Брисингр - Кристофер Паолини

Слоан так поджал губы, что они стали похожи на две белые ниточки:

— Ты неправильно обо мне думаешь.

— Да нет, вряд ли. Поскольку совесть не позволяет мне просто убить тебя, то я придумал тебе иное наказание, тоже, по-моему, достаточно страшное. Я убежден в одном: Катрина для тебя действительно важнее всего на свете. А потому наказание твое будет следующим: до конца дней своих ты не должен видеться со своей дочерью, разговаривать с нею и касаться ее; ты будешь жить, зная, что они с Рораном счастливы вместе. И без тебя.

Слоан втянул воздух сквозь стиснутые зубы и воскликнул:

— Таково, значит, твое наказание? Ха! Но ты не сможешь воплотить его в жизнь! Как ты заставишь меня сделать все это? У тебя ведь нет тюрьмы, куда ты мог бы меня заключить.

— Я еще не закончил. Я заставлю тебя выполнить все это, ибо ты поклянешься мне на языке эльфов — языке истины и магии, — что исполнишь все предписания вынесенного тебе приговора.

— Ты не можешь заставить меня поклясться в этом! — прорычал Слоан. — Даже под пыткой!

— Смогу. И пытать я тебя не стану. Мало того, я наложу на тебя чары, принуждая тебя отправиться на север и идти в этом направлении до тех пор, пока ты не достигнешь эльфийского города Эллесмеры, который находится в глубине леса Дю Вельденварден. Ты можешь, конечно, попробовать этому сопротивляться, но сколько бы попыток ты ни делал, мое заклятье будет терзать тебя, точно чесотка, до тех пор, пока ты не подчинишься и по собственной воле не отправишься в королевство эльфов.

— Неужели у тебя не хватает храбрости самостоятельно прикончить меня? — спросил Слоан. — Неужели ты такой трус, что не можешь воткнуть мне в горло клинок, а потому заставляешь меня скитаться в диком краю, слепого, не ведающего пути, пока непогода или дикие звери не завершат начатое тобой? — Он плюнул в Эрагона, но промахнулся. — Ах ты жалкий желтопузый щенок! Отродье вонючей шлюхи! Ты, Эрагон, настоящий ублюдок! Тебя даже собственная мать-сука никогда не вылизывала! Ты ядовитая жаба! Грязная свинья! Да я бы с тобой даже крошкой хлеба не поделился, если б ты голодал! Я бы и капли воды тебе не дал, умирай ты от жажды! Я бы тебя и в общей яме для нищих не похоронил, если б ты сдох! Ты же ничего не понимаешь, у тебя в голове гной вместо мозгов! Ты так труслив, что только и можешь беспомощного человека за щеку укусить!..

А ведь в ругательствах Слоана, думал Эрагон, слушая его, есть даже что-то непристойно впечатляющее. Впрочем, подобное «восхищение» отнюдь не спасало его от желания незамедлительно придушить мясника и заткнуть, наконец, его грязную пасть. Однако он подозревал, что своими проклятиями Слоан нарочно старается его взбесить, заставить его первым нанести удар и положить его жизни слишком быстрый, а потому незаслуженный, конец.

— Может, я и ублюдок, — сказал Эрагон, — но не убийца. — Слоан быстро набрал в грудь воздуха, но возобновить поток своих гнусных обвинений не успел, ибо Эрагон тут же прибавил: — Куда бы ты ни пошел, тебе не захочется ни есть, ни пить, и дикие звери тебя не тронут. Я окутаю тебя кое-какими чарами, которые не позволят ни людям, ни зверям тревожить тебя; мало того, животные сами станут приносить тебе пищу, когда это будет необходимо.

— Тебе такое не под силу! — прошептал Слоан. Даже при свете звезд Эрагону было видно, как смертельно побледнело его и без того бледное лицо. — Нет у тебя такой возможности! Нет у тебя такого права!

— Я — Всадник, Слоан. И прав у меня не меньше, чем у любого правителя.

И тут Эрагон, которому порядком надоело уже препираться со Слоаном, вслух произнес его истинное имя. Когда тот его услышал, на его лице появилось выражение апокалипсического ужаса. Он воздел перед собой руки и завыл, словно его пронзили кинжалом. Он выл низким дрожащим голосом, полным отчаяния: это был вопль человека, которого собственная его природа как бы приговорила к судьбе, от которой ему нет спасения. Затем Слоан упал на четвереньки, низко опустив голову, и разразился рыданиями; упавшие вперед редкие грязные патлы скрывали его лицо.

Эрагон смотрел на него, потрясенный подобной реакцией. «Неужели, когда кто-то вслух произносит истинное имя человека, он всегда ведет себя именно так? — думал он. — Неужели и со мной так будет?»

Однако же, укрепив сердце и стараясь не обращать внимания на жалкое негодование Слоана, Эрагон принялся осуществлять задуманное. Он повторил истинное имя Слоана, а затем заставил мясника выучить древние слова клятв, которые должны были воспрепятствовать его встречам с Катриной. Слоан сопротивлялся, как мог; он выл и стонал, он скрипел зубами, но выбора у него не было: ему пришлось подчиниться Эрагону, ибо тот знал его истинное имя. Когда с произнесением клятвы было покончено, Эрагон воспользовался пятью заклинаниями, которые должны были не только направить Слоана в Эллесмеру, но защитить его от любого насилия, а также заставить птиц, зверей и рыб, обитающих в реках и озерах, давать ему пищу. Но заклинания эти Эрагон произнес так, чтобы впоследствии они черпали силу не в нем, а в самом Слоане.

Полночь давно миновала, когда Эрагон завершил наложение последних чар. Его шатало от усталости. Бессильно опершись о свой посох из боярышника, он посмотрел на лежавшего у его ног Слоана, свернувшегося клубком, и сказал:

— Я закончил.

Мясник ответил сдавленным стоном. Казалось, он хочет что-то сказать, и Эрагон, нахмурившись, присел возле него на корточки. Щеки Слоана были красны от крови, так сильно он их себе исцарапал, и перепачканы соплями и слезами, капавшими из уголков его пустой левой глазницы, которая, видимо, была все же менее искалечена, чем правая. В душе Эрагона поднялась волна жалости и вины; ему не доставляло ни малейшего удовольствия даже этого человека видеть до такой степени униженным. Мясник был сломлен, ибо лишился всего, что ценил в жизни, в том числе и собственных заблуждений, и это именно он, Эрагон, сломил его. И Эрагону вдруг показалось, что он совершил нечто постыдное. «Но это же было необходимо, — думал он, — хотя я никому бы не пожелал совершить такое».

Слоан снова застонал. Эрагон с трудом разобрал несколько невнятных слов, сорвавшихся с губ мясника:

— Всего лишь кусок веревки! Я же не хотел… Измира… Нет, нет, прошу вас, не надо… — Невнятное бормотание стихло, и в наступившей тишине Эрагон мягко коснулся плеча Слоана. Тот замер. — Эрагон… — прошептал он, — Эрагон… я слеп, а ты велел мне идти через всю страну… в полном одиночестве. Я всеми покинут, я проклят и знаю, кто я. Мне не вынести этого. Помоги мне, Эрагон. Убей меня! Освободи от этой пытки.

И Эрагон, повинуясь невольному порыву, сунул ему в руку свой посох: