Иду в неизвестность - Игорь Чесноков

…Опомнился Георгий Яковлевич от больно сдавивших голову тягостных мыслей, когда Кушаков вновь что-то говорил, рассуждая об охоте, о моржовом мясе.

Но моржовое мясо испортили. Те же Сахаров с Кушаковым недоглядели. На мысе Флора разделанные туши моржей свалили в трюм, и, пока пробивались сквозь льды к Британскому каналу, пока плыли до нынешнего места зимовки, пока устраивались здесь, мясо в тёплом трюме близ переборки котельного отделения тронулось гниением. Собаки едят его охотно, а для себя с трудом отыскали пуда два лишь сносно сохранившегося мяса. Вчера впервые попробовали его — оказалось жёстким, не в пример тюленьему мясу, не говоря уже о «полярной телятине», как прозвали в экспедиции медвежатину. Но главное — мясо обладало каким-то пресным, отвратительным, по ощущению Седова, вкусом. С трудом проглотив кусок моржового бифштекса, он не смог заставить себя есть моржатину, хотя многие ели.

Порченое мясо спешно разобрали, заморозили, как могли, и вновь опустили в трюм, переложив льдом.

«Нужна, конечно, охота», — размышлял озабоченно Седов.

Но не было ни тюленей, ни медведей, ни Моржей. Изредка появлялись в водах бухты головы моржей. Ни на берег, ни на льды, стоявшие в кутке бухты, они не вылезали и исчезали столь же быстро, как и появлялись.

Не менее полугода надо было продержаться экспедиции до марта — апреля, когда появляются на прибрежных скалах многочисленные птицы. Это знал Седов из прочитанных им описаний зимовок и Джексона, и Нансена, и Ли-Смита. Знал он из этих записок и о том, что бесполезно искать здесь плавник: сюда его практически не заносит. Экспедиция Ли-Смита выжила исключительно благодаря топливу, на которое пришлось пустить выжатую льдами на прибрежные камни «Эйру».

— Есть ещё, правда, медвежата… — донеслись до сознания Георгия Яковлевича слова Кушакова, продолжавшего рассуждать о проблемах мяса.

— Нет, нет, — возразил Седов, — этих трогать, думаю, не будем. — Надо сделать всё, чтобы доставить их на Большую землю.

«Проклятые долги! — удручённо подумал при этом Георгий Яковлевич. — И так-то экспедиция стеснена во всём, да ещё должна будет по прибытии сдать комитету всё имущество, судно, часть материалов исследований, отснятые фото- и киноматериалы. Кроме того, велено запасти как можно больше звериных шкур и других продуктов промысла — всё, что возможно продать. Видимо, плохо дело, и пожертвования на экспедицию больше не поступают, — размышлял Седов, — оттого и пароход не прислали. Проклятье! Всё против меня!»

— …Бельё нынче после обеда команда авралом будет стирать в машине, с механиком договорились, — продолжал Кушаков, — а назавтра команду мыть будем да сами как-нибудь помоемся, месяц уж без бани люди…

— Собак тоже надо бы помыть, Павел Григорьевич. Да и медвежат. Сегодня не морозно. Ветер с южной четверти. Я помогу, Линник, вы, ещё кого-нибудь возьмём и скоро помоем их всех в море, прямо с берега.

— Хорошо, разумеется, — сказал Кушаков, делая запись карандашиком, который достал из нагрудного кармана пиджака.

— Ну и готовьте охотничью экспедицию. Как только встанет бухта, пойду с кем-либо на промысел.

Кивнув, Кушаков сделал запись.

Вскоре Седов отпустил капитана с доктором.

После обеда боцман и Линник надели шлейки на собак, обитавших пока на судне, и на медвежат, которые жили на берегу, далеко не уходя от судна, и потащили тех и других к воде. Постромки собак и мишек привязали к длинной верёвке. Седов, сидя в шлюпке, поставленной на якорь недалеко от берега, потянул на себя верёвку, Линник с Лебедевым погнали всю живность в море. Медвежата вошли в воду охотно, заплавали, сдерживаемые постромками. Собак пришлось загонять силой. Седов привязал верёвку к шлюпке, а Кушаков, боцман и каюр, вооружившись мылом и щётками, вошли в высоких сапогах по колени в воду и принялись намыливать собак. Псы отчаянно, молча вырывались, задирали вверх морды, оберегая от воды носы, шарахались из стороны в сторону.

Окрики, буруний плеск воды привлекли внимание всех. Оставив работы, с носа «Фоки» глазеют с интересом на звериную купальню матросы. Визе и Павлов оставили снежные иглу — эскимосские хижины, которые они с лопатами в руках пытаются строить для будущих наблюдений из неслежавшегося ещё снега. С борта свесился с молотком в руках Шестаков.

— Слышь, Линник, не шибко щекоти Разбойника-то, захлебнётся, гляди, со смеху!..

