Повесть об уголовном розыске [Рожденная революцией] - Алексей Нагорный

– Так! – с вызовом сказал Макаров. – Мой сосед по квартире сел за разбой, а на допросе признался, что на преступление пошел, поглядев кино про этих… гангстеров. Уверен, что мой сосед не один. Кино про жуликов разлагает молодежь. Надо что? Про любовь, про танцы показывать, ну смешное там… И это повлияет в хорошую сторону, я уверен.

– Примитивно мыслите, – сказал Бушмакин. – Все гораздо серьезнее и глубже. Причины бандитизма, как и вообще причины преступности, лежат в политической и экономической областях, чтоб вы знали. Цитирую товарища Ленина: «Когда десятки и сотни тысяч демобилизованных не могут приложить своего труда, возвращаются обнищавшие и разоренные, привыкшие заниматься войной и чуть ли не смотрящие на нее, как на единственное ремесло, – мы оказываемся втянутыми в новую форму войны, новый вид ее, которые можно объединить словом: бандитизм!» Речь произнесена товарищем Лениным год назад, на десятом съезде партии, и вам, товарищ Макаров, следовало бы об этой исторической речи товарища Ленина знать!

Бушмакин помолчал и добавил:

– А когда причины преступности мы на самом деле сможем отыскать только в синематографе, как вы это предполагаете, я думаю, к этому моменту пройдет много лет. Это будет то счастливое время, когда мы раздавим профессиональную преступность. Вылечим социальные язвы. Всем дадим работу. Какие будут мнения по данному вопросу?

– Признаю свою ошибку, – хмуро сказал Макаров. – Вы мне доказали. А вообще-то беспощадно товарищ Ленин сказал… Даже страшно: наши, можно сказать, красноармейцы, сотни тысяч! И вдруг – не можем мы им дать работы, а они из-за этого в бандиты подаются! У меня даже ощущение, что такие слова товарища Ленина не стоило бы доводить до всеобщего сведения, потому что могут найтись люди и вообще – наши враги, которые эти слова неправильно, во вред нам истолкуют!

– А вот это уже глупость и политическая близорукость, товарищ Макаров! – не выдержал Коля. – Партия и товарищ Ленин в самые трудные минуты не позволяли себе затемнять положение дел. В этом наша сила, я считаю. А если какие-то отдельные сволочи используют эту правду во вред нам, – не страшно.

– В общем, ясно, – подвел итог Бушмакин. – Слово для информации имеет только что прибывшая из Москвы со съезда милицейских работников товарищ Кондакова.

Маруська поднялась и одернула гимнастерку.

– У меня хорошие новости, товарищи, – сказала она. – Нам вводят единую форму, это раз!

– УГРО это не касается, – впервые подал голос Вася.

– Второе, – не обращая на него внимания, продолжала Маруська, – оружие и боеприпасы будут приведены к одной системе.

– И это нам все равно, – выкрикнул неугомонный Вася. – Потому что у постовых наганы, а у нас – кольты и браунинги! Ихнее не подойдет нам. Наше – им.

– Есть нововведение, которое касается лично нас, – сказала Маруська. – Решено организовать научно-технический отдел, в котором будут сосредоточены все средства для раскрытия преступлений. И Центральное бюро дактилоскопической регистрации.

– Давно пора, – одобрил Никита. – А то сколько раз видел я на месте происшествия следы пальцев. Стоишь и думаешь: вот бы послать их в картотеку, сравнить с уже зарегистрированными, ан – нет! Хорошее решение, деловое.

– И еще я хотела сказать вам о той идее, которая, можно сказать, пронизывала красной нитью весь съезд. – Маруська прошлась по кабинету: – Все мы должны четко представлять себе наши функции и права, соблюдать революционную законность. Жулик – он тоже гражданин республики, только споткнувшийся, и наша задача – не пинка ему дать, а помочь встать на ноги! Наше дело какое? Задержать! И только! Следователь расследует, суд судит. Самое большее – мы должны оказать им всемерную помощь, и все! А то на съезде приводились такие примеры, когда наши работники, подчас из самых лучших побуждений, сами пытались и задержать, и следствие повести, и приговор вынести и исполнить, а уж это, братки, самое последнее дело, как говорит товарищ Трепанов из Московского уголовного розыска.

На следующий день Маша повела группу милиционеров в Эрмитаж. Начищенные и наглаженные, в ослепительно белых гимнастерках, милиционеры построились у подъезда управления. По-строевому печатая шаг, к Маше подошел старший:

– Товарищ Кондратьева! Группа к культурному походу готова!

– Ведите! – сказала Маша, заметно волнуясь. Это была первая ее экскурсия, и она всю ночь ворочалась с боку на бок – нервничала и совсем замучила Колю:

– Им будет неинтересно!

– Почему? – лениво, сквозь сон говорил Коля. – Спи…

– Потому что искусство – это очень сложно, очень! А какая у них подготовка?

