Держава (том первый) - Валерий Кормилицын

Распропагандированный жидами Дубасов иронично хмыкнул: — Оставайся, а мне пора, — пожал руку Акиму и спустился по церковной лестнице из притвора.

Гимназистам строжайше запрещалось по ней ходить.

«Фома неверующий», — по синей ковровой дорожке Рубанов прошёл за железную решётку, поднялся на амвон, полюбовался ангелом в голубой одежде, с белой лилией в руке, от безделья заглянул за ширму на клирос и вернулся обратно, поправив по пути свечу перед ликом Богоматери.

Увидев отца Алексея, беседующего у стены с двумя дамами, поклонился ему и встал неподалёку.

«Какой вид у батюшки строгий, сейчас даже Витька не осмелился бы с ним шутить», — подумал Аким, разглядывая поднимавшийся по лестнице народ.

Особенно его заинтересовала стройная дама в чёрной шляпке, идущая под руку с офицером. Остановившись перед прилавком, она достала из небольшой, висевшей на руке сумочки, кошелёк, отрицательно покачала головой на попытку офицера дать ей деньги и, протягивая серебряный рубль, купила свечи.

«Какая женщина-а! — наблюдал за ней Аким. — Господи! Спаси, сохрани и помилуй мою душу грешную, — пошёл за ними в притвор, где дама сняла накидку, и офицер повесил её на вешалку. — Какой ста–а–ан, — потрясённо глядел на строгую тёмную юбку, обтягивающую бёдра, на простую серую кофточку, под которой круглились два небольших холмика, на белую шею с жемчужным ожерельем, и на выбивающиеся из–под шляпки светлые локоны. — У неё непременно голубые глаза — думал Аким, — непременно голубые. Они просто не могут быть другими».

Офицер, взяв даму под руку, повёл её в сторону клироса, где началась уже исповедь и успела образоваться небольшая очередь.

За ними шли две девочки–гимназистки, в коричневых платьях и белых фартуках.

Дама села на свободный стул у железной решётки, а офицер встал рядом, временами тихо позванивая шпорами.

Одна из гимназисток — невысокая, худенькая, с двумя толстыми чёрными косами за спиной, загородила даму, и Акиму пришлось подвинуться в сторону, чтоб любоваться проступающими сквозь вуаль чертами лица. В этот момент худенькая гимназистка вновь закрыла обзор, подойдя к иконе и кланяясь.

Пока Аким нашёл место, откуда хорошо мог видеть красавицу, она грациозно поднялась и прошла за ширму.

Влекомый любопытством, он подошёл ближе и стал вслушиваться, надеясь узнать, в чём она кается и, случайно глянув на офицера, такое же любопытство прочёл в его глазах.

Застыдившись, Аким встал в очередь, чтоб тоже исповедаться.

«Какие грехи могут быть у неё? — снова прислушался, но кроме звука конки за окном, и мерного барабанного боя — то на Семёновском плацу учились солдаты, ничего не услышал.

— И аз, недостойный иерей, властью, данною мне от Бога, прощаю вас, — раздалось вдруг за ширмой, и через минуту появилась женщина, всем своим видом излучающая счастье.

Следом, перекрестившись, исчезла за ширмой так мешавшая Акиму черноволосая гимназистка.

«Да теперь–то что. Теперь и смотреть не на что», — стал разглядывать высокого господина в сюртуке.

Вскоре появилась заплаканная ученица.

«Куклу, наверное, у подруги сломала», — хмыкнул Аким.

Когда, немного волнуясь, он сам шагнул за ширму, лицо отца Алексея просияло, и куда–то сошли строгость и важность, с которой говорил с прихожанами. Сейчас он стал больше похож на учителя, нежели на священника.

Пользуясь служебным положением, святой отец начал выяснять, не подкладывал ли сын божий кнопок ему на стул, и не его ли рук дело — свечка в непотребном месте у скелета.

Аким всё отрицал, покаявшись лишь в том, что чертил на доске перед уроком латыни слово «Хренадиада», в связи с тем, что латинист, подражая Гомеру с его «Илиадой», напечатал в журнале поэму под названием «Востокиада».

— Но «Ерундиада» и «Дерьмодиада» писал тоже не я, — отказался от чужой славы Аким.

Батюшка, махнув рукой, быстро простил понравившееся ему пригрешение, подведя отрока к чаше со Святыми Дарами.

— Да не в суд или во осуждение будет мне причащение, — произнёс Аким и причастившись, с облегчением вышел из–за ширмы.

Ночью, ворочаясь на постели и наблюдая за слабым пламенем лампады, горевшей в углу перед иконой, он вспоминал виденную им женщину и мечтал, чтоб она когда–нибудь полюбила его.

«Ну, ежели не она, так очень похожая на неё…».

В Страстную субботу Аким проснулся рано. Послонялся по дому. Позевал. Зашёл в людскую. Там с утра кипела работа. Красили яйца.

