Морпехи - Натаниэль Фик

— Сочту за честь, сэр, — сказал я.

Итак, по возвращении домой я переведусь в разведку.

Мы прибыли на Родину. Я покинул Америку за месяц до теракта 11 сентября, и разница была налицо. Люди, казалось, стали добрее, внимательней и тревожнее.

Я предпринял необходимое паломничество в «Граунд Зиро», кафе под открытом небом в самом центре Пентагона, и в сам Пентагон, посетил церемонию на Южной лужайке Белого дома в честь полугодовой годовщины событий 11 сентября. Я видел на лицах людей печаль и скорбь, но также и желание отомстить.

Я рад был вернуться в марте в Кэмп-Пендельтон. Я чувствовал себя комфортнее рядом со своими морскими пехотинцами.

Патрика перевели на должность начальника артиллерийско-технической службы роты «Браво». На моем столе лежали скрепленные степлером приказы: «Вы должны явиться не позднее 12.00 25 марта 2002 года в 1-й Разведывательный батальон для исполнения временно возложенных на вас обязанностей, что займет приблизительно 65 дней». Разведка, но только временно. Сначала мне нужно пройти подготовку.

Каждый морской пехотинец думает, что он самый крутой парень в комнате. Многие с этим согласятся, но все равно, самое крутое звено нашего рода войск — разведка. Из 175 ООО морских пехотинцев, служащих в регулярных войсках, в разведке служат менее 3000.

Отбор в разведку начинается с изучения личных дел кандидатов, у которых должны быть безупречные данные: звание специалиста по стрельбе, отличная физическая подготовка, прекрасные рекомендации от предыдущих командиров. Прошедших предварительный отбор отправляют на двухнедельную «Учебную программу разведки» (УИР), те же, кто прошел эти курсы, продолжают обучение на «Курсах по основам разведки» (КПР) в Коронадо, штат Калифорния. На КПР учат базисным навыкам разведывательного патрулирования, наблюдения и коммуникации.

УПР и КПР не научили меня практически ничему. Большую часть тактических технических знаний я почерпнул еще в Афганистане, причем на собственной шкуре. Но зато эти курсы наделили нас кое-чем более ценным: легитимностью.

КПР мы окончили в июле 2002 года. И теперь в качестве новых разведчиков морской пехоты должны были повысить уровень прыжков с парашютом, уровень подводного плавания, пройти школу выживания, специальные курсы по изучению иностранного вооружения, курсы подрывных работ, пройти альпинистскую подготовку.

Один из моих страхов — это угодить под воду и не иметь возможности выбраться оттуда. Утонуть. Кто-то заметил это, и начиная с 04.00 часов утра понедельника из меня будут вытаскивать этот страх.

Это называлось курсы по плаванию и безопасному бою на водных объектах. Инструктор сказал нам во время предрассветной беседы, что курсы были нацелены на внутренний комфорт в воде, но достигнуть вожделенного комфорта нам придется посредством крайнего дискомфорта. «Мы найдем ваше слабое место и сделаем его сильным». Инструкторы пообещали отодвинуть рамки нашего восприятия страхов так далеко, что при переходе границ этих рамок мы, вероятно, умрем. «Вы будете, в полном значении этого слова, нетонущими». Я слушал их и мне становилось нехорошо. Я так мечтал срулить с этих курсов — наверное, потому-то я и здесь.

Поначалу нас было двадцать. Окончило курсы одиннадцать человек. Эти курсы были для меня тем, чем в свое время была ШПО. Я посмотрел страху в глаза и победил его. Получил свой диплом, был бодр и готов встретиться со своим взводом. Но у батальона были другие планы. Несмотря на заверения капитана Уитмера о том, что Первому разведывательному нужно постараться избегать тренировок, нацеленных на «высокую скорость и маленькое сопротивление», мне был вручен билет и приказано отправиться в Форт-Бенниг, штат Джорджия, где мне нужно будет пройти еще один курс обучения и стать парашютистом десантных войск.

Я должен был провести три недели на Курсах воздушно-десантных войск, работая со своим новым взводом. Я заметил странную тенденцию в моей карьере: обучен командовать пехотным взводом, но получил взвод оружия; обучен ходить по береговой линии — отправлен воевать в страну, не имеющую выхода к морю; обучен прямо с парашютом нападать на патруль, но в реальной жизни делал это с земли или с кузова грузовика. Это могло свести с ума, но я решил воспринимать подобные обстоятельства как тренинг для умения приспосабливаться. «Импровизировать, адаптироваться и превозмогать трудности» — недаром это мантра морской пехоты.

