Часы - Агата Кристи

— А сама она не имеет какого-нибудь отношения к уголовникам?

— В архиве данных на нее нет. Думаю, у нее были и, может быть, есть и сейчас какие-нибудь сомнительные приятели. Но ничего серьезного — мелочь.

— Как насчет часов?

— Говорит, ничего не знает. Вероятно, так оно и есть. Мы выяснили, откуда они, — с Итальянского рынка. Я говорю про бронзовые и про дрезденский фарфор. Но проку от этого никакого. Знаешь ведь, что там творится по субботам. Лавочник говорит, будто их купила какая-то американка, но я не думаю, что он и впрямь ее запомнил. На этом рынке полно американских туристов. Жена его уверяет, будто их купил мужчина. Как он выглядел, она не помнит. Серебряные часы — из мастерской в Борнмуте. Какая-то высокая дама искала подарок для маленькой девочки и купила их. Все, что нам о ней известно, это что дама была в зеленой шляпе.

— А четвертые? Исчезнувшие? Как с ними?

— Ничего, — ответил Хардкасл. Я понял, что он имел в виду.

Глава 23

Рассказывает Колин Овн

Гостиница, где я остановился, была маленьким, жалким заведением рядом с вокзалом. Там подавали неплохое жаркое, и на этом ее достоинства заканчивались. Кроме, конечно, дешевизны.

На следующее утро в десять часов я позвонил в Бюро машинописи и стенографии «Кавендиш» и сказал, что мне нужна машинистка, знающая стенографию, чтобы написать несколько писем и перепечатать деловое соглашение. Меня зовут Дуглас Витерби, остановился я в отеле «Кларендон» (почему-то у самых паршивых гостиниц всегда самые пышные названия). Свободна ли сегодня мисс Шейла Вебб? Ее рекомендовал мне один знакомый.

Мне повезло. Шейла была свободна. Правда, в двенадцать часов ее ждал профессор Пурди. Но я сказал, что мы закончим раньше, так как у меня самого назначена встреча.

Когда Шейла вошла в вестибюль гостиницы, я стоял за распашной дверью. Я выступил вперед.

— Мистер Дуглас Витерби к вашим услугам, — сказал я.

— Это ты звонил?

— Я.

— Как не стыдно, — возмутилась Шейла.

— Отчего же? Я готов заплатить за твое драгоценное и дорогостоящее время бюро «Кавендиш». Так что их совершенно не касается, где мы будем сидеть, здесь или через дорогу, и станем ли мы писать какие-нибудь кошмарные нудные письма, которые начинаются вроде: «Вам необходимо срочно получить» и т. д., или не станем. Пошли, выпьем по чашке паршивого кофе в уютной обстановке.

Вызывающе, отчаянно желтое кафе «Лютик» старалось соответствовать своему названию. Столы, пластиковые подставки, чашки и блюдца — все сияло канареечным цветом.

Я заказал нам кофе и пшеничные лепешки. Час был ранний, и мы сидели почти совсем одни.

Когда официантка, приняв заказ, удалилась, мы посмотрели через стол друг на друга.

— Как дела, Шейла, в порядке?

— Что ты имеешь в виду?

Под глазами у нее залегли круги, отчего глаза казались не синими, а фиолетовыми.

— Досталось тебе?

— Да… нет… не знаю. Я думала, ты уехал.

— Уехал. Но уже вернулся.

— Зачем?

— Ты знаешь зачем.

Она опустила глаза и молчала не меньше минуты.

— Я его боюсь, — сказала она.

— Кого?

— Твоего приятеля, инспектора Хардкасла. Он думает, что я… что я убила сначала того человека а потом Эдну…

— Так только кажется, — успокоил я Шейлу. — Он всегда так смотрит, будто подозревает всех и вся.

— Нет, Колин, мне ничего не кажется. И незачем меня утешать. Он думает, что я с самого начала замешана в этом деле.

— Девочка моя, против тебя нет улик. Просто ты там оказалась в тот день, и оказалась потому, что кто-то тебя подставил.

Она перебила меня:

— А он думает, что это я сама себя подставила. Он думает, я все подстроила, он думает, что Эдна об этом догадалась. Что она узнала меня, когда я якобы прикинулась мисс Пебмарш.

— А это был не твой голос? — спросил я.

— Конечно же нет! Никуда я не звонила. Сколько раз говорить!

— Послушай, Шейла, — сказал я. — Что бы ты там ни говорила всем остальным, мне ты должна сказать правду.

— Ты не веришь ни одному моему слову!

— Да, не верю. В тот день ты могла позвонить по вполне невинной причине. Кто-то мог попросить тебя и сказать, что это розыгрыш, а потом ты испугалась и, солгав раз, уже не могла сказать правду. Это так?

— Нет, нет и нет! Я сказала — нет!

— Хорошо, но ты все же не договариваешь. Я хочу, чтобы ты мне поверила. Если у Хардкасла есть что-то против тебя, что-то, о чем он мне не рассказал…

Она снова перебила:

— Ты уверен, что он говорит тебе все?

