"Спецназ древней Руси". Компиляция. Книги 1-10" (СИ) - Корчевский Юрий Григорьевич

Глава 6

Тяжкий труд чтения

За книгу, полученную от отца митрополита, Хотен положил засесть сразу же, как только вернется в отведенный ему покой в княжеском дворце. Ссылаясь на распоряжение великого князя, он запасся у ключника несусветным количеством свечей, хотел было потребовать и побольше бересты для записей, да передумал. В казне нашлась вещичка более удобная, и в рассуждении необходимости сохранения тайны лучше не придумаешь – устройство для обучения письму, детьми-школьниками называемое «вечной кожей». Была то сохранившаяся еще с детских лет князя Изяслава дощечка, с одной стороны которой в неглубоком корытце наплавлен воск, а на другой, выпуклой, вырезана азбука. Надо тебе записать – черти на воске острым концом писала, а не нужна уже заметка – переверни писало да затри тупым концом. Забыл какую букву – переверни дощечку да подсмотри в азбуке.

К чтению подготовился Хотен по всем правилам: книгу, отнюдь, вопреки его опасениям, не толстую, положил на стол, рядом разместил писало и дощечку с воском. Помолившись наскоро, расстегнул застежки и раскрыл книгу. Оказалось, что была она сотворена скупо: ни цветных заставок, ни раскрашенных буквиц, поля маленькие, чтобы на каждую страницу побольше вписать. Первая буква на первой странице была наведена пером дважды и снабжена завитушкой – вот и все украшения.

Начал читать емец – и ужаснулся. Покойный князь, видать, решил вначале изложить свой взгляд на христианскую веру, а при том не из головы писал, а держа перед собою «Псалтырь». Для того чтобы понять, Владимировы ли слова повторяешь, либо царя Давида Псалмопевца, приходилось каждую строку перечитывать дважды. Незадачливый читатель сперва озлился, потом утомился и незаметно для себя за тем же столом, где мучился с книгою, и задремал.

Снились ему все те же стихи из псалмов, и угнетала даже во сне необходимость проснуться и возвратиться к тяжкому труду чтения. Очнулся Хотен уже в темноте. Невдалеке бухали колокола, созывая народ к вечерне. Хотен натянул шубу, надел шапку и рукавицы, тщательно запер на замок горницу и отправился за советом к отцу митрополиту. Сторож у калитки, в доспехе по вечернему времени, присмотрелся к нему подозрительно, однако выпустил.

На вечерне отца митрополита не оказалось, Хотен поплелся к нему домой и, пробившись сквозь оборону келейника Ефима, и у самого хозяина встретил не самый ласковый прием. Отец митрополит не сразу уразумел, что остановило читателя, поняв же, заявил с обидною усмешкою:

– Тьфу ты, прости меня, Господи! Да ведь именно в выписках из псалмов и может быть спрятано то, что мы ищем! Его можно было написать первыми буквами каждой выписки, а то и таким способом: число, под которым псалом помещен в «Псалтыри», как тебе ведомо, передается буквами под титлом; каждую вторую такую буковку выписывая в последовательности псалмов в книге князя, можем получить нужное нам указание. Понял ли ты меня, емец?

– Прости, но не понял я, господине отче митрополите, – повинился Хотен, отнюдь не постигая, в чем виноват. – Говорил же я тебе, что человек я простой, не книжный.

– Пожалуй… Тогда скажу тебе одно. Спрятать указание теми способами, кои я тебе только что раскрыл, может любой грамотей, имеющий перед собою «Псалтырь», если только додумается до сей хитрости. А вот прочитать его, даже догадавшись о способе записи, сумеет только большой знаток псалмов, ну, вроде меня, например. Ты, емец, уж точно не смог бы. Так что и не бери сего в голову, читай книгу, чтобы постигнуть душу и мысли того, кто ее написал – и разве не о том мы с тобою договаривались?

– Разве? – окрысился Хотен. Однако, опомнившись, тут же поклонился. – Конечно, тебе лучше знать, господине отче митрополите…

– Разумеется, мне лучше знать. Иди, читай, и чтобы не смел больше меня беспокоить без спросу. Князь Изяслав дал тебе только три дня, говоришь? Читай спокойно, я уговорю его не торопить тебя. Молиться можешь дома, от посещений служб божиих тебя избавляю. А теперь исчезни.

Не в лучшем настроении возвращался Хотен в княжеский дворец. А тут и очередная неприятность: дворцовый сторож не пустил его в калитку, заявив невежливо, что знать не знает такого боярина, да и все дружинники сейчас за столом, ужинают в гриднице.

– Да что ж ты, олух царя небесного, меня тут заморозить хочешь? – взревел Хотен – и вдруг осекся. Мороз уж не кусался, как еще вчера, и снег не хрустел под ногами, а по доскам забора, там, где падал на них свет от факела сторожа, темнели черные пятна сырости.