Линник и ответил бы насмешнику, но не до него. Псы норовят вскочить тебе на грудь передними лапами, избавляясь от воды, фыркают, рвут постромки, вот-вот стащат посудину с якоря. Седов вовсю орудует вёслами, удерживая шлюпку, а стало быть, и всю свору на месте.

Лебедев намыливает медвежат. Они спокойно и, похоже, с удовольствием воспринимают эту баню. Брызги, пятна мыльной пены на воде, весёлая возня.

— Кажись, всё! — кричит Линник, выпрямившись и отбрасывая на мокрые камни на границе воды и снега щётку и остаток мыла.

Они с Кушаковым по одной освобождают собак из постромков.

Мокрые и оттого куцые псы с беспомощно прижатыми ушами выбираются на берег и начинают отчаянно мотать головой и, трясясь всем телом, отряхиваться, обдавая тучами мелких брызг чертыхающихся доктора с каюром.

Домыв медвежат, отпускает их и Лебедев. Этих приходится выгонять из воды, недовольно урчащих.

Отряхнувшиеся псы срываются с места и, свив хвосты крючками, начинают весело носиться по заснеженному берегу — и сами по себе, и друг за другом.

— Тебя б, Линник, счас отмыть щёткой — небось так же забегал бы! — скалится с борта Шестаков.

— А тебя-то отмыть, так и солнышко не занадобится, медный! — орёт Линник, намекая на рыжеватый цвет волос Шестакова. Он собирает шлейки и, взвалив их на плечо, бредёт к трапу.

Боцман подбирает щётки, мыло.

Смеются матросы.

Седов, присев на банку, не торопится выбирать якорь, смотрит с наслаждением на здоровую собачью беготню, на этих живых существ, для буйной радости которых надо так немного.

Выкатились на берег Васька, Торос и Полынья, заметно посветлевшие, и тоже принялись возиться.

Одна из собак, за ней вторая, третья игриво бросились на медвежат. Вначале те удирали, но когда к преследователям присоединилась вся свора, медвежата остановились и сбились в тесную кучу задками друг к другу. Окружив их, собаки с лаем нападали. Васька, Мишка и Полынья, отчаянно шипя, дружно и ловко отбивались от псов, отвешивая им быстрые, мощные оплеухи. Один пёс, взвизгнув, отскочил, получив своё, второй. Осада оказалась недолгой.

«Даже втроём они непобедимы, — задумчиво глядит на дружную оборону Седов. — Но в одиночку здесь против псов не устоять даже медведю».

НА ОХОТЕ

Студёный порывистый ветер, тьма, мороз, обломки ропаков, приметенные снегом.

Впереди упряжки, освещая путь перед собой керосиновым фонарём, прикрыв его от ветра, грузно шагает Пинегин. За нартой идёт Седов. Замыкает шествие Пустошный. Он шумно дышит позади.

Идут молча. Не до разговоров в тяжёлом пути, когда вся энергия и дыхания и мышц направлена на сопротивление ветру, стуже, на одоление снежно-глыбистого пути.

Погас фонарь. Уже в который раз задувает его порывом ветра.

Седов поднял голову. Прищурив глаза от колко бьющих в лицо снежинок, он вглядывается в мутную тьму вьюги и полярной ночи, пытаясь различить хоть какую-то деталь — берег, айсберг, высокий торос.

Но вьюжная тьма нещадно слепит. Художник повозился с фонарём, не желавшим больше зажигаться на ветру, чертыхнулся, двинулся дальше вслепую.

Необычное ощущение овладело Седовым. Он впервые двигался, не зная, где находится, что впереди, верный ли держат они курс. Шёл будто с завязанными глазами в чуждой тишине под тугими струями напористого ветра, хотя в сумке, что нёс через плечо, лежала карта, а у Пинегина на груди висел компас.

Долго, очень долго брели так, молча, сопротивляясь ветру и тьме.

Вдруг собаки остановились. Седов услышал покряхтывание художника и понял, что тот упал вновь, наткнувшись, видимо, на выступ льда.

Пинегин чиркнул спичкой, сверил курс по компасу и двинулся дальше. Однако кто мог знать, не врёт ли компас здесь, где кругом базальтовые, с неразведанными недрами горы. Даже небольшого отклонения стрелки достаточно, чтобы оказаться в стороне от намеченного пути, в каком-нибудь проливе, берега которого нанесены на карту приблизительно. А там можно блуждать неделями…

Седов прикинул, который мог быть теперь час. Выходило, что более четырёх часов бредут уже они таким образом в неведомой тьме и тупом безмолвии.

Когда их охотничья партия вышла два дня назад на поиски медведей, погода стояла ясная, морозная. Сказочными казались мачты и снасти «Фоки», выбеленные морозом. Сумрачно темнела масса острова на фоне темносерого, с синевой неба, алебастрово белел снег под ногами.