– Господи, – вздохнул Коля. – Никакой! Но можешь не сомневаться: то, что иной подготовленный воспримет мозгом, – они поймут сердцем. – Коля совсем проснулся и сел, свесив ноги на пол. – Ведь как было? Скажем, я никаких картин, кроме икон, в жизни своей не видал! А думаешь, я не любил на них смотреть? Еще как! Бывало часами разглядывал и все думал: как хорошо, как славно изобразил богомаз небо и бога… На земле бы так… Красиво, по-доброму. А мать говорила: заслужи и увидишь все это. Только после смерти. А я с этим никак согласиться не мог и всегда с ней спорил. Надо, чтобы при жизни все было красиво, по-доброму. Пусть они, Маша, пока еще не очень грамотные и не шибко разбираются, но главное они поймут, я уверен! Придет время, они сами картины нарисуют, музыку сочинят!

– И книги напишут, – грустно улыбнулась Маша. – Ладно, спи… Мечтатель.

…Маша шагала в стороне, по тротуару, прислушиваясь к командам Макарова, – он был старшим в группе – и старалась идти в ногу со всеми. Впереди топали мальчишки, вместе с милиционерами они пели про белую армию и черного барона. Останавливались прохожие, провожали глазами веселых, чеканящих шаг милиционеров…

У Иорданского подъезда Зимнего дворца группа остановилась. К Маше подскочил улыбающийся Вася, следом за ним – Никита.

– А мы с дежурства! Глядим, Марь Иванна наших ведет! Ну, думаем, будет дело! Картины идете глядеть? – затароторил Вася.

– Угадал, – кивнула Маша. – Давайте с нами?

Вася и Никита переглянулись.

– А что, – сказал Никита. – Живопись в принципе облагораживает людей нашей профессии. Скажем, мадонна Рафаэля. Или Леонардо да Винчи.

– Это точно, – кивнул Вася. – Мне, если хорошую книгу прочитаю, целую неделю даже рюмки водки на дух не надо!

Милиционеры сгрудились вокруг Маши.

– Кто был в Эрмитаже? – спросила Маша.

– Я, – поднял руку Никита. – Один раз, еще до революции.

– А мы не разу! – сказал Макаров.

– Тогда вас ожидает большая радость. Потому что встреча с настоящим, большим искусством – это всегда радость… Вы увидите картины лучших художников мира. Они смеялись и печалились, жили и умирали, как все люди, как мы с вами, только разница в том, что свою радость и печаль, свои мысли они навсегда оставили нам и будущим поколениям в своих картинах, чтобы люди из года в год, из века в век становились добрее и лучше.

– Так получается, – заметил Вася, – что задача у художников сродни нашей, милицейской, а?

– Ну, это ты загнул, – сказал Никита. – А я, товарищи, вот что хочу дополнить. Внутри ничего не трогайте, не сорите, ты, Макаров, семечки грызть любишь, так вот – забудь! Тут ведь какое дело… Мы с вами, как это верно заметила Мария Ивановна, умрем, а Эрмитаж будет служить людям вечно!

…Милиционеры разбрелись по залам. Вначале Маша пыталась им что-то объяснить, задерживала их внимание на тех или иных картинах, а потом, поняв, что это лишнее, замолчала.

Вася сосредоточенно изучал «Данаю» Рембрандта. Он нагибался к самой картине, приводя в ужас смотрительницу зала, щурился, приседал, словно хотел преодолеть незримый барьер между собой и толстомясой Данаей, войти в картину и остаться в ней навсегда. Никита сказал ему об этом, но Вася даже не обиделся, настолько он был увлечен.

А Макаров стоял перед мадонной великого Леонардо и… поправлял прическу: стекло на картине служило ему зеркалом! Маша подошла, сказала, скрывая возмущение:

– У вас дома зеркала нет? Я вам подарю.

– Зачем? – удивился и обиделся Макаров. – Вы, наверное, думаете: дуб Макаров и даже – стоеросовый? Ладно. А вот у женщины этой ногти, между прочим, обгрызены!

Маша презрительно посмотрела на него:

– А вот когда невежество превращается в грубость, – это совсем плохо, товарищ Макаров!

– А вы вглядитесь, – сказал он, улыбаясь.

Маша посмотрела и… ахнула.

– В самом… деле… – она растерянно взглянула на Макарова. – Как вы заметили? Вы не обижайтесь на меня, ладно?

– Чего уж там, – великодушно махнул рукой Макаров. – Профессии у нас с вами разные, Марь Иванна.

И оттого, что он так просто назвал ее, Маше стало совсем хорошо. Она вдруг подумала о том, что минуты полного расслабления, отдыха очень редки у милиционеров, у ее Коли, а она да и другие жены, наверное, не всегда считаются с этим. А такие минуты надо по-настоящему беречь, дорожить ими, потому что крайне опасное ремесло выбрали себе эти люди, и кто знает, кому из них суждено еще не раз прийти сюда, в Эрмитаж, а кому сегодняшний поход – первый и последний. Маша закрыла глаза и отчетливо, словно наяву, увидела, как бежит по улице с револьвером в руке Макаров, и из вороненого ствола вылетает бесшумное пламя, а потом Макаров медленно-медленно, как будто в прозрачной воде, валится на мостовую, и рука с намертво зажатым оружием бессильно повисает над кромкой тротуара…