В конце концов удалось вызвать к калитке Радко. Кивнув Хотену, старый децкий, дожевывая, приказал сторожу снять сперва шлем, а затем войлочный подшлемник, после чего наградил его увесистым подзатыльником, пояснив, не торопясь:

– Дитенком как-то вышел я во двор по нужде вечером, и не один, а с отцом моим покойным, потому что сам боялся темноты во дворе. И видим: летит по небу большой и хвостатый огненный змей. Тогда батюшка отвесил мне по затылку, как вот я тебе, и сказал: «Уж теперь-то, Радко, ты сего змея запомнишь!» А тебе запомнить придется его вот, нового боярина господина твоего, великого князя Изяслава Мстиславовича.

– Нечего руки распускать, не большие вы оба бояре, – проворчал сторож, наклонившись за выпавшим из рук шлемом. – Бояре верхом ездят, а не на своих ногах по городу бегают.

Хотен отмахнулся от него, отвел Радко в угол двора, к самой, судя по густым лошадиным запахам, конюшне, зашептал:

– Прости, боярин, что оторвал тебя от стола, однако предстоит нам новое совместное дело, к тому же весьма тайное. Не стану я теперь тебя морозить, тайну открывая, только попрошу: распорядись там, чтобы мне еду и питье с поварни через Хмыря передавали, пока не поедем мы с тобою в посольство. Светиться в гриднице мне теперь не с руки.

– О чем речь! А денежное ли дело? – громким шепотом осведомился старый децкий. И, не дождавшись ответа: – Утро вечера мудренее, посол. А вот твоего Хмыря я вздрючу сегодня же вечером!

Так началось всенощное бдение Хотена, отнюдь не жалевшего князевых свечей. Самолюбие в нем взыграло, и отважился он самолично проверить, не решил ли и в самом деле старый князь Владимир поведать свою тайну первыми буквами выписанных в его книге стихов из псалмов. Может быть, и не все стихи из «Псалтыри» сумел грамотей распознать, однако, из упрямства не приняв этого во внимание, усердно выписывал первые буквы на воске. Закончив, перекрестился и прочитал: «ВВНВПВИИЯВПВПВИИЯПВ». Пробовал поделить на слова и так, и эдак, переписывал и стирал все «В», пробовал читать с конца наперед – только ничего не выходило, кроме сущей бессмыслицы…

Уже ударили колокола к заутрене, когда забылся Хотен неспокойным сном. Проснулся поздним утром, обнаружил завтрак на столе, перекусил, уже весь мыслями в книге… Понемногу он вчитался и действительно, сумел, как и хотел того отец митрополит, заглянуть в душу покойного великого князя. Было вначале ему при этом неловко, будто подсматривал он сквозь щель в чужую горницу, ведь великий князь Владимир Мономах писал вовсе не для него, Хотена Незамайковича, а для своих сыновей. Успокаивал себя тем, что если уж написана книга, то едва ли есть смысл в запретах читать ее всем, кому попадет в руки. Старый князь уверенно писал о себе, говорил «я», «меня», будто на исповеди или рассказывая за столом занятную историю из своей долгой жизни, и постепенно Хотен поймал себя на двойственном чувстве: с одной стороны, пишущий вроде бы принуждал читателя думать, как он, и подражать себе, а с другой, написанное вызывало иногда и отталкивание, желание с пишущим поспорить. И поразился Хотен диву дивному: великий князь Владимир Мономах давно истлел в своем мраморном гробу, стоящем в Софии Киевской, а с кусков телячьей кожи, испещренной темно-коричневыми значками, говорит, будто живой…

Да, покойный князь начинал с изложения своего собственного христианства, сокращенного и облегченного, а Хотену близкого уже тем, что не пугал он загробными муками. Учит князь Владимир своих сыновей, что заслужить милость Божию не трудно и не требуется для этого ни отшельничества, ни в чернецы идти, ни даже голода в посты. Постигни умом и сердцем величие Господа и всевластие Его, творца всего обилия земных овощей и животных, созданных на потребу человеку, да покайся искренне в своих грехах. Ибо грехи, накопившиеся за день, можно избыть ночным земным поклоном да молитвой. Не знаешь длинных молитв, не беда, повторяй самую короткую, Иисусову, «Господи, помилуй», особенно когда едешь куда верхом, а поговорить о чем-нибудь дельном не с кем. Тогда уж лучше «Господи, помилуй» твердить, чем думать в пути о всякой чепухе. Вторая заповедь – помогать убогим, нищим, сиротам, третья – никого не убивать, разве что на войне. Удерживаться нужно от пустых клятв, не присягать по-пустому, а уже если кому или в чем поцеловал крест, то держаться своего слова.