Сошедшие с небес - Нил Гейман

Я не могла вспомнить, как он выглядел, а ведь я видела его по два-три раза в месяц все мое детство и юность. Сколько я ни рылась в памяти, его лицо упорно не возвращалось. Если в нем и была какая-то значительность, то лишь благодаря завесе скандала, которая окутывала его, по-видимому, вполне счастливые отношения с моей бабушкой. Считалось, что они не поженились из-за каких-то чисто юридических препятствий: то ли у него уже была жена, которая не давала ему развода. То ли в завещании моего деда был какой-то пункт, запрещавший бабушке новый брак. Хотя мне обе эти причины казались сомнительными. Бабуля любила мистера Будро; она была богата, а у него никого, кроме нее, не было. Как бы он жил, если бы она ушла раньше него? Или бабуля взяла с мамы такое же обещание, как она с меня только что? Кто такой мистер Будро и куда он подевался?

Когда я открыла глаза, в комнате было темно, а я чувствовала себя отдохнувшей. Глянув на часы, я сообразила, что вот-вот начнет светать, и, значит, я проспала не меньше десяти часов. Помывшись, я спустилась вниз, сделала себе чашку растворимого кофе и пила его, наблюдая, как встает из-за деревьев солнце.

Выйдя на улицу, чтобы забрать сумку из машины, я была приятно поражена свежестью воздуха. Я так давно не жила в Хьюстоне, что всерьез поверила, будто его климат пригоден для человеческого обитания лишь зимой. Сейчас был разгар лета, и мое тело реагировало на температуру окружающей среды с жадностью, которая удивила меня саму. Позже жара действительно станет непереносимой, так что я решила не терять времени и отправиться погулять немедленно, не занося сумку в дом.

Едва сойдя с подъездной аллеи, я оказалась в сумраке соснового леса Я вдыхала знакомый запах и чувствовала, как во мне поднимается ностальгия, непобедимая, словно тошнота. Запах действительно был сильный и противоречивый, свежесть мешалась в нем с затхлостью. Главными его составляющими были чистый смолистый сосновый дух и примешивающийся к нему более слабый аромат спекшейся земли, однако эту здоровую основу пронизывал и пропитывал собой гнилостный душок разлагающихся растений и стоячей воды. Ни один город из тех, в которых я бывала — ни Париж, ни Лондон, ни Амстердам, ни Гонконг, — не имел такого отчетливого аромата, который пробуждал бы давно забытые эмоции.

До той самой минуты я и не подозревала, как сильно мне его не хватало. Или какой могучей может быть тяга к родной земле.

Я как будто уловила запах живого тела, почувствовала, как пахнет другой человек — ощущение вовсе не всегда отвратительное, сколько бы ни доказывали обратное производители дезодорантов. В особенности если это пахнет родной человек.

И вдруг я ощутила такое же волнение и нервную дрожь, как в детстве, когда я отправлялась на разведку в лес.

История Хьюстона началась на берегах речки Буффало, но большинство людей, как приезжих, так и местных, не придают ей значения как водному пути. Просто река не стала центром города, столь же неотъемлемым от него, как Темза от Лондона или Сена от Парижа. Хотя, конечно, рекой ее не назовешь. Я до сих пор помню то определение, которое мы записывали на уроках истории Техаса в школе: «медленно текущий поток или ручей». Но я видела в ней нечто большее.

Мое детство прошло в очень обычном, очень скучном спальном районе Хьюстона, застроенном небольшими кирпичными коробками послевоенного времени. Даже деревья там были одного возраста с домами и росли через равные промежутки друг от друга — во всем районе не было ни клочка дикой природы, вообще ничего, нарушавшего монотонный порядок: ни запущенного, заглохшего от травы сада, ни пустующего дома, в котором могли бы водиться привидения. Мои родители не путешествовали, не ездили в отпуск в экзотические страны. Поэтому мой вкус к непохожему, мое стремление к большому и дикому миру питали прежде всего книги, которые я поглощала в огромном количестве, но также и регулярные визиты к бабушке. Ее дом занимал таинственную пограничную полосу между банальностью пригодного мира, в котором я жила, и Миром Дикости. В лесу, который начинался сразу за домом и тянулся довольно далеко, захватывая изрядный участок речного берега, умещались бесчисленные другие миры. Я находила там все, что хотела: следы динозавров, волшебный домик для игр, ацтекский храм, затерянную цивилизацию, зарытое сокровище, враждующие племена, волшебных говорящих зверей, фонтаны с молодильной водой или истоки Амазонки… там все казалось возможным.

В основном мои воспоминания о приключениях, которые случались со мной на этих десяти акрах заросшей лесом земли, зародились в чьем-то чужом воображении. Я просто заимствовала их из той книги, которую мне доводилось тогда читать, и, насколько я помню, никто, кроме меня, в них не участвовал. Важнее всего были те эмоции, то счастье, которое мне довелось испытать здесь — вот за чем я теперь охотилась.

Мне кажