Мисс Черити - Мари-Од Мюрай

ДЖОННИ ДЖОНСОН

Я придумал эту систему, чтобы облегчить общение с людьми. Правая манжета: общие вопросы. Левая манжета: личные вопросы (без фамильярности, конечно). Таким образом вы избегаете неловкого молчания в разговоре. Прежде, до манжет, я решительно не знал, как поддержать беседу, особенно с молодыми девушками. С молодыми девушками чрезвычайно сложно беседовать: они многого не знают, и еще больше им знать не дозволено, но они знают многое из того, что им знать не положено.

Я

Надо же…

ДЖОННИ ДЖОНСОН

До системы с манжетами все мои беседы с девушками превращались в череду глупостей и молчания. По-моему, нет ничего хуже, чем неловкая пауза в разговоре. Ровно в это мгновенье обязательно начинает урчать в животе, и приходится срочно громко кашлять… Но я не уверен, прилично ли мне обсуждать с вами подобные вещи, поэтому, с вашего позволения, перейдем к правой манжете.

Я

Общие вопросы?

ДЖОННИ ДЖОНСОН (польщенный)

Именно так. Что вы думаете о праве женщин голосовать?

Я напустила на себя негодующий вид и заявила, что девушкам не пристало о таком думать; покрасневший и смущенный мистер Джонсон мысленно вычеркнул злосчастный вопрос из манжетного списка.

Той зимой я выходила в лондонский свет только из-за таких вынужденных знакомств. Ничто не отвлекало меня от моего призвания – рисования. Чем больше я рисовала, тем яснее осознавала, что если мне и удается довольно точно воспроизводить грибы, то вдохнуть жизнь в портреты я, увы, не могу. Бедный Питер под моей рукой превращался в жертву таксидермиста. Моей излюбленной моделью стала Табита, которая позировала без возражений. Прежде живая и порывистая, теперь она по большей части сидела неподвижно, погрузившись в себя. Если бы мне удалось передать на бумаге то, что я читала в ее глазах, это была бы картина ужаса.

Последний акт драмы разыгрался, когда зыбкий разум Табиты окончательно растворился во мгле одной зимней ночи 1888 года. В тот вечер перед сном я совершила привычный обход своего зверинца. Кук, Милдред, Маэстро, Дорогуша Номер Два и Джулиус по-прежнему проживали в классной комнате, а Петруччо – в закутке у Табиты. Сквозь запертую дверь я пожелала им спокойной ночи.

ПЕТРУЧЧО

Не вынуждайте меня, Роберт.

Я легла спать, забрав Питера, как обычно, с собой в спальню. Я чувствовала себя уставшей и встревоженной. Сон не шел, и, ворочаясь в постели, я старалась думать о чем-то приятном: о пляже в Брайтоне, о морских купаниях, о встречах с друзьями на пирсе… пока наконец не заснула. Во сне я продолжала видеть пляж, слышать крики чаек над головой. На фоне синего неба небрежно и изящно шел мне навстречу мистер Эшли. Я собралась помахать ему, как вдруг подумала: как это мистер Эшли оказался в моей спальне и почему чайки кричат так громко и тревожно, словно зовут на помощь? Но я никак не могла выбраться из пелены сна. Вокруг меня прыгали малыши Картеры и странно галдели: кря-кря, у-ух-ух, чирик-чирик… Наконец мне удалось открыть глаза. Надо мной возвышалась фигура с мертвенно-бледным лицом и рыжими волосами.

Я

Табита? Который час?

Я села в кровати. Крики были наяву, они доносились из классной комнаты.

ТАБИТА (шепотом)

Она устроила пожар. Она же говорила, что сделает это. Вас предупреждали.

Я отбросила одеяло и спрыгнула с постели, в противоположную от Табиты сторону, чтобы она не смогла меня остановить. Я бросилась к двери. Огонь с подожженной шторы уже перебросился на мебель, заполнив классную комнату языками пламени и дымом. Еще несколько мгновений – и мне не спастись. Кук душераздирающе кричал в кольце огня. Я услышала предсмертный хрип Маэстро. Милдред, Джулиус и Дорогуша Номер Два наверняка уже погибли: их клетки пылали. Нужно спасти тех, кого еще можно, и разбудить родителей! Я бегом вернулась к кровати. Питер стоял настороже на задних лапах, но не двигался, ожидая моего решения. Я схватила его в охапку и потянула за рукав Табиту. Она легко подчинилась и как в прострации побрела к двери, подталкиваемая мной сзади. Но увидев пламя, увидев несчастного Кука, превратившегося в факел, она внезапно бросилась к нему с криком «Кук!». Задыхаясь и плача, я успела выдернуть ее из огня, но пламя уже охватило ее волосы. Я набросила ей на голову платок и снова принялась толкать к выходу. В комнатке у Табиты Петруччо беспокойно хлопал крыльями и насвистывал «Правь, Британия». Я вытащила его из клетки и получила в награду удар клювом в плечо. Тут я хватилась Питера! Я выпустила его из рук, когда тащила Табиту из классной. Я позвала его по имени, я уже собиралась броситься в пламя, как заметила его у своих ног. Я выскочила на лестницу, зажав Петруччо под мышкой, толкая впереди себя Табиту; Питер скакал за мной сам. Я позвала на помощь, ко мне присоединился Петруччо: «Пожар, кар-кар!»

