Заговоренный меч - Ильяс Есенберлин

И все же, опасаясь попасть второй раз в такое положение, хан Абулхаир не стал больше охотиться в этих местах. А еще через неделю огромное войско переправилось на тысячах легких плотов на другой берег Сейхундарьи. В это время хану донесли, что за три дня перед их приходом именно в этом месте переправились несколько казахских аулов, которые держали путь в Моголистан, к Джаныбеку и Керею. Хан приказал догнать их и истребить поголовно, с женщинами и детьми.

Он сам решил принять участие в этом коротком походе, но тут прибыл караван с дарами от только что захватившего Самарканд Мухаммеда-Джоки. Недолго продержался потом Мухаммед-Джоки на троне тимуридов, потому что вернувшийся из Хорасана эмир Абдусаид с помощью союзников снова отобрал у него власть. Но пока что на радостях Мухаммед-Джоки посылал хану Абулхаиру, казалось, все сокровища Самарканда. А главным из них была тринадцатилетняя Ибадат, дочь Абдусаида от старшей супруги. Пресыщенный хан сразу разглядел ее среди шелка, золотой посуды и знаменитых самаркандских ковров, разложенных перед ним прямо на красном прибрежном песке…

Абулхаир тут же на сутки отложил намечавшийся поход и остался в шатре с этой созревающей розой, вдвойне приятной для него, потому что дочерью врага была она. Вкус зеленоватых яблок ощутил он на своих губах, а большие испуганные черные глаза привели его в неистовство, как бывало это в далекой молодости. Синий шатер с серебряными стойками был над его головой, и сам он казался себе орлом, радостно терзающим добычу.

На следующее утро хан хотел отдать приказ о выступлении своим нукером, но ему донесли ертоулы-разведчики, что уже поздно. По всей видимости, кто-то успел предупредить казахские аулы, уходившие вниз по Сейхундарье. Они снова переправились назад, на северный берег, и движутся куда-то по направлению к Караталу. А те плоты, на которых переправилось ханское войско, пущены вчера вниз по течению, потому что нельзя оставлять за собой готовые средства переправы, которыми может воспользоваться любой противник. Для того чтобы связать новые плоты, нужна неделя…

«Что же, пусть уходят к Караталу, — думал хан Абулхаир. — Лишь бы не в Моголистан, к Джаныбеку с Кереем. Укреплюсь в Ургенче, разгромлю Моголистан, а там примусь за степь. Никуда они не денутся от меня!..»

Он и не подозревал, что двадцать лет спустя сыновья его дорого поплатятся за отцовское сластолюбие. Дело в том, что этот большой караван беглецов, за которым не погнался он, уводил сейчас к Караталу будущий казахский хан Касым, сын султана Джаныбека. Если бы хан Абулхаир настиг его, кто знает, как сложились бы дальнейшие события. Но молодой султан Касым был жив, здоров и уходил со своим караваном все дальше в степь…

Через несколько дней войско Абулхаира, одолев Красные Пески и солончаки Междуречья, вышло к Джейхундарье. Пройдя вниз по течению, хан увидел на том берегу многочисленные минареты, стены и башни. Начинались города древнего Хорезма…

Переправившись на ту сторону, он легко вошел в Ургенч, который надеялся сделать своей столицей. Здесь стояла громадная мечеть с голубым куполом и полумесяцем, построенная много лет назад. Были здесь и дворцы, воздвигнутые когда-то лучшими мастерами, выписанными из Индии, Рума и Китая. Но вопреки своим планам Абулхаир не стал делать столицей своего ханства Ургенч, продолжая кочевать с войском в низовьях обеих великих рек, время от времени поднимаясь вверх по их течению в Мавераннахр и вмешиваясь в непрерывные войны, которые вели между собой бесчисленные тимуриды.

Главной целью похода Абулхаир по-прежнему считал завоевание Моголистана, куда с каждым годом уходило все больше степных аулов. Он чувствовал, что именно там зреет страшная угроза его ханству. Хан считал перенесение своей столицы в Ургенч возможным после завоевания Моголистана. А пока древний Хорезм помогал в укреплении его армии, пополняя ее своими джигитами.

Однако Абулхаир не мог долго удерживать внезапно захваченный Ургенч. Через год уже он был вынужден оставить его и направить свои войска в Сыгнак.

Долгие дни и месяцы обдумывал свои планы хан Абулхаир, прежде чем выступить в поход, чтобы захватить чьи-нибудь земли. Готовились припасы, высылались многочисленные лазутчики. И никто из простых людей не должен был знать об этом. А потом, в один из обычных дней, люди вдруг видели своего хана разгневанным тем или иным соседом-правителем. И в тот же день войско выступало в поход. Создавалось впечатление, что одного гнева великого хана достаточно, чтобы стереть с лица земли непослушных.

