Длиной в неизвестность - Вокари Ли

мишурой, поздравляли друг друга с наступающим праздником. Их перчатки собрали на себе медленно тающие ледяные комья — Тору чувствовал, как вместе с ними тает его неуверенность.

— Сейчас мы идём в метро и едем в центр! — Кира приобняла Юру за плечи и подтолкнула вперёд.

За незатихающими разговорами друзей Тору успевал поглядывать на Юру и следить за его настроением — тот почти всю дорогу молчал и лишь изредка отвечал на вопросы короткими фразами. Кира льнула к нему, как кошка, что-то шептала, и, наверное, даже пыталась поцеловать: по-дружески, но при этом так невинно-откровенно, что замирало дыхание. Она стянула с Юриной руки перчатку, соединила их пальцы в “замок” и поднесла к губам. От неё пахнуло алкоголем, и Тору с пониманием закивал, теснее прижавшись к поручню. Он наблюдал за ними чаще и пристальнее, чем следовало, поэтому вскоре поймал на себе вопросительный взгляд. Казалось, неловкость пропитала весь вагон: сидения стали ещё более неуютными. Совсем как в прошлом. Совсем как в недавнем прошлом.

Тору до сих пор искал в себе знакомые ощущения: прислушивался к сердцебиению и дыханию, ждал, когда тело вновь сведёт дрожью, а голова закружится, ввергнув его в привычное, граничащее с безумием, состояние. Но состояние не менялось: смех и голоса друзей не раздражали, яркий свет не приносил дискомфорта. Тору был спокоен и счастлив, сливаясь с покачиванием поезда.

Огни станции мелькали перед глазами. Он уверенно стоял перед дверями вагона, замечая, как мышцы дрожат от лёгкого напряжения. Обращала ли Кира внимание на такие мелочи? Кто-нибудь из пассажиров думал о своих ногах, когда стоял, и о своём сердце, когда бежал по эскалатору, опаздывая на автобус?

Тору следовал за компанией и старался не отставать: они с Юрой шли в ногу чуть позади и иногда переглядывались. Ветер обжигал щёки, музыка, доносящаяся из кафе и уютных магазинчиков, отвлекала от мыслей. В преддверии праздника, когда вся жизнь стояла на пороге обновления, они множились и перетягивали на себя внимание. Страх перед неизведанным усиливал спящую внутри тревогу, но Тору старался не поддаваться её влиянию. В конце концов, какое ему было дело до будущего, когда перед глазами простиралось живое и чуткое настоящее?

— Холодно, — пожаловалась Кира, замотавшись в Юрин шарф, — может, кофе?

Все согласно закивали и, дождавшись очереди, с блаженством сделали первые глотки горячего напитка.

Юра отрешенно смотрел на стакан, но Тору казалось, что его взгляд стал менее тяжёлым и напряжённым. Во внешности Юры не изменилось ничего, кроме покрасневших щёк, но что-то внутри подсказывало, что его настроение стало бодрее, а значит, план был близок к своей кульминации.

Как Тору и думал, Юре было нужно время, чтобы перестроиться. Насколько удивительна жизнь: даже к веселью приходилось привыкать, как к протезу. Ещё через несколько минут он смеялся, шутил и брал инициативу в свои руки — в нём снова можно было узнать прежнего Юру. Едва не потеряв друг друга в идущем навстречу потоке людей, они поднялись на парящий мост. Проталкиваться сквозь склеившуюся толпу было тяжело: сдавленные рёбра не давали вдохнуть, но Тору не испытывал страха — его переполняла благодарность за возможность находиться здесь, среди близких людей, переполненных счастьем и предвкушением праздничного чуда. Кира, испугавшись гололёда, схватилась за еле держащегося на ногах попавшегося ей под руку Тору. Они могли упасть, как домино, и потянуть за собой половину стоящих рядом картонных человечков с неопределяющимися лицами.

Тору посмотрел в сторону стеклянного бортика. Если бы он шагнул вниз, поддавшись минутному желанию, то не было бы ни доверчиво прижимающейся к его боку Киры, ни раздающегося рядом непринуждённого смеха, ни долгожданной улыбки, наконец осветившей Юрино лицо. Тору вгляделся в укутанный ночными огнями город: оживлённая Москва дышала уверенным спокойствием и равновесием, тянула к себе не изысканностью смерти в золотой столице, а лаской жизни, острой и обжигающей кожу насыщенностью многоликих дней. Тору готов был кричать от восторга и со слезами благодарить мир, позволивший ему остаться в его объятиях ещё на несколько лет. Он был живым, стоял нагим перед вырастившим его светом, стоял в без сопровождения увлекающих на дно нерешаемых проблем.

«Я никогда не прыгну, — подумал Тору, быстро смахнув собравшуюся в глазах жгучую влагу, — никогда больше».

Выдохнув в пустоту ночного неба накопившуюся на душе тяжесть, Тору посмотрел на Киру. Она так же искренне улыбалась честности настоящего: в её глазах отражался свет желтеющих фонарей, на щеках нежно-розовой краской играл мороз, а на тёмных волосах собирались бусины растаявшего снега. Тору бесстыдно разглядывал её лицо, стараясь не упустить ни одной детали, и с трепетом находил в них отражение самой жизни.

Кира была жизнью, была её началом и продолжением — она вобрала в себя каждый аспект настоящего и усилила их проявления. Тору не мог узнать в ней ту Киру, с которой познакомился на вечеринке. Он был уверен, что исходящую из её сердца непосредственность нельзя было затмить ни алкоголем, ни шумом плохой музыки. Могла ли она настолько преобразиться за такое короткое время? Или преобразился он, научившийся видеть прекрасное?

— Кир, — Тору не хотел прерывать её взгляд, наверняка видящий больше, чем тени ночного города, но он чувствовал, что должен успеть исправить ошибки прошлого. Здесь и сейчас. Сейчас или никогда. Больше не нужно было искать подходящего момента. Посмотрев на жизнь без прикрас и зачарованно полюбовавшись её подлинным свечением, отражённым в чужих глазах, Тору будто перестал верить в понятие «подходящего».

Он притянул Киру к себе и, прикрыв глаза в желании сохранить часть вспыхнувшего света, ощутил на губах его немую растерянность. Друзья восторженно загудели, доносящаяся с центральных улиц музыка заиграла громче, но звуки потеряли всякую ценность, растворившись в чистоте неловкого прикосновения. Он отчётливо ощутил запах Юриного парфюма, когда с порывом ветра шарф лёг ему на лицо. Тору целовал саму жизнь, и от этой мысли на душе становилось теплее. Может быть, жизнь подарит ему новогоднее чудо и позволит полюбить себя, жадную до страсти, волевую и нежную, так, как не позволяла раньше. Тору будет любить. В этот раз он был по-настоящему готов.

— С новым годом, — улыбнулся он.

Друзья зааплодировали и стали шумно хвалить его наконец прорезавшуюся смелость. Тору почти чувствовал себя героем — его переполняла справедливо проснувшаяся мужская гордость. Только Юра молчал и неопределённо смотрел на них вновь потускневшими голубыми глазами, пока, сорвавшись с места, не бросил через стеклянную изгородь почти полный стаканчик расплескавшегося в воздухе кофе.

Шаг пятнадцатый. Праздничное откровение и честность ночных улиц

— Юр?

На оклики Юра не отвечал — продолжал идти вперёд, расталкивая