Почтовые открытки - Энни Пру

все обливались по́том. Мернель шла за ними и граблями подбирала оставшиеся пучки. Тут пообещал ей пятьдесят центов за день работы. Тут с Ронни уже распрягали лошадей, а он забрасывал последние охапки на сеновал, с трудом разбирая головоломку, сложенную из них Тутом. Только тот, кто укладывает скирду, знает, где какая охапка лежит. От удушающего запаха травы и воздуха, пронизанного пылью и сечкой, кожа у него горела и зудела. Прибежала Мернель, сказала, что Билли приехала на своей машине и что они собираются ехать купаться на Рысий пруд.

Вот он видит Билли, она стоит, наклонившись, гладкие, без единого волоска ноги упруги, он видит, как взблескивают ее ногти, когда она заворачивает часики в чулок и запихивает их в носок туфли, туфли ставит аккуратно рядом, а на них кладет сложенное вискозное платье и тонкое полотенце в коробке из-под мыльных хлопьев. Мернель выбегает из воды, поднимая фонтан брызг.

– Билли, пожалуйста, можно я надену твои часики, пока ты плаваешь? Ну пожалуйста!

Билли колеблется, но все же говорит – да. Мернель, надев часы, подставляет руку солнцу и сидит, красуясь, пока они плывут к затопленному скальному выступу. Вода нежнейшая. Он рассказал ей про щуку длиной около пяти футов, которая бродит под этим выступом. Под водой ее плоть кажется зеленоватой.

Позднее Мернель бросается вслед за ними, и низкий четкий голос Билли вопрошает: «Ты положила часы обратно в туфлю точно так, как они там лежали?» Мернель словно палкой огрели. Она поднимает руку из воды, циферблат так запотел, что она даже не может рассмотреть бриллиантики.

Билли несколько секунд держит часы в руке, пока Лоял уговаривает ее: ничего, мол, страшного, они отнесут их хорошему ювелиру, потом смотрит прямо в глаза Мернель и швыряет их в воду. Без единого слова.

Той зимой он часто писал по ночам, иногда всего несколько строчек, иногда – пока ветер, сотрясавший оконную раму, вконец не выстуживал ему руки. Писал о том, что планировал сделать, записывал тексты лирических песен, фиксировал проделанные им расстояния, что ел и что пил. Погасив свет, он видел синеву ночи в квадратах оконных стекол, комковатую землю, поблескивавшую фосфоресцирующими металлами, размывающий все очертания ветер и звезды.

Записная книжка индейца. Его книжка.

16

Чем они больше, тем выше огонь

Доклад начальника пожарной охраны о пожаре 1951 г.

«Расследование, проведенное Эрлом Л. Фрэнком, заместителем начальника пожарной охраны. Дело 935 Минктона Блада, Крим-Хилл, Вермонт, о пожаре, имевшем место 11 декабря 1951 года. Сгоревшая собственность: коровник и девять коров. В ходе тщательного расследования Марвин Блад, сын владельца, был арестован по обвинению в предумышленном поджоге, в котором признался, и был осужден на тюремное заключение сроком от одного до трех лет в государственной тюрьме в Виндзоре. В своих показаниях он заявил, что его отец, Минктон Блад, подговорил его поджечь коровник в обмен на получение половины страховой суммы. Минктон Блад был арестован, свою вину признал и был осужден на тюремное заключение в государственной тюрьме сроком не менее двух, не более четырех лет. Страховка от пожара в сумме $2000 была получена. Продолжаются попытки взыскать деньги обратно».

* * *

Никогда еще так темно в коровнике не было. В лампе керосина осталось на самом донышке, и она своим тусклым светом мало что освещала в холодной предутренней мгле. В одном из стойл хлестнула по полу коровья моча. Слышалось нервное топтание копыт, атмосфера в коровнике была хуже, чем накануне. Минк на ощупь прошел в доильню, наклонился к ведрам, налил горячей воды из чайника в помывочное ведро для Даба. Из ведра поднялся столб пара. Он нащупал тряпку. В коровнике отвратительно воняло аммиаком, гнилой соломой и мокрым железом. Он услышал, как открылась дверь. Даб. От его руки, державшей вторую лампу, сочился мутный свет.

– Здесь холодней, чем у снеговика в заднице. Господи, ну почему холод пришел так рано? Как будто сейчас январь. Еще пять таких месяцев, и я свихнусь окончательно и начну хохотать по-обезьяньи: «ИУУ-ИУУ-ИУУ!» – Даб изобразил обезьяний хохот.

– Еще раз завопишь так, черт тебя дери, и я отхожу тебя поленом. Сегодня меня так и подмывает, как никогда.

Повисла мертвая тишина, в которой, смешиваясь, клокотали гнев и ярость обоих.

– Тебя подмывает? Я правильно услышал? Тебя ПОДМЫВАЕТ? Старый ты сукин сын, это меня подмывает. Попробуй только поднять на меня руку, я с тебя скальп сниму. – Лампа дрогнула в руке Даба. Он повесил ее на гвоздь возле давно не работавшего – батареи сели – радиоприемника, подхватил щетку, ведро с горячей водой, уже почти остывшей, и принялся обрабатывать теряющих терпение коров, продвигаясь вдоль стойл, – счищать запекшийся навоз с их боков и промывать вымена, утыканные кусочками сечки и того же навоза. Свет тускло отражался от его лысеющей головы, губы беззвучно шевелились. Он схватил очередную корову за хвост, и та не нашла ничего лучше, как хлестнуть его кончиком этого вонючего хвоста по шее. Тем утром она лягнула его, когда он протискивался рядом с ней, потом навалилась на него всей свой тяжестью, придавив к стоявшей рядом другой корове. Она облизывала собственные бока насколько могла достать, сдирая щетину до крови.

– Да что с тобой сегодня, черт подери? – пробормотал Даб. Он взял болеутоляющий бальзам и смазал им язву на коровьем вымени. Так же, как каждое утро и каждый вечер, подумал об электричестве, о том, что́ они могли бы сделать, будь оно у них. Последняя в ряду корова мычала. Минк не заморачивался насчет имен, но Даб всем коровам дал имена кинозвезд, и эту, со спиной, широкой, как столешница, и глазами навыкате, звали Джоан Беннетт.

– Да будет, будет тебе вода, подожди минутку. – Теперь он двигался в затейливом ритме: оттаскивал, подхватив у Минка, ведро с пенящимся молоком в доильню, переливал его в бидон через марлю, набирал полное ведро воды из-под крана над каменной раковиной и подцеплял крюком пустое ведро для молока. Вернувшись в коровник, он ставил ведро с водой перед очередной коровой, поддевал крюком пустое от предыдущей и на обратном пути в доильню менял Минку полное ведро на пустое. Почти всегда случались сбои. Вода из-под крана текла медленно, и ему приходилось ждать возле раковины, между тем как Минк орал, чтобы он поторапливался; иногда корова, вероятно из-за того, что старые руки Минка были слишком грубыми, не хотела давать молоко, и Даб стоял, прислонившись к стене, прислушивался к глухому звуку струи, бьющей в ведро, и на слух определял уровень его заполнения.

Он мечтал о радиоприемнике,