:

– Лизанька, я помню, я не забыла, что их надо спасти.

Глава 24

Было это всё или нет? То, что произошло со мной в Калюкине. Или мне всё показалось?

Долгий, теплый день, взгляд и близость Климова, мое ощущение, что я знаю его всю жизнь… Кажется, это очень хорошее ощущение. Не считаю себя большим специалистом в этом смысле, но кто-то до меня успел понять – если новый человек кажется тебе хорошо знакомым, значит, ты уже давно представлял себе его именно таким, еще до встречи. Но я вообще не думала ни о какой встрече. Или не осознавала этого – что хочу кого-то встретить. А рядом со мной, выходит, был некий эфирный образ, который я давно создала, не отдавая себе отчета.

Или вовсе не было этого дня? Откуда он взялся в моей суматошной жизни? Как я позволила себе бросить дела, пропустить эфир – ничего, конечно, не случилось, бедная Марина, которую я беззастенчиво потеснила, в тот день с радостью поболтала в эфире с Генкой вместо меня.

Как я вообще смогла так сразу и так близко подойти к совершенно неизвестному мне человеку? Поверить в каждое слово, которое он говорил? О себе, о жизни, обо мне. Да он, собственно, и говорил не очень много. И тем более не приходилось много говорить мне – он ведь понимал мои мысли, вопросы, желания…

Я сплю? Я брежу? Кто он? Может, он такой же фантом, как мой чудом проснувшийся и не поддающийся никакому управлению дар?

Да, наверно, я все это придумала – и самого Климова, и его умного пса, и учительницу, к которой мы плавали на лодке…

Когда Климов, ничего не объясняя, повернул лодку к маленькому аккуратному белому дому, палисадник которого заканчивался прямо у берега озера, пес заволновался, попробовал даже выскочить первым и побежать по воде, но под укоризненным взглядом хозяина сел на место, продолжая оживленно бить коротким хвостом по дну лодки.

Учительница Ольга Вениаминовна оказалась веселой пожилой дамой, которой можно было дать на вид лет пятьдесят пять.

– Семьдесят первый, деточка, – вздохнула Ольга Вениаминовна. – А хорошо законсервировалась – от голода, то есть от натурального питания. Хлеб, сыр, молоко, да трава с огорода – рацион долгожителей. Вот Женечка пытается меня подкормить от доброты душевной мясом да рыбкой, а не понимает, что они мне – только вред.

– Ольга Вениаминовна! – Климов прижал к себе маленькую, худенькую женщину. – Нельзя же одной морковкой питаться. Сыр… А давно вы сыр покупали? Вот я вам привез.

– Разносолов разных? – Ольга Вениаминовна подозрительно взглянула на большой пакет.

– Да нет… Сыра да масла, да еще там! Ладно, что мы будем пререкаться! – Климов махнул рукой, а Пятьдесят Второй принял этот жест за команду и помчался в сторону дома. – Вот Петька правильно делает – в дом бежит, в гости. Познакомьтесь. И напоите нас чайком, если не возражаете. Лика Борга, московская журналистка, весьма… известная особа, – Климов перевел взгляд на меня, и что-то в этом взгляде было такое, что я почувствовала себя счастливой школьницей, девятиклассницей, только что сдавшей последний экзамен. А впереди – целое долгое лето, бесконечное, полное загадок и неожиданных сюрпризов.

Ольга Вениаминовна взглянула на меня внимательно и чуть настороженно.

– Очень приятно. И что же вы, Лика, приехали писать о нашем городе? Или… – она перевела взгляд на своего бывшего ученика.

Я кивнула.

– И о городе напишу. А какой предмет вы преподавали Евгению Павловичу?

– А угадайте! – пожилая женщина засмеялась, оглядываясь на меня и энергичными шажками направляясь к дому. – Женечка, давай в саду чай попьем, не возражаешь?

Мы присели на широкую скамью, Климов облокотился на спинку, раскинул руки и слегка дотронулся до моего плеча.

– Хорошо, правда?

Я взглянула на него, чтобы понять, о чем он спрашивает. Но он уже смотрел на озеро, раскинувшееся перед нами. Да уж конечно лучше, чем крыши многоэтажек с широкими трубами, похожими на котлы предприятий общественного питания, или чужие окна, или облезлая стена соседнего дома. Но нельзя же, в самом деле, остановить жизнь, сидеть и смотреть на озеро с утра до вечера!

– А если она сама как-то взяла и остановилась? Замерла где-то во вчерашнем дне? – Климов сжал мое плечо, и я почувствовала, как хочу тоже замереть, прислонившись к этому большому и совершенно непонятному пока мне человеку. Непонятному и одновременно бесконечно симпатичному.

Взрослые люди – нормальные, не те озабоченные предстоящим климаксом мужчины сорока пяти лет, которые готовы бежать по обломкам собственных жизней за чужой и крайне эгоистичной молодостью, а нормальные взрослые, отягощенные былыми страстями, от которых остались привычка, привязанности, дети, долги, разочарования и шрамы от давно заживших ран, – не могут влюбиться в одночасье. Так мне всегда казалось.

Ведь нужно время, чтобы рассмотреть друг друга, очароваться чем-то близким, родственным или, наоборот, неожиданным и невозможным в самом себе. Привыкнуть к существованию другого, к его привычкам, суметь отказаться от части своих, что равносильно порой отказу от части самого себя… Долго и мучительно открывать свою душу, которая уже вовсе и не стремится кому-то открыться, трепетать от сильных чувств и уж точно не хочет потом страдать. Вот, наверное, и есть взрослая любовь.

Поэтому то, что я сейчас ощущала – легкость, и беспричинную радость, и свет вокруг, и притупленность всех остальных рефлексов и чувств, не направленных на общение с Климовым, было неожиданно и необъяснимо. Так же неожиданно было то, что мой всегда готовый на иронию и самоиронию разум встрепенулся было и отступил под натиском чего-то неотвратимого и непонятного.

Пока Ольга Вениаминовна налаживала чай, я, глядя на нее и на Климова, переговаривавшихся между собой как близкие и давно знакомые друзья, пыталась отгадать, какой же предмет преподавала пожилая женщина. Математику? Может быть. У нее ясная голова, легко обобщает… Литературу? И это возможно, уровень интеллигентности явно позволяет… А может, географию или биологию? Думаю, какой бы предмет ни вела эта женщина, она была хорошей учительницей.