Прибежали папа, Мэри, Глэдис и мама. В этот момент Табита споткнулась и кубарем полетела вниз. Мы подбежали к ней; она лежала без сознания у подножья лестницы, лицо в крови, тело неестественно вывернуто.

Огонь распространялся медленно, и до прибытия пожарных к нам на помощь прибежали соседи, они выстроились в цепь и передавали друг другу ведра с водой. Мы спасли все, что можно было спасти. Но четвертый этаж, свидетель моего детства, был полностью уничтожен. Уничтожены мои акварели, сгорели дотла коллекции цветов и бабочек, обращены в пепел скелеты на проволоке, дневники (которые я вела с восьми лет), книги Шекспира, «Книга новых чудес», письма от Бланш и записка от мистера Эшли (спрятанные в корзинке Питера). От восемнадцати лет, прожитых мною на этой земле, не осталось ровным счетом ничего. Но страшнее всего была жуткая смерть Кука, Милдред, Джулиуса, Дорогуши Номер Два и Маэстро. В ушах звучали их предсмертные крики. В первую ночь после пожара я слышала во сне, как они зовут меня на помощь, и просыпалась, чтобы броситься к ним. Ни Питер, ни Петруччо не пострадали. Я лишь немного обожгла руки. Табита пострадала до неузнаваемости: обгорели волосы и часть лба, нос сломан, лицо в отеках. Руки, ноги, ребра были переломаны; доктора сомневались, сможет ли она вообще ходить. Позже один из них зашел к нам сообщить, что Табита называет себя «мисс Финч» и требует отдать ей тело погибшего в пожаре сына по имени Кролик Панкрас. Помешательство Табиты объяснили пережитым ужасом и падением с лестницы. Про пожар я сказала так, что все посчитали его причиной уголек из камина, попавший на шторы. Табита была вне подозрений: я заявила, что она обгорела в попытке спасти животных. Даже в горе я не могла обвинить Табиту. Я уже давно (возможно, всегда) знала, что она не в себе. Но я привыкла к ней и не считала опасной. Она меня по-своему любила. И я по-своему отплатила ей взаимностью.

Теперь нашему дому был нужен ремонт, а мне – успокоение, поэтому крестная предложила меня приютить. Так мы с Глэдис переехали в роскошный особняк Бертрамов с видом на Риджентс-парк. Мне выделили просторную спальню с ванной комнатой. Петруччо и Питер не могли пользоваться такой же свободой, как у меня на четвертом этаже, поэтому почти все время сидели в клетках. То ли потрясенный разлукой с Табитой, то ли от пережитого ужаса, но ворон онемел. Папа, который был сам не свой от случившегося, однажды принес мне мольберт, краски, кисти и бумагу. Я снова начала работать; крестная позволила пользоваться библиотекой, где провел свои последние дни Филип. Мной овладевало какое-то мрачное спокойствие в окружении книг, где рукой Филипа были сделаны пометки на полях, загнуты уголки страниц.

В первый день Энн бросилась ко мне с бурными выражениями соболезнования. Главным образом ее интересовало, не оказалась ли я на улице в одной ночной рубашке. После этого она, как и все, кто считает горе заразным, держалась от меня на расстоянии, посылая издалека воздушные поцелуи перед тем, как по лондонской, вечно промозглой погоде выпорхнуть из дома в подбитой мехом одежде и ботиночках.

Лидия при встрече удостоила меня лишь парой незначащих фраз, выразив таким образом сочувствие по поводу произошедшего. Но, к моему удивлению, она стала иногда навещать меня в библиотеке, где гладила Питера и хвалила первую акварель, которую мне удалось нарисовать после утраты остальных. Как-то раз я услышала звуки рояля в гостиной; отрывок был мне знаком – его уже играли в стенах дома Бертрамов.

ЛИДИЯ

Это можно играть в четыре руки. Иногда мы играли вместе с Филипом или…

Она резко захлопнула инструмент и присела возле меня на диван.

ЛИДИЯ

Давно уже хочу вам сказать, Черити… Не думайте, что я забыла. Вы были так добры к Филипу. И так терпеливы. А он был таким эгоистом.

Я

Как и все, кто болеет. И я не была ни доброй, ни терпеливой. Просто мне нравилось то же, что и ему.

Но Лидия, очевидно, уже вбила себе в голову, что у меня золотое сердце.