Стрелы Перуна - Пономарев Станислав Александрович

А посредине острова Ал-Бейда, на стенах белокаменного дворца Шад-Хазара Наран-Итиля, стояли исполины-тургуды с оружием в могучих руках. И золотой диск, ранее ярко блестевший над куполом дворца, светился теперь тревожным кроваво-красным огнем.

4. Путь к пределу желаний

Глава первая

На императорском корабле

Легкая, с хищными обводами греческая кондура, вспенивая острым носом встречную волну, стремительно летела вверх по полноводной реке. Гнали корабль вперед десять пар гибких кленовых весел. Скрипели уключины, звенели кандалы на руках гребцов. В крепкие дубовые брусья вделаны невольничьи цепи, и длина их как раз позволяла сделать полный взмах веслом.

Надсмотрщик с длинным бичом в узловатой руке стоял за спинами рабов. Иногда жгут из воловьей кожи вспарывал воздух и тотчас вторил ему звенящий вскрик: у кого-то из лопнувшей кожи брызгала кровь.

Все рабы рослые и могучие. Были тут черные атлеты Африки, смуглые исполины Востока, черноволосые силачи Македонии и Фракии, узкоглазые богатуры Хазарии и желтоволосые могуты-славяне. Кондура царская, и гребцы для нее подбирались не случайно.

Надсмотрщик, сам невольник и поэтому истязатель более безжалостный, чем любой свободный человек в этой должности, зря рукам воли не давал. Не из жалости — калечить живую машину было строго запрещено, она должна работать исправно. Да и побаивался надзиратель: хоть и скованы рабы, а вдруг...

Гребцов хорошо кормили, чтоб сила их не убывала. А если заболевал кто, того равнодушно бросали в волны. Спасешься — живи, наслаждайся свободой! Утонешь — туда и дорога! В то жестокое время лошадей жалели больше, чем людей. Да и кто рабов за людей признавал?!

Однако как хорошо ни кормили царских гребцов, жира на такой работе не нагуляешь. Иной раз с восхода до заката машет раб веслом и валится тут же на жесткую скамью смертельно уставший, не желающий никаких благ, кроме сна без сновидений. Иной раз и им попутный ветер дарил часы и даже дни желанного отдыха. Но чаще это происходило в открытом море. С тех пор как кондура вошла в устье Днепра, гребцы не знали отдыха: река сопротивлялась их натиску, а попутного ветра, чтоб надулся прямоугольный парус, не было уже более двух недель.

Наверху в плетенной из лозы каютке возлежал на мягкой тахте посол византийского императора патрикий Михаил. Мысли его были далеко, там, куда стремил его корабль, — в Киеве, во дворце грозного северного воителя Святослава.

Двор Никифора Фоки беспокоила неумолимо возрастающая мощь Киевской Руси. В Таматархе и Керчи, рядом с колонией Византии в Таврии, обосновались значительные отряды воинственных подданных Киева. И хотя эти города-порты, запиравшие выход в Черное море, принадлежали Хазарии, руссы чувствовали себя там большими хозяевами, чем воины и купцы великого кагана Иосифа.

Более двух веков продолжалась упорная борьба за обладание плодоносной Таврией между Византией и хазарским каганатом. В середине десятого века греки готовы были торжествовать победу. Но тут явилась третья сила — Киевская Русь. Походы на Константинополь дружин Олега и Игоря потрясли империю. Однако эти свирепые властители Севера не смогли удержать за собой плоды скоротечных побед. Иное дело — нынешний князь Руси Святослав. Он был подобен орлу: смел, дерзок, стремителен, всесокрушающ и цепок. Все, что попадало в его когти, он держал мертвой хваткой. Скороходные и верткие ладьи руссов все чаще появлялись у берегов византийских владений в Крыму. Бородатые рослые воины прыгали с кораблей на сушу и, закрывшись огромными красными щитами, обрушивали на цветущее побережье безжалостную мощь тяжелых копий и длинных обоюдоострых мечей. Лилась кровь ромейская, горели поселения и хлебные нивы, а вместо птичьего щебетания в задымленном воздухе грозно и весело свистели тучи каленых стрел. Полыхал огонь, смрадом пахло. Вороны слетались на бранчливую тризну. Радовались черноперые разбойники — еды вдоволь. Плодилось воронье!

