Иду в неизвестность - Игорь Чесноков

СНОВА ЗИМОВКА

Георгий Яковлевич отвернул латунные барашки, отворил иллюминатор. Пахнуло холодным ветром — сухим, свежим. Ветер почти не остужал: в каюте было холодно.

Седов выглянул наружу. На том же месте покоился обмелившийся айсберг-дворец. Ещё несколько айсбергов поменьше, размётанные по бухте в окружении битого льда, сияли голубизной на тёмном фоне скалистого берега. Воду бухты, сине-зелёную под ясным очистившимся небом, рябило ветром. Сонный, заснеженный остров Скотт-Кельти справа всё так же стоял на страже входа в Тихую.

Живописная картина, к которой Седов после безрадостных ропаков Панкратьева не успел ещё привыкнуть, манила, призывала сесть в шлюпку, поднять парус и плыть к тем скалам, айсбергам и дальше, за все видимые мысы. Но для чего плыть? Прежде всего, наверное, для того, чтобы обследовать и заснять эти берега, уточнить карты этих мест.

Георгий Яковлевич с сожалением вздохнул. И хотелось бы, да не поплывёшь. Решено не тратить драгоценных походных продуктов на обследование ближайших местностей ради уточнения джексоновских карт. Вот если удастся удачной охотой поправить дела…

— Войдите! — отозвался Седов на стук в дверь.

Появились с бумагами в руках Сахаров, оставшийся за капитана и штурмана одновременно, и Кушаков.

Вот сейчас и уточнится, сколько чего осталось, что сделано и на что следует в первую очередь направить усилия.

Именно для этого Седов пригласил к себе капитана и заведующего хозяйственной частью.

Георгий Яковлевич прикрыл иллюминатор, начал завинчивать барашки.

— Итак, слушаю вначале вас, Николай Максимович.

— Заводим швартовый конец взамен порванного ночным штормом, — хмуро, неторопливо начал Максимыч. — Да уж скорее бы вморозило нас — забот бы меньше… Так, воды в трюмо шестнадцать дюймов, как и вчерашним утром. За полтора часа откачиваем ручной помпою.

Присев к столику, Седов раскрыл блокнот и начал делать карандашом быстрые записи.

— Теперь топливо. — Сахаров заглянул в свою бумажку, отнёс её подальше от глаз. — Угольной пыли да крошек наскребли, намели отовсюду пудов десять — пятнадцать. Да досок, ящиков и бочек наломали — ден на двадцать — тридцать обогреву будет, не больше.

— А шкур моржовых с салом? — не отрываясь от записей, спросил Седов.

— Шкур — три осталось, Георгин Яковлевич, — с готовностью отозвался Кушаков.

— Дальше.

— Стало быть, заведём швартов — начнём карбас большой спускать да на берег переправлять его на зиму, — продолжал Сахаров. — Опрокинем, да и, думаю, ничего с, ним не сделается.

Седов согласно кивнул.

— Двоих боцману велел выделить заканчивать обшивку толем камбузной переборки наружной. Подзасыплем опилками — всё не так выстуживать будет. Сегодня же начнём ладить сени парусинные у входа в надстройку и капы наверху световые заколачивать кают-компанские. — Сахаров вновь заглянул в бумагу: — Ну а кубрик разбирать начнём на дрова, когда парод переселим.

— Завтра начинаем переселение, — подхватил Кушаков.

— Все у меня, — сказал Сахаров, меланхолично глядя вдаль, за иллюминатор.

Первый противник новой зимовки, Сахаров почти не скрывал своего недовольства тем «авантюрным» решением Седова, что привело сюда всех, без топлива, с подтаявшими остатками провизии, задержало ещё на год, накануне зимы, которая должна быть суровей, чем та, что прожили на Новой Земле.

— Значит, расселять мы с боцманом предлагаем следующим образом, — развернул свои записки Кушаков. — Инютина и Линника к Пинегину, а сам он идёт к механику. Пустотного и Коршунова — к Визе, а тот переселяется к Павлову. Лебедева и Пищухина — в бывшую каюту капитана Захарова. Я с Николаем Максимовичем вместе, а в моей каюте — Кизино и Шестаков. Остальные будут ночевать в кают-компании. Все они согласны с таким планом.

— Что ж, пусть будет так.

— Теперь провизионные запасы. — Кушаков перевернул лист. — Муки осталось пять мешков, соли, сахару, пшена и постного масла достаточно, остальное заканчивается всё — месяца на два-три от силы. Не считая полюсных припасов. Крысы вчера опять пол-ящика печенья изгрызли и сухих фруктов фунта три.

Седов сморщился.

— Ловушки продолжаете ставить?

— А как же! Здесь, в Тихой, уж поймано триста семь штук. Но впечатление, знаете, такое, будто и не убывает их.

— Крыса на корабле — корабль на плаву, — вставил Максимыч, глядя всё туда же, за иллюминатор.

— Да? — возмутился Кушаков. — Этак они весь корабль вместе с нами сгрызут!

— А то уж по вашей части, — буркнул Сахаров.

— Это почему же по моей? — взорвался Кушаков. — Вы капитан, вы извольте и следить за кораблём и его помещениями и содержать их в надлежащем состоянии!

— А вы — заведующий хозяйством, — возвысил голос Сахаров. — Дак оберегайте своё…

— Перестаньте, прошу вас! — оборвал перепалку Седов. — Будем думать о том, как выправить положение. И с провизией, и с топливом. Что предлагаете вы, Павел Григорьевич? — Седов взглянул на большого Кушакова, которому явно тесновато было в крохотной каютке.

Кушаков, поджав губы, бросил на начальника экспедиции взгляд, красноречивее которого трудно было бы придумать.

«Мои предложения вам были известны раньше, и о выправлении положения нужно было думать ещё тогда, когда мы не влезли в эту гибельную страну — вашу Землю Франца-Иосифа!» — говорил этот взгляд доктора.

Седов отвернулся, нахмурясь. Он с силой сжал карандаш — вновь припомнилось напало атаки, которую вели на него офицеры на пути сюда от Новой Земли.

Уже на второй день, как только скрылись в смутной дали горы Новой Земли, а впереди и вокруг всё заполнили льды, Кушаков принёс прямо на мостик и вручил Седову рапорт. Из рапорта явствовало, что топлива на судне осталось на три дня. Перечислялись также запасы провизии и пресной воды.

Седов вспылил и велел внести данные рапорта в судовой журнал, если угодно доктору.

После этого начались намёки в кают-компании, а затем и прямые увещевания, обращённые к начальнику экспедиции. И наконец появился очередной документ, вспоминать о котором Седов до сих пор не мог без чувства горечи.

«Глубокоуважаемый Георгий Яковлевич! Офицерский состав, экспедиции покорнейше просит Вас сообщить нам о Ваших дальнейших планах касательно следования экспедиции на «Св. Фоке», а также имеются ли какие-нибудь данные или расчёты, что судно дойдёт до Земли Франца-Иосифа. Если нет, то предполагаете ли Вы, покинув судно, дойти пешком или местами водой до этой земли и перезимовать там? В последнем случае офицерский состав просит разъяснить, на какой запас тёплой одежды экспедиция может рассчитывать во время зимовки на Земле Франца-Иосифа.

Со своей стороны офицерский состав экспедиции позволяет себе выразить единодушное мнение: экспедиция в данное время располагает топливом в лучшем случае на двое суток хода судна, если будет сожжено всё, что можно… Офицерский состав экспедиции считает достижение Земли Франца-Иосифа этим рейсом судна очень маловероятным. Судно, вернее всего, будет затёрто льдами… Лишь меньшая часть экспедиции снабжена тёплой одеждой… Удачный исход зимовки является очень сомнительным, так как охотой могут пропитаться три человека, но не 17… Тем паче должна отпасть всякая мысль о прямой цели экспедиции: достижении Северного Полюса…»

«Это уж слишком!» — вознегодовал тогда Седов. С одной стороны, он понимал, что «покорнейшая просьба» к нему, выраженная в форме казённого документа, есть предупреждение — и о том, что вся ответственность, в том числе и моральная, за безопасность членов экспедиции возлагается отныне только на него, и о том, что отныне офицеры в любой сложившейся против их желания ситуации считают возможным повести себя так, как это им будет представляться необходимым.

«Это предательство!» — решил Седов, поражаясь тому, что такое стало возможным в его экспедиции. Он отдавал себе отчёт в том, что формально офицеры правы. И что, увлекая всех дальше, к северу, во льды, он подвергает риску не себя одного — о себе он даже не думал, — а ещё шестнадцать человек. Но ведь он-то надеялся на то, что с ним к полюсу шли единомышленники! Сознание того, что он вновь один, что, оказывается, он и был всё это время, по сути, один, едва не сразило тогда его.

…Опомнился Георгий Яковлевич от больно сдавивших голову тягостных мыслей, когда Кушаков вновь что-то говорил, рассуждая об охоте, о моржовом мясе.

Но моржовое мясо испортили. Те же Сахаров с Кушаковым недоглядели. На мысе Флора разделанные туши моржей свалили в трюм, и, пока пробивались сквозь льды к Британскому каналу, пока плыли до нынешнего места зимовки, пока устраивались здесь, мясо в тёплом трюме близ переборки котельного отделения тронулось гниением. Собаки едят его охотно, а для себя с трудом отыскали пуда два лишь сносно сохранившегося мяса. Вчера впервые попробовали его — оказалось жёстким, не в пример тюленьему мясу, не говоря уже о «полярной телятине», как прозвали в экспедиции медвежатину. Но главное — мясо обладало каким-то пресным, отвратительным, по ощущению Седова, вкусом. С трудом проглотив кусок моржового бифштекса, он не смог заставить себя есть моржатину, хотя многие ели.