Курсы воздушно-десантных войск напомнили мне ШПО. Мы оставили рюкзаки у дверей. Каждое утро мы строились, отжимались, нас тоже «имели как хотели» военные инструкторы в черных головных уборах. Мы должны были обращаться ко всем: «Сержант воздушно-десантных войск».

«Сделайте мне тридцать отжиманий! И пятьдесят за ваших морских пехотинцев!»

В течение двух недель инструкторы прививали нам мышечную память. Мы прыгали с деревянных ящиков в яму для прыжков. Прыгали с чего-то под названием «тренировочнопарашютная вышка», использовали висящую, в пяти футах от земли имитацию подвесной системы.

Колени болели, бедра были все в синяках — и все это из-за отработки приземления. Вечера я проводил в путешествии к автомату со льдом и горстями пичкал себя мотрином.

Сержант воздушно-десантных войск стоял в двери самолета — самолет был, в свою очередь, высоко над землей — и был готов толкнуть меня в спину. Он ухмыльнулся и крикнул:

— Не волнуйся, если что, я тебя пихну, а гравитация сделает все остальное.

Когда свет фонаря над дверцей стал зеленым, я выпрыгнул. Я не предоставлю ему такой радости: толкнуть мета. При правильном отделении ноги парашютиста должны быть вместе, тело наклонено, а руки с локтями должны быть крепко прижаты к запасному парашюту на животе. Вверх ногами. Небо. Земля. Небо. Земля. Раскрылся парашют, наполнился воздухом. Рывок. Я начал опускаться намного медленнее и стабильней. Шок от рывка окончательно привел мета в чувство.

«Одна тысяча, две тысячи, три тысячи, четыре тысячи. Посмотреть на купол парашюта, и если он раскрылся неполностью или имеет неправильную форму, то нужно постараться устранить недостатки». Нас так неистово натаскивали, готовя к прыжкам, что я наизусть помнил, что, как и когда нужно делать при отделении. Я сосчитал громко и вслух. Проверил стропы, убедился, что они не переплелись, посмотрел вверх: парашют должен иметь округлую форму, не должно быть рваных дыр. Все небо вокруг меня было усеяно парашютами. Некоторые парашютисты, попав в термальный воздушный поток, зависли. Стофунтовые курсанты службы вневойсковой подготовки офицеров резерва падали, как осенние листья. Мой маршрут по направлению к земле был более определенным.

Перед приземлением нужно держаться руками за стропы, взгляд должен быть направлен на горизонт, что я, собственно говоря, и проделал. Не надо быть зацикленным на приземлении. Спина ровная. Ноги слегка согнуты в коленях.

Толчок при приземлении выбил из моих легких очередную порцию воздуха. Вместо того чтобы сразу после соприкосновения с землей аккуратно упасть на бок и распределить нагрузку удара более или менее равномерно по всему телу, я откинулся назад — спина и голова не сказали мне за это спасибо. Парашют отказывался сдуваться, да еще и предательский ветер тащил мое расцарапанное тело по гравийной поверхности зоны высадки десанта. Удовольствие не из приятных. В конце концов я дернул за вытяжное кольцо, чтобы освободиться от подвесной системы парашюта. Я лежал на спине. Сержант воздушно-десантных войск встал надо мной.

— Нужно сделать четыре прыжка, курсант. Осталось еще три приземления. При последнем прыжке парашют может не раскрыться. Тогда мы пошлем твоей маме значок в форме крыльев.

Я проходил стажировку по программе подготовки курсантов «Выживание, уклонение, сопротивление, побег», сокращенно ВУСП. Девизом школы было «Вернемся с честью». Это была выжимка уроков, которые преподали американским заключенным в Северном Вьетнаме, во время «Войны в заливе» и при других конфликтах.

Первую неделю ВУСП были курсами джентльменов: полдня мы проводили в аудитории Авиационной базы ВМС Норт-Айленда в городе Коронадо. В числе инструкторов были люди, которые провели больше времени в иностранных тюрьмах, чем в морской пехоте. Как они говорили, целью курсов является научиться преодолевать «засирание мозгов», связанное с заключением на территории врага. Нас учили правам «Женевского соглашения»: еда, крыша над головой, медицинская помощь и почта, — все это сопровождалось кривой улыбкой. «Не ждите, ничего из этого у вас не будет». Инструкторы требовали от нас недословного цитирования «Кодекса поведения военнослужащего». Кодекс был написан после Корейской войны, — тогда из пленных американцев, не выдержавших физического и психологического давления, враги выпытали много достаточно важной информации.