Дояркин рейс - Сергей Геннадьевич Горяйнов

Виталя кружил над Ваней взглядом, как патрульный вертолет над нарушителями границы. Прелюдия продолжалась минут тридцать, после чего группа захвата перешла к ожидаемому допросу. Общался пока Виталя вежливо.

– В музей, судя по всему, едете. Странно, что в будний день. Наверное, литературу преподаете.

Ваня, чувствуя, как над ним нависает «бремя белого человека», желание попасть в музей подтвердил, от филологии же малодушно открестился. Ему крайне не хотелось выступать с очередным концертом, который обычно следовал после такого признания.

– Нет, я историк, – соврал Ваня, после чего расплата настигла его незамедлительно.

– А, историк!!! Так а хули ты едешь в этот музей? – Виталя, удостоверившись в наличии в «Газели» классического интеллигента, перешел «на ты» и одновременно – к Ваниному аутодафе. – Я тебе сейчас расскажу всю историю, бляха-муха, лучше всяких бубниловок в музее. Хочешь?

Ваня, сильно удивившись, что впервые литературоведческая информация требуется не от него, попросил сделать одолжение.

Виталя поерзал за рулем, откашлялся, проверил, хорошо ли его слышат пассажиры всего салона и с выражением приступил:

– Пушкин, хрен африканский, был тот еще хулиган. Но понять его можно! Это все из-за его тёщи, которая была та еще стерва! Что характерно – как все тёщи, бляха-муха. Она же, сука, долго за него Наташку не отдавала, а он-то парень молодой, горячий, говорю же – африканских корней, вот и ходил по окрестным бабам и девкам, а барину как откажешь? Некоторые, конечно и сами были не прочь поспать в барской кровати. Мы вот щас село Кистенево будем проезжать, ну, ты-то поэму должен знать – ну-ка, как называется.

– Ну, из поэм у него «Руслан и Людмила», «Исповедь»…

– Какая нафиг «Исповедь»? Говорю же тебе – Кистенево. «Дубровский» поэма называлась, «Ду-бров-ский».

– Позвольте, Виталий, протестую, «Дубровский» – это роман. Хотя и неоконченный.

– Ну, роман, правильно. А ты молодец, и вправду историк! – Ваня закашлялся. – Так вот, именно кистеневские мужики с кареты Пушкина, когда он тут остановился, сп…здили колеса. Все четыре штуки. За то, что он тут всех кистеневских баб и девок шпилил, когда проезжал к себе в Болдино. Ему пришлось надолго здесь задержаться, пока колеса новые доставили, так он «Дубровского» и написал. Только село в поэме, ну хрен с ним, романе исправил на Кистеневку. На кистеневском повороте выходит кто? Нет? Ну и правильно, нечего к этим разбойникам ездить.

Виталя проверил, какой эффект на Ваню произвела его историко-литературная артподготовка, и остался чрезвычайно доволен результатами осмотра. Вдохновившись, через некоторое время он приступил к дальнейшей бомбардировке:

– Ты, конечно, молодец, что выучился. А я вот в школе плохо историю учил! Прочту – ни хера не запомню. Но вот учитель у нас был, Леонид Сергеевич, вот он был, бляха-муха, от души рассказчик. Что вот он рассказывал, все помню! Он, правда, выпить любил – придёт на урок, сначала шмыгнет в свою каморку с картами и прочим хламом – и грамм так пятьдесят обязательно махнёт! Ну, а если честно, с нами, остолопами, меньше-то и нельзя было! Но преподаватель и человек был хороший…

– А я вот смотрю, Виталя, – подобострастно глядя на командора, оживился справа армянин-эфиоп, – хорошие люди все – либо пьют, либо наркоманятся! Пушкин ведь тоже нариком был!

Ваня сидел ни жив ни мертв. Образ «нашего всё» раскрывался перед ним с невиданной глубиной, представляя свежий взгляд на природу поэтической гениальности. Виталик же продолжал излагать Ване неизвестные ему страницы жизни и творчества поэта, вписывая их в окружающий пейзаж:

– Вон там вдалеке видишь – Сергач называется. Он тоже Пушкину принадлежал. А Наташка бесприданница. Ему, чтобы на ней жениться, деньги были нужны, ну, он и приехал Сергач продавать. А там испокон татары жили. Ну, они ему продажную грамоту на татарском и подсунули, чтобы было незаметно, что они себе кусок отхватили. Ну, Пушкин тоже ведь не промах был, заподозрил неладное, вернулся сюда второй раз, но уже с адвокатом! Ну-ка, давай еще проверим, какой ты историк – как раньше адвокат назывался?

– Кажется, стряпчий?

– Фуяпчий!!! Толкач он назывался. Чтобы переводить можно было.

– Наверное, Виталий, Вы имели в виду – толмач! Хотя в то время это уже анахро… устаревшее, я имею в виду, слово было.

– Да? Ну ладно, толмач, да, там именно такой адвокат был, чтобы татарский знал. И вот со второго раза он уже нормальную продажную составил. Так что Пушкин два раза в Сергаче был. Это Леонид Сергеевич нам рассказывал. Мне это потом сильно помогло.

– Ээээ… каким же образом?

– Когда стройуправление, где я на самосвалах работал, в девяностые разваливаться начало, я решил частный извоз оформить. А лицензию на перевозки у нас именно в Сергаче оформляли. Да и сейчас оформляют. Ну, мне дочка все бумаги сделала, я их сдал в комиссию, а там, оказывается, еще собеседование нужно было пройти у них. Я в комиссию прихожу – меня спрашивают: «Вы откуда? – Я с Большеболдинского! – А, пушкинист? – Ну естественно, мля! – Ответьте тогда комиссии, сколько раз Александр Сергеевич Пушкин был в Сергаче? – два раза он был, потому что татары нахлобучить его хотели… – Достаточно, это правильный ответ, молодец! Ну что, товарищи, думается, водитель подготовленный, выдадим лицензию». Вот так с девяносто седьмого года и катаюсь!

Виталя сделал перерыв на кофе, заботливо поданный Ашотом. «Сладковат слишком для меня» – сделал ему замечание Виталя. Потомок Вараздата и Ганнибала горячо заспорил, что сладкое полезно в определенных дозах, особенно для умственной деятельности и потому не может нанести Витале никакого ущерба. Подумав, Виталя согласился с изложенными доводами. Перерыв длился недолго. Дорога перешла в стадию ремонта, на который Виталя не мог не отреагировать:

– Вот, смотри, зачем они так толсто второй слой асфальта ло́жат? Лучше бы положили в один слой, а второй бы в Гагино отдали, там что дороги, что люди! Вон туда ложи́ть надо. Там дорога еще хуже. Одно слово – власовцы!

– Почему власовцы? Гагинцы, Вы хотели сказать?

– Здраааасьте, товарищ историк. Кандидат наук, небось (Ваня виновато улыбнулся), а генерала Власова не знаешь?

– Это который, ээээ… к немцам перешел?

– Он, сука! Две армии сдал. А родился знаешь где?

– Неужели в Гагино?

– А где же еще! Поэтому мы, болдинские – пушкинисты, а гагинцы – власовцы! Кстати, – обернувшись вполоборота в салон, он поинтересовался, – гагинцы в салоне есть.

– Ну, есть, – раздался недовольный голос из салона, – на повороте останови!

– Ну, не обижайтесь. Дверью не хлопай.

Экскурсия, на которую попал Ваня, уже давно предназначалось не только ему. Виталя зорко