Повесть об уголовном розыске [Рожденная революцией] - Алексей Нагорный

– Никто и не паникует, – отрезал Бушмакин, – но какие же мы большевики, если этот – пусть единичный – факт станем замазывать и тушить келейно, как говорят некоторые недалекие товарищи, – без шума? Грош нам цена тогда!

– А вся беда от этих проклятых нэпманов, – зло сказал Вася. – Макаров погиб. А разве он один? И перерожденцы есть, прав товарищ Бушмакин!

– Скажу так, – Бушмакин обвел присутствующих спокойным, уверенным взглядом. – Мы строим новый мир, товарищи. Первый раз за всю историю человечества строим. У нас нет проторенной дороги, мало опыта. Издержки всякого рода на нашем пути неизбежны. Нужно только стараться, чтобы их было как можно меньше. И не паниковать, когда нам все же не удается их избежать. И не поливать сиропом наши недостатки, не скрывать их, а смело, как учит товарищ Ленин, выносить эти недостатки на свет и ликвидировать их, вот что. Нил Алексеич, прошу вас наметить план мероприятий.

– Намечать нечего, – вздохнул Колычев. – Есть только один главный пункт. Нужна связь Пантелеева. Выйдем на связь – попытаемся через нее подобраться и к нему самому. Но все это теория. Дело далеко не обычное, я уже имел честь вам об этом сообщить.

– Имел честь вам сообщить, – негромко повторил Вася.

– Извините, – смутился Колычев. – Мне трудно привыкнуть к новой манере. Я достаточно стар уже.

– Не обращайте внимания, Нил Алексеич, – улыбнулся Коля. – Василий нынче с левой ноги встал. Мы все, Нил Алексеич, уважаем ваш опыт и человеческие качества, честность вашу уважаем. И вас, как нашего наставника и учителя.

– Ладно, – сказал Вася. – Я не спорю. Нил Алексеич, не держите сердца на Васю, лады?

– Лады, – рассмеялся Колычев.

Когда все разошлись, Бушмакин вздохнул:

– Боюсь, вычистят от нас Колычева как социально чуждый элемент. Думаю обратиться в Москву, к товарищу Дзержинскому. Как считаешь?

– Могу подписаться, если надо, – сказал Коля.

– Ну ладно. – Бушмакин снова вздохнул. – По заводу нашему не скучаешь? А я, Коля, шибко горюю. Во сне вижу – станок крутится, стружка бьется…

– Да нет этого ничего, – простодушно ответил Коля. – Стоят заводы.

– Я ж тебе про сон, чудак человек, – хмуро уронил Бушмакин. – Ладно, иди работай. Я, пожалуй, к Сергееву пойду.

Через пятнадцать минут Бушмакин уже входил в Смольный. С памятного 1917-го здесь почти ничего не изменилось, только вместо матроса у входа стоял добротно одетый часовой в буденовке. В приемной Сергеева не было посетителей, и Бушмакин решил, что ему крупно повезло, но секретарь сказал, что Сергеев уехал на завод и будет только вечером. Бушмакин расстроился и хотел уже уходить, однако секретарь остановил его.

– У вас, собственно, какой вопрос?

– С кадром у нас непорядок, – уклончиво ответил Бушмакин.

– Вот и прекрасно! – почему-то обрадовался секретарь. – Все кадровые вопросы решает инструктор адмотдела товарищ Кузьмичев, а он у себя!

– Спасибо, – хмуро поблагодарил Бушмакин и прошел в кабинет Кузьмичева.

Тот встретил его приветливо, встал навстречу, усадил, дружески улыбнулся:

– Столько времени работали вместе, а познакомиться так и не пришлось. Слышал о вас много хорошего, очень рад!

Бушмакин хотел честно сказать, что тем же ответить никак не может, потому что ничего хорошего о Кузьмичеве не слыхал, но потом вспомнил, что пришел с просьбой, а когда просишь, надо не хмуриться, а улыбаться. «Ну и бесхребетная ты личность, товарищ…», – изругал себя Бушмакин, но вслух произнес другое:

– Я рассчитываю на вашу справедливость и объективность, товарищ Кузьмичев. Приказано выключить из службы всех бывших полицейских, невзирая на лица и заслуги.

– Ну и что же? – улыбнулся Кузьмичев. – Это решение партии. А вы не согласны?

– Согласен. Но я знаю старинную истину: «Исключение подтверждает правило». Я прошу сделать исключение для старого специалиста, товарища Колычева Нила Алексеевича. Это ходячая энциклопедия розыскной работы, ходячая картотека и…

– И ходячая компрометация Советской власти, – снова улыбнулся Кузьмичев. – Вы задумались над тем, что многие граждане знают вашего Колычева как бывшего полицейского чиновника, бывшего дворянина и вообще – бывшего? У народа возникнет вопрос: если Советская власть использует в своей работе бывших, она пуста! Она не в состоянии сама по себе ничего решить, ничего обеспечить и больше того: народ может засомневаться! А это, скажу я вам, печально, если не больше.

– А указания товарища Ленина о тактичном и бережном отношении к старым специалистам? – закипая, спросил Бушмакин. – Вы о них знаете?