— Да. У него нет причин что-либо скрывать. Мы с ним почти коллеги.

В этот момент официантка принесла заказ. Кофе был светлый, как только что вошедший в моду норковый мех.

— Я не знала, что ты тоже из полиции, — сказала Шейла, медленными кругами водя в чашке ложечкой.

— Не совсем из полиции. Это совершенно другой департамент. Но я понимаю так: если Дик что-то знает и не говорит мне, значит, у него есть на то причина. Это потому, что он видит, как ты мне нравишься. И ты мне действительно нравишься. Даже больше. Что бы ты ни сделала, Шейла, я — за тебя. Тогда ты выбежала из дому перепуганная насмерть. Ты действительно испугалась. Ты не притворялась. Так сыграть невозможно.

— Конечно, испугалась. До смерти.

— Ты испугалась только мертвеца? Или чего-то еще?

— А что там еще могло быть? Я набрался смелости.

— Зачем ты взяла часы с надписью «Розмари»?

— О чем ты говоришь? С какой стати?

— Я и спрашиваю тебя, с какой стати?

— Я их не трогала.

— Ты сказала, что забыла перчатки, и вернулась. В тот день перчаток на тебе не было. Стоял теплый сентябрьский день. Я вообще не заметил, чтобы ты носила перчатки. Так что ты вернулась, чтобы взять часы. Расскажи правду, Шейла. Ты ведь солгала?

Минуту-другую Шейла сидела молча и лишь крошила в пальцах лепешку.

— Хорошо, — сказала она почти шепотом. — Хорошо. Я взяла их. Я взяла часы, сунула в сумку и вышла.

— Зачем?

— Затем, что на них написано «Розмари». Это мое имя.

— Тебя зовут Розмари? А Шейла?

— У меня два имени. Розмари Шейла.

— И только-то? Только из-за того, что на них написано твое имя?

Она услышала в моем голосе недоверие, но уперлась.

— Я же сказала — я испугалась.

Я посмотрел на нее. Она — моя девушка, она мне нужна, и я хочу, чтобы она стала моей навсегда. Но я не питал иллюзий на ее счет. Шейла лгала и, возможно, всю жизнь будет лгать. Это тоже способ защиты — быстро и бойко все отрицать. Оружие ребенка. Возможно, она так и не оставит его. Но если мне нужна Шейла, я должен принять ее такой, какая она есть. Пусть только будет рядом, а с остальным — разберемся. У всех свои недостатки. У меня другие, но они все же есть.

Я принял решение и пошел в атаку. Другого способа я не видел.

— Это были твои часы? — сказал я. — Они принадлежали тебе?

Она задохнулась.

— Откуда ты знаешь?

— Ну-ка, ну-ка, рассказывай.

Она заспешила, не успевая толком подобрать нужное слово. Из этой невнятицы я уяснил, что часы с надписью «Розмари» принадлежали ей почти всю жизнь. До шести лет ее называли Розмари, но она ненавидела это имя и настояла на том, чтобы ее стали звать Шейлой. Недавно часы забарахлили. Она взяла их с собой, хотела после работы занести к часовщику в мастерскую неподалеку от бюро «Кавендиш». Но где-то она их оставила — может быть, в автобусе, может, в молочном баре, куда забегала перекусить.

— Это случилось задолго до убийства? Примерно за неделю, сказала Шейла. Она не очень огорчилась. Часы старые, всегда отставали, и пора уже было купить другие. Потом она сказала:

— Сначала я их не заметила. Когда вошла. А потом… потом я увидела труп. Я двинуться не могла. Я коснулась его, выпрямилась и обомлела — прямо передо мной, на столике у камина, стояли мои — мои! — часы. На руках кровь, а тут вошла она, и я совсем потеряла голову, потому что она шла прямо на него. И я… я сбежала. Ни о чем другом тогда я не думала.

— А потом?

— Потом начала. Она сказала, что не звонила в контору, тогда — кто? Кто вызвал меня и поставил на камине мои часы? Я сказала, что забыла перчатки, и… и сунула их в сумку. Конечно, очень глупо.

— Вряд ли можно придумать что-то глупее, — сказал я. — У тебя отсутствует здравый смысл.

— Но кому-то нужно было втянуть в это дело именно меня. И открытка! Ее отправил тот, кто знает, что часы взяла я. А картинка со «Старым Бейли»! Если мой отец преступник…

— Что ты знаешь о нем и о матери?

— Они погибли от несчастного случая, когда мне не исполнилось еще и года. Так говорит моя тетя, всегда говорила. Но она никогда не рассказывает о них. Раз или два я пыталась ее расспрашивать, но она всякий раз отвечает по-разному. Так что я давно уже решила, что тут что-то не так.

— Дальше.

— И вполне возможно, что отец мой — преступник, даже убийца. Или мать. Ведь никто же не станет говорить, что твои родители умерли, и при этом никогда не рассказывать о них, если на то нет веской причины — причины, которую считают слишком ужасной, чтобы сказать ребенку.