Так было и на этот раз. Хан вдруг забегал по своему сыгнакскому дворцу, словно раненый тигр. А чтобы всем был виден ханский гнев, во дворец были приглашены накануне «лучшие люди» города. Вместе с придворными сидели они во всех проходах и на бесчисленных айванах, робко прислушиваясь к ханскому голосу. И на улицах сразу притихли, зашептались люди, быстро начал разбегаться базар.

— Где Бахтияр-багатур? — загремело во дворце.

— Бахтияр-багатур!..

— Бахтияр-багатур!..

Передаваясь из уст в уста, призыв укатился за городские ворота, где стоял шатер командующего ханским войском. И сразу же взвихрилась пыль и понеслась оттуда к дворцу. Спрыгнув с еще не остановившегося коня, побежал во дворец громадный смуглолицый человек с оголенной под халатом грудью и кривой саблей за поясом. Для порядка, потому что так было принято, оттолкнул он в сторону двух стоявших у дверей нукеров. Пробежав по коридорам и снова растолкав телохранителей, ворвался он в зал приемов и, низко склонившись, мелкими шажками пошел к своему месту — у правой ноги хана.

— Скажи мне, Бахтияр-багатур, при солнечнорожденном предке нашем Чингисхане был ли случай, когда какой-нибудь род или племя осмеливалось уйти из-под его могучей руки? — грозно спросил хан.

— Был однажды такой случай, мой повелитель-хан!

— И как тогда поступил «Покоритель вселенной»?

— Великий твой предок послал вслед бежавшим свое войско, и оно стерло с лица земли неблагодарных. Даже названия их не осталось в людской памяти, ибо запретил его произносить солнцеподобный Чингисхан!

— Так почему же мы до сих пор терпим каких-то подлых бунтовщиков, осмелившихся бежать от нас в Моголистан? Почему моголистанские владыки посмели приютить этих ослушников?!

Бахтияр-багатур низко склонил голову.

— Приказывай, мой повелитель-хан!..

Как это бывало когда-то в юности, в ночь перед выступлением войска в поход хан Абулхаир переоделся в одежду простого нукера и в сопровождении двух верных телохранителей пошел к кострам, вокруг которых грелись его воины. Много лет уже не делал он этого, и теперь одежда простого воина теснила его раздавшееся тело, царапала изнеженную кожу.

Он хорошо помнил подслушанные когда-то у воинских костров разговоры. В годы первых его победоносных походов на Дешт-и-Кипчак и Мавераннахр воины у костров пели и радовались. Они говорили о сказочных городах с голубыми куполами мечетей, об изнеженных красавицах в бесчисленных купеческих гаремах, о богатой добыче, которая ждет их впереди. Первое, что поразило на этот раз Абулхаира, — настороженная, горестная тишина у костров. Никто не пел, не плясал, не веселился. Воины тихо разговаривали. Настолько тихо, что хану пришлось подойти вплотную к одному из костров, чтобы услышать их.

— Что же, в поход так в поход! — говорил, словно убеждал сам себя, молодой густобровый нукер в старом заштопанном кафтане. — Найдется же что-нибудь в хурджунах и сундуках тех, кто осмелился уйти из-под рук нашего хана. Все будет польза в хозяйстве. А там и до Моголистана доберемся!..

— А пока ты в походе, что будет есть твоя Карашаш с четырьмя детьми? — сурово спросил светлоглазый воин лет сорока пяти со шрамом через всю щеку.

У хана Абулхаира была удивительная память на лица, и он узнал этого воина, которого звали Орысбаем. Почти во всех походах участвовал этот рыжий, а сабельный удар получил он еще двадцать пять лет назад, когда спас самого хана от навалившихся врагов.

— Да, Карашаш…

У молодого воина сразу упал голос. Хану показалось, что даже уныло повисли его только что воинственно торчавшие усы. У костра наступила гнетущая тишина. Каждый сидевший вспомнил свою семью, худую юрту, отощавший от бескормицы скот.

— Мало нам проку от этих непрерывных походов… — продолжал Орысбай. — Да благо бы еще поход против иноземцев. А тут против единокровных братьев, которые не захотели больше терпеть ханских собак, сдирающих кошму с юрты…

— А чего они ушли? — поинтересовался кто-то из темноты. — Разве Джаныбек с Кереем не из той же породы, что и Абулхаир? Так же будут обдирать, как и он. Где это видано, чтобы хан или султан не брал свое?

— Так-то оно так, да все же свой сдерет одну лишь шкуру, а вот абулхаировские волки до последней, седьмой добираются. Нет, правильно решили эти роды, что ушли с Джаныбеком и Кереем. Пусть уж свои обдирают. Может, хоть позаботятся, чтобы охранять от набегов чужеземцев. А нашему повелителю-хану давно уже мачехой стала степь. Журчание арыков и намазы в городских мечетях заглушили ему память о родине. Что ни говори, а в степи