– Эти указания не распространяются на полицию, неужели вы этого не понимаете? Странный вы человек! – удивился Кузьмичев. – Ведь вы просите за тех, кто нас преследовал и истязал. Что за близорукость!

– Я прошу в интересах дела. А оно у нас, надеюсь, общее?

– По-вашему, корабль революции в опасности только потому, что какой-то там Колычев будет исключен из списка личного состава УГРО? – съехидничал Кузьмичев.

– Если Колычев и такие, как он, будут и впредь помогать Советской власти, – упрямо сказал Бушмакин, – корабль революции только быстрее поплывет!

Кузьмичев задумался на мгновение:

– Ваша настойчивость и убежденность делают вам честь, товарищ Бушмакин. Хорошо, я разберусь.

– Ну вот и славно, – растаял Бушмакин. – Ухожу от вас в полной надежде, товарищ Кузьмичев!

Бушмакин ушел. Кузьмичев нажал кнопку звонка:

– Я вас вот о чем попрошу, – сказал он секретарю. – Направьте начальнику милиции напоминание: всех бывших полицейских уволить в течение десяти дней без всякого исключения! Это все. Впрочем, нет. Напомните, как фамилия товарища, который только вышел?

– Да вы его должны знать? – удивился секретарь. – Вы же с ним вместе работали!

– Я не спрашиваю вас, с кем я работал, – холодно заметил Кузьмичев. – Если вы не знаете, имейте партийное мужество честно сознаться в своей неосведомленности.

– Бушмакин его фамилия, – нахмурился секретарь.

– Вот видите, – назидательно сказал Кузьмичев. – На пустые пререкания мы с вами потратили несколько драгоценных минут. Это не по-государственному. Так вот, о Бушмакине… Составьте от моего имени докладную на имя первого секретаря. Отметьте, что Бушмакин – товарищ политически незрелый. Думается, уголовным розыском руководить ему рано.

– Да он пожилой уже! – наивно удивился секретарь.

– Значит, поздно, – отрезал Кузьмичев.

Колычев, конечно же, не догадывался о том, какие тучи собрались над его головой. Он настойчиво работал над делом Пантелеева, пытаясь отыскать хоть какие-нибудь подходы к матерому бандиту. В обеденный перерыв Колычев пригласил Колю прогуляться. Они вышли на набережную Екатерининского канала. Была ранняя весна, над утомительной мозаикой «Спаса на крови» синело ситцевое петербургское небо, внизу, за чугунным парапетом, черная вода несла щепки, сломанные стулья и всякий хлам – городское хозяйство пока бездействовало.

– Красивая церковь? – вдруг спросил Колычев.

Коля всмотрелся:

– Пестрая… А вообще ничего, материал хорош – на века.

Колычев с уважением посмотрел на Колю:

– Честно сказать, поражен точностью вашего суждения, Коля. Профессионал-искусствовед не сказал бы лучше. У вас меткий, острый глаз. Вам бы книжки по искусству надо почитать. Грабаря, например. Историю русского искусства. Прекрасная вещь.

– Куда нам, – вздохнул Коля. – На Маркса и классиков времени не хватает. Что будем с Ленькой делать, Нил Алексеич, будь он трижды неладен?

– Есть у меня одна зацепка, – сказал Колычев.

– Ну-ну? – заинтересовался Коля.

Колычев покачал головой:

– Коля, вы прекрасный молодой человек, но позвольте заметить вам нелицеприятно, что «ну» говорят лошадям. Вы удивительно совмещаете тонкость с бестактностью.

– Лицеев не кончали, – обиделся Коля.

– Очень плохо! Нечем гордиться!

– Значит, если я от сохи, я уже и не человек? – с вызовом спросил Коля.

– Почему же. Учитесь – и вы станете именно человеком. С большой буквы! У вас все данные для этого. Неужели вы революцию совершили только для того, чтобы по примеру некоторых примитивных личностей грабить буржуев? Или изымать излишки, как это теперь называется…

– Это называется экспроприировать экспроприаторов, – налегая на «р», пояснил Коля.

– Возможно, – кивнул Колычев. – Я в марксистской терминологии не силен. Но я убежден, что смысл такой революции, как ваша, прежде всего в том, чтобы дать знания всему народу! А будете сохой гордиться – вас сомнут, молодой человек.

– А вас? – Коля в упор посмотрел на Колычева. – Давно хотел спросить: вы с нами на самом деле или так, до поры до времени?

– Вопрос прямой и требует прямого ответа, – сказал Колычев. – Я принимаю сущность Октябрьской революции, потому что не могу не видеть, что царизм прогнил насквозь и разложился. Взятки, лихоимство, блат во всем, как у преступников… Такой строй обречен. Что касается белого движения – жизнь доказала, что в его основе была такая же тухлятина… Все это так и все же, скажу вам честно, Коля, я не все понимаю и не все принимаю в нашей действительности. К власти рвутся разного рода проходимцы и бездари, вроде Кузьмичева. Их назначают, дают власть! Неужели вы не видите, не понимаете, что Кузьмичевы – первые враги ваши? Наши, если угодно! И… не время и не место об этом сейчас говорить, Коля. Давайте о деле. Зацепка вот в чем: мы все уверены, что нужна связь Пантелеева, не правда ли?