Марфе активно помогали неразлучные друзья: Пахомыч и Власыч. Носы обоих от трудового напряжения в преддверии праздника, имели ярко–красный оттенок, и служили кухарке эталоном цвета, который, к своей досаде, она никак не могла подобрать.

Поглядев на её мучения, Аким вышел и наткнулся на собирающихся за покупками повара и швейцара с горничной.

Как всегда, в последнюю минуту чего–то не хватало.

На улице их ожидал возок с Иваном на козлах. И тут Акима осенило, что ему срочно надо на рынок, купить тетради и цветные карандаши, а так же перочинные ножи в подарок Витьке Дубасову и брату, которого отпустят из корпуса вечером.

Отпросившись у маменьки, и выклянчив целых десять рублей в честь Пасхи, он весело насвистывал, наслаждаясь выглянувшим солнцем, чистым небом и красивыми домами Петербурга.

Сытые кони бодро цокали копытами, и возок приятно шуршал литыми шинами по мостовой. На улице царило предпраздничное оживление.

Двери булочных, кондитерских, винных, колбасных магазинов были раскрыты нараспашку, и толпящийся там народ покупал продукты, вспоминая на выходе, всё ли взял на разговленье.

Иван без конца придерживал коней, натягивая вожжи, чтоб не раздавить ненароком перебегающих дорогу посыльных, горничных и мальчишек, разносящих пакеты со снедью.

Господа, никому не доверяя, сами несли аккуратно завёрнутые в тонкую бумагу цветы и разные хрупкие подарки.

— Скольких дам они сегодня уговорят… — позавидовал толстозадый швейцар, облизнувшись на молоденькую горничную.

— Тпр–р–р-у-у! — заорал Иван, натянув вожжи и обернувшись к Прокопычу.

— … пойти в театр или на концерт, — благоразумно закончил мысль швейцарюга, незаметно перекрестив живот.

На рынке юный Рубанов отделился от честной компании, и неспеша шёл между рядами, разглядывая товар.

— Ученик! Купи упырька! — подлетел к нему разбитной малый и, разинув рот, что есть дури заорал: — Господа–а–а! Разбирай упырько–о–ов. Очень полезны в хозяйстве-е…

— А какая польза–то? — удивился Аким.

— Орехи грызут! Прикажете завернуть мохнатенького?

— Обойдусь. Орехи и сам сгрызу.

— Лучше нигде не найдёте…

— Прям сейчас искать кинусь, — пошёл дальше, наткнувшись на продавца рукодельных мух.

— Кому-у мушки-и! — надрывался тот. — Быдто живыя–я–я. Разбирай, не муди-и, хочешь — тёщу пугай, хочешь — рыбу уди-и!

— А как пугать–то? — поинтересовался Аким.

— А у тебя уже тёща есть? — поразился продавец мух.

— Не-а! Но будет когда–нибудь…

— В щи ей брось, али в чай, — раскрыл пользу от мух.

Ветер трещал развивающимися флагами и раскачивал палатки с товаром.

«А вот и ножички!» — обрадовался Аким, пробиваясь к синей палатке, возле которой точильщик, лихо раскручивая ногой педаль, затачивал на камне ножи.

Но добраться туда он не сумел, так как наткнулся на двух девчонок и сильно толкнул одну из них.

— Простите ради Бога, — придержал за локоть невысокую, худенькую девушку в голубенькой шляпке и синей кофточке.

«Батюшки! Да это та самая гимназистка из Маринки, что в церкви мешала дамой любоваться, — глядел в жёлтые кошачьи глаза под тонкими бровями. — Везде под ногами путается…».

— Господин гимназист! — воскликнула её подруга, морща нос и указывая пальцем на ремень с белой бляхой, где было выбито: «С. П.1. Г.» — Вы уже винца попробывали?

— С чего это вдруг? — неожиданно покраснел Аким и отпустил руку девчонки в голубой шляпке.

— Так у вас на бляхе написано: «Сенной Площади Первый Гуляка». С таким даже разговаривать опасно.

Аким покраснел до эталона, к которому стремилась кухарка Марфа, разглядывая смеющиеся, чуть припухлые губы желтоглазой, и с обидой подумал: «Ведь знают, что выбито: «Санкт—Петербургская 1‑я Гимназия».

— Неправда! — произнёс он. — Надпись обозначает: «Сей Повинуется Одному Государю», — гордо выпятил грудь в гимназической куртке.

Подруги прямо–таки зашлись от смеха. Желтоглазая встряхнула головой, и толстые косы нежно огладили её спину.

— Ли–и–гушечки-и-и! — заорал у них над головами высокий парень в кепке с отломанным козырьком. — Са–а–мы-ы–я–я импозад–д–н-ы–я–я зелёны–я–я ли–и–гушечки-и. Знаю–ю–т по иностранному-у, — убедительно глядел на них парень и орал: — покупа–а–й лигушечек, разбира–а–й зелёненьки–и–х.

— Господин гимназист, купите жабочку. Она вам на уроке латыни подсказывать будет, — отважась глянуть в лицо Акиму, сквозь смех произнесла желтоглазая.