Похожая на человека и удивительная - Наталия Терентьева

Глава 23

Он ведь сказал – сказал или подумал? – но слова его я отлично помню: «Двери моего дома всегда открыты для тебя. Приезжай. Хочешь на день, хочешь на всю жизнь».

Да, я приеду. Приеду и буду жить в его прекрасном деревянном доме. Я буду топить печку, каждый день смотреть на озеро, кататься на лодке… Я буду мыться в ароматной маленькой баньке, в которой пахнет теплым июльским полднем, лугом и еще чем-то, прекрасным и давно забытым. Буду летом ходить по двору босиком. Я буду работать… скажем… учительницей литературы. Хотя я не уверена, что достаточно хорошо знаю русскую литературу, чтобы ее преподавать. Лучше я буду работать в местной газете. Ведь здесь наверняка есть какая-то газета… В общем, работа – дело наживное.

Я могу работать и садовником в Ботаническом саду. Помощником садовника. Круглый год я буду смотреть на молчаливую жизнь прекрасных сосен, дубов, кленов, обрезать засохшие ветки, следить за появляющимися бутонами и осыпающимися листьями… Наверное, впечатлений хватит. Мне ведь всегда нужно много впечатлений, разве нет? Я привыкла к постоянно меняющимся впечатлениям. Привыкла или устала от них? Так устала, что решила стать садовником, не вырастив в жизни ни одного куста или дерева.

– Лика? Ты подъезжаешь, надеюсь?

Герда по телефону говорила резко и в приказном тоне. Но я научена своей профессией – своей настоящей профессией, от которой, похоже, собираюсь в ближайшее время отказаться, – научена не обращать внимания на тон собеседника, а пытаться понять, что он все же хочет сказать, тоном своим в том числе.

– Да, Герда, я скоро буду.

– Давай быстрей.

Герда отключилась, а я в очередной раз подивилась ее самоуверенности, граничащей с хамством. А если я обижусь? Я же не пицца по вызову и не быстрая уборка помещений. Откуда это у нее? Барская кровь? Приказывать и уходить не оглядываясь, и при этом быть уверенной, что все, кланяясь, бегут выполнять твои приказы. Надо бы спросить Герду о ее предках. Жаль, что она всё соврет. Скорей всего, это обычная болезнь звезд, попавших из грязи в князи и с холопской наглостью изображающих из себя господ. Если только у нее действительно не окажутся какие-нибудь сиятельные предки, хотя бы один, хотя бы почти барин. Может, от этого ее тянет рядиться в графские наряды?

Мысль, посетившая меня в этот момент, неприятно удивила. Я начала думать и сама себя остановила, но было поздно. Я таки успела подумать: а ведь я могу и без ее слов увидеть ответ, надо только, чтобы она ответила – мысленно, ничего не произнося вслух, чтобы у нее мелькнула хотя бы одна мысль мне в ответ, одна картинка – один облезлый барин, сидящий в облезлом кресле и размышляющий – что бы еще такое заложить, чтобы пообедать завтра повкуснее, да и рубашки отдать постирать.

Неужели я собираюсь использовать этот внезапный дар в своей обычной, не самой чистой и не самой гуманной профессии? Ловить мысли человека, сидящего напротив и доверчиво собирающегося рассказать о своей жизни так, как о ней должны знать другие. Тяжелую наследственную болезнь назвать травмой на горнолыжной трассе, очередного богатого любовника, женатого и беспринципного, – верным другом, провал и крах карьеры – временным отходом от дел… Рассказать и самому почти поверить в это.

Человек здоровый и взрослый обязан уметь лукавить, это способ существования в социуме. Мы живем с мифами и сказками, внутри этих сказок – о себе самих и о других. По-другому невозможно. Иначе одни передерутся от взаимных оскорблений, другие – зачахнут от тоски и осознания собственной несостоятельности.

Встреча с Климовым зарядила меня, вероятно, такой силы положительной энергией, что Герда при встрече даже подозрительно на меня взглянула.

– С тобой всё в порядке? – напрямик спросила она.

– Более чем, – кивнула я, не в силах отвести глаз от маленькой девочки, стоящей у открытой двери в самом конце огромного зала для приемов, который у Герды в доме заменяет, как я понимаю, нормальную уютную гостиную. Хотя, возможно, где-то в большом доме и есть гостиная, только мне, человеку чужому, войти туда пока не предлагают.

Герда заметила мой взгляд и нервно обернулась.

– Лизанька! Что, детка? Ты что-то хотела?

Девочка, никак не реагируя на ее вопрос, не отрываясь смотрела на меня. Потом вдруг подбежала к бабушке, по-детски обняла Герду за ногу, туго обтянутую фиолетовыми лосинами, и стала рассматривать меня уже вблизи.

– Лиля! – Герда крикнула куда-то в глубину дома. – Вот бестолочь молдавская, а! Нянька наша, – нехотя объяснила она мне.

