Лето волонтёра - Сергей Лукьяненко

называет его папа. Отец не курит, разве что иногда, с друзьями, и тогда мама выгоняет их на балкон. А сейчас дом горит, и мама… нет… нет…

Отец стоит, опершись о перила, и смотрит вниз. Только что было самое страшное, Ростик перелез через перила, что-то шептал отцу, а тот качал головой и о чем-то умолял, и брат с криком прыгнул вниз…

– Даринка… – говорит отец, повернувшись. Лицо его кажется красным от отблесков огня. – Все хорошо. Ты закроешь глаза, хорошо? Я тебя подниму и кину. В кусты. Как братца Кролика. Ты немножечко ушибешься, но немножечко. Хорошо?

Я плачу и обнимаю отца.

Я знаю, что мы высоко.

От стекол пышет жаром.

Я не маленькая. Я понимаю, что, когда стекла лопнут, нас сожжет в один миг.

Я пытаюсь повернуть голову и посмотреть вниз. Но отец не дает.

Это значит, что брат прыгнул плохо.

Это значит, что Ростика больше нет.

У нас такой дурацкий дом, наш балкон торчит под самой крышей, рядом нет других балконов и на крышу не залезть, я даже боялась сюда выходить, и когда папа с друзьями выходил, волновалась за них.

А мама говорила, что нужно поставить на балконе лебедку или положить веревку. На случай пожара. И отец всегда говорил, что это хорошая идея.

Но так и не поставил и не положил.

– Закрой глаза, Даринка… – шепчет мне в ухо отец. Целует.

Я закрываю глаза, он поднимает меня на руки. Я чувствую, как он напрягается. Он хочет кинуть меня далеко-далеко, до мягкой клумбы и кустов, как Волк кидал братца Кролика…

Мне страшно, а когда мне страшно, я не закрываю глаза. Но отец велел закрыть, и я закрыла.

Толчок сильный.

И наступает невесомость.

Это я падаю.

Мне очень страшно!

Я вспоминаю, как вчера Ростик пришел из школы, и он был такой веселый, и все в мире было еще хорошо. С ним забежал его одноклассник, Макс, красивый парень, он мне немножко нравится. Макс подмигнул мне, а я так смутилась, что высунула язык, словно детсадовка…

Вспоминать Ростика слишком больно.

И я думаю про Макса.

Вокруг меня пустота и невесомость, я все падаю и падаю, мне очень страшно…

И я думаю про Макса…

Я-мы обнимаем Дарину, укачиваем, прижимаем к себе. Все, включая Карира. Ему тоже очень страшно и очень жалко.

«Прости меня, – говорю я Дарине. – Прости, прости, прости…»

И показываю, за что прошу прощения.

Показываю, как мы с Миланой стоим голые в душевой кабине. На Селене, в корабле Инсека. Как мы целуемся…

«Прости», – шепчет Милана.

«Я знаю, – отвечает Дарина. – Я бы тебя тоже соблазнила. Прости меня…»

И я вновь оказываюсь в ее сознании.

В теплом, влажном, мягком Гнезде.

…Я смотрю на Максима. Мне очень стыдно за то, что я сделала, и еще больше за то, что сделаю сейчас.

Я уже его призвала.

Да, я испугалась, но Призыв навсегда испортит его жизнь. У него не будет детей, а воспоминания о Гнезде и контакте с общим разумом отравят его до конца его дней.

Ему и без того будет плохо. Я еще могу его отпустить… но он мне нужен, мне нужно защитить себя и Наську, мне надо возродить Гнездо. Я не могу общаться с Гнездом полноценно, и Гнездо не в силах рассказать мне, что произошло. Я вижу лишь смутные образы врага, смертоносного и безжалостного.

А значит, мне нужен Максим. Весь целиком.

Я должна сделать так, чтобы у него даже мысли не возникло уйти.

Чтобы он исполнил все, что может, – и еще больше.

– Я пока очень похожа на человека, – говорю я. – Жницы недалеко уходят по пути изменений. Если я стану хранителем, то все будет иначе… Максим, я вызываю у тебя отвращение?

– Нет, – говорит Макс охрипшим голосом.

– Мне вчера показалось, когда ты меня обнимал…

– Тебе не показалось.

– Максим, это у меня первый и последний раз, наверное. Если… если я тебе не противна…

Встаю, глядя в пол. Максим подходит ко мне. Я слышу, как колотится его сердце, учащается дыхание, ощущаю запах гормонов. Я не человек, я только выгляжу похоже. Мои пальцы теребят поясок халата.

– Может, меня кто-то посчитает… психом, – отвечает Макс. – Но ты мне нравишься.

Я сбрасываю халат.

Пальцы Максима касаются моего лица. Он целует меня, и я отвечаю, неумело, но старательно. И мне это нравится.

Он действительно мне нравится, и от этого хочется рыдать.

– Открой глаза, – говорит Макс.

Мотаю головой.

– Не бойся, – говорит Макс. – Я хочу их видеть.

Это как раз то, что ему видеть не следует.

Но я жница, и у меня есть долг.

Он мне нравится, нравится, да. Но я должна сделать больше. Я должна его в себя влюбить. Начисто, до безумия. Чтобы он пошел до конца, ведь Призыв – это еще не приказ…

Я поднимаю взгляд на Макса.

Глаза – зеркало души. Ну а если серьезнее, то глаза – это тот кусочек мозга, который опасливо выглядывает наружу из тела.

Измененные не способны к телепатии. Через Гнездо мы можем обмениваться эмоциями, несущими в себе информацию. Но кое на что мы способны и сами по себе.

Стражи способны проецировать страх и угнетать волю врага. Беззащитные монахи – вызывать дружелюбие и симпатию.

Мы, жницы, в первую очередь – учителя. Мы умеем порождать интерес и любовь. Ну да, это для куколок. Но разница невелика.

Смотрю в глаза Максима. Знаю, что сейчас мои глаза начинают мерцать сиреневым светом.

Я проецирую в его разум любовь.

И слишком поздно понимаю, что в этом не было нужды.

Глаза – это зеркало…

Что это было? Я открылась, и он влюбил меня в себя? Или меня ударило моим собственным отраженным приказом любить?

Мне стыдно, стыдно, стыдно!

Я рыдаю, а Макс целует меня, и я целую его в ответ, я не могу его не целовать, я люблю его… и я заставила его полюбить меня…

Что я наделала?

Как мне теперь с этим жить?..

Я обнимаю Дарину – в тех искаженных пространствах, где спрятаны материя и энергия наших тел.

Милана и Карир отступают, они знают, что сейчас нам надо быть вдвоем.

Я-мы просто стоим в белом сиянии, в виртуальной среде, которую я-мы создали для этого. Но все как настоящее. И наши нагие тела, и соединившиеся руки, и слезы на глазах Дарины.

Делаю усилие и максимально отсоединяю свой разум, чтобы говорить от имени Максима.

– Дарина… ничего ты со мной не сделала…

Она поднимает глаза. Это почти как