А с суши набегали орды хазар и печенегов. С трудом отбивался Херсонес. Отступиться же от благодатных земель в Крыму Константинополь не желал, ибо эта заморская колония давала Византии треть всего хлеба.

Патрикий Михаил, ловкий дипломат и интриган, должен был склонить к союзу с империей великого князя Руси, отвратить его военную мощь от ромейских владений в Таврии или с помощью руссов вытеснить с полуострова давних своих соперников — хазар. Зимой в тайной беседе Никифор Фока так и не смог дать вразумительного ответа русскому послу воеводе Асмуду, который изложил требование Святослава: не мешать Руси в борьбе с Хазарским каганатом. Сейчас посланник базилевса вез такое согласие. И еще: если удастся, то хитростью или посулами выторговать у северного соседа Таматарху и Керчь после их взятия в войне с Хазарией.

Патрикий Михаил был уверен в успехе своей миссии, ибо полагался не только на свой природный ум, но и на коварство, которое во все времена было основой дипломатии царьградского двора. Вот и сейчас императорский посол вез пять кентинариев[94] золота для подарков бек-ханам Печенегии, чтобы они двинули своих всадников на Русь. Если это случится, то царь скифов Сфендослав будет более сговорчив. Но печенегов не обмануть: они в простоте и свирепости своей ни в какие посулы не верят, а плату берут только вперед. Тяжкую миссию возложил император на своего посла, поэтому Михаил был хмур и задумчив.

Иногда патрикий смотрел сквозь узкое окно-бойницу на берег. С тех пор как кондура вошла в устье Днепра, ее по обоим берегам преследовали шайки печенегов. Иногда дикие всадники кричали что-то, призывая пристать к берегу. А когда корабль плыл дальше, они грозили длинными узкими мечами, и возмущенный крик степняков, несмотря на шум волны и скрип уключин, долетал до ушей греков. Патрикий приказал не обращать на них внимания. Тогда кочевники в ярости пускали стрелы, пытаясь попасть в кормчего. Стрелы чаще падали в воду, не долетая. Но иногда они с грохотом вонзались в борт. Если это случалось, тогда дюжие воины-катаф-ракты брали тяжелые луки. Греческие стрелы летели вдвое дальше печенежских и легко доставали врага. Кочевники с визгом и гиканьем поворачивали своих косматых низкорослых коней и растворялись в степи. Но проходило немного времени, и стремительные всадники снова возникали из знойного марева. И все повторялось сначала...

Кондура подходила к порогам. Греки решили переночевать на острове святого Лаврентия[95] — последнем приюте перед нижними днепровскими порогами. Но и тут оказались печенеги: трое дозорных, посланных на остров для разведки, едва не попали в засаду, одного из разведчиков ранили стрелой в грудь.

Патрикий приказал кормчему поставить корабль посредине реки, там, где до берегов было дальше всего, и выставить на ночь усиленную стражу.

При дымном свете смоляных факелов гребцам-невольникам принесли еду — рисовую кашу с оливковым маслом и куски ржаного хлеба. Звеня цепями, рабы жадно набросились на пищу. Хриплыми голосами требовали они воды и добавки. Воды им давали вдоволь, добавки — чуть-чуть и то потому, что завтра им предстояло перетаскивать корабль посуху, минуя пороги. Рабы бранились, грозили бунтом. Бич надсмотрщика не умолкал...

Но человек — везде человек! Как только наполнились желудки и спала первая усталость, кое-где вспыхнули разговоры. Невольники вспоминали родные очаги, далекие и недосягаемые, похвалялись былой боевой славой и кляли злую судьбу, заточившую их в цепи. Иные в воображении своем воспроизводили образы матерей, жен, детей: об этом не говорили, это держали в сердце. Говорили о другом.

— Меня в бою оглушили. Так в неволю угодил, — рассказывал огромный, заросший черной бородой, плешивый араб. — Ха-х! Но перед тем я семерых румов зарубил!