Я не успела удивиться, зачем Герде молдавская няня, – неужели во всей Москве не нашлось для девочки порядочной русской женщины, как Герда продолжила:

– Кандидат наук, по-французски говорит лучше, чем по-русски, сказки ей рассказывает в оригинале…

Я сдержала вздох. Ведь всех тех, кто написал нашу трепетно оберегаемую классику и создал не только основы русского литературного языка, но и целую череду основных мифов о русской загадочной душе, русской неизбывной тоске и непредсказуемости, их всех воспитывали французские гувернантки и немецкие дядьки, разве нет? Так как можно сегодня запретить родителям и бабушкам хотеть, чтобы их русским детям сказки рассказывали по-французски кандидаты наук, пусть даже и молдавские?

Я не стала уточнять у Герды, кто же рассказывает внучке в оригинале русские сказки, потому что Лиза вдруг отпустила бабушкину ногу, шагнула вперед и потянулась ручкой ко мне. Я присела перед ней. Она тут же потрогала прядку моих волос.

Герда, кажется, хотела что-то сказать внучке, но под моим взглядом неожиданно промолчала. Лизанька же подержала мои волосы и отпустила. И внимательно, долго стала рассматривать мое лицо, как будто там было нарисовано что-то очень интересное. Рассмотрев, отвернулась и пошла обратно к двери, точнее, к высокому проему в стене, объединяющему две части парадного «зала».

Повинуясь непонятному чувству, я обогнала девочку и снова присела перед ней на корточки. Лиза замерла. Я очень осторожно протянула к ней руки. Я слышала, как Герда сзади то ли крякнула, то ли охнула, но говорить она ничего не стала, сделала пару тяжелых шагов и остановилась. Я взяла Лизу на руки, и она не сразу, но обняла меня холодными ручками. В огромном зеркале на стене я увидела Гердины глаза, в которых ужас и возмущение были смешаны с полной растерянностью. Я сделала ей быстрый знак и прошла с девочкой через круглую застекленную террасу в сад.

Там Лиза вдруг оживилась и показала мне рукой на какое-то дерево. Мы подошли к нему. Девочка упорно тянула ручку и показывала мне на высокую ветку. И я увидела. Я увидела то, что было в гнезде, хотя до него было метра два. Только вот откуда знала это Лиза? Ведь именно у нее в голове был образ этого гнезда, в котором уже и не пищали, а только еле-еле дышали три серых, растрепанных, несчастных птенца.

– Сейчас, я поняла. Сейчас мы что-нибудь придумаем. А куда девалась их мама, ты не знаешь?

Почему же, девочка знала и это. В соловьиху из пневматической винтовки попал ее собственный папа, а его пес, беломордый питбультерьер с маленькими красными глазами и дрожащей розовой пастью, принес ему окровавленный трофей, перекусив по дороге шею птички своими страшными кривыми зубами, которыми он давным-давно хочет изгрызть бедную маленькую Лизу…

– Да ты что, Лизанька! – я подумала, что лучше всего называть девочку так, как привычно звала ее бабушка. – Собаки вовсе не грызут девочек…

Лиза испуганными глазами посмотрела на меня. Ну, конечно. Как же не грызут! Ведь я сама писала о бойцовских собаках, внезапно нападающих на своих хозяев и их детей. А Лизину соседку укусил пес ее же сына. Соседке, правда, не четыре годика, а семьдесят шесть, и ее много врачей увозили в больницу, и очень громко плакала ее внучка, Лизина подружка. Бывшая подружка, потому что теперь она не хочет дружить с Лизой, раз та перестала разговаривать и отвечать на вопросы. И не отдает Лизе ее большой прыгающий мяч с ушками, за которые можно держаться и прыгать по дорожке в саду. Она спрятала его где-то в своем саду, за большой беседкой, а Лиза даже и сказать никому ничего не может.

– А давай пойдем сейчас за мячом? Отберем его у твоей подружки. Как ее зовут? – это я спросила зря.

Лиза вдруг попробовала пошевелить губами. Личико ее напряглось, тонкие губки побелели от напряжения, но звук, раздавшийся через мгновение, был больше похож на тихий свист, чем на человеческий голос.

– Да ладно! – быстро сказала я и прижала к себе девочку. – Я совершенно не хочу знать, как ее зовут! Кому интересно, как зовут такую жадную и вредную девчонку! Давай-ка мы попробуем спасти наших птенчиков, они ведь хотят есть и пить… А потом пойдем за мячом. Да?

Девочка, уткнувшись в мои волосы, кивнула. Я спустила ее с рук и огляделась в поисках какой-нибудь лестницы или скамьи, которую можно было приставить к дереву. И увидела Герду в окне террасы. Она стояла близко к нам, но даже не выходила в сад. Мне всегда раньше Герда казалась умной женщиной, несмотря на ее боевой репертуар и манеру одеваться, как на бал к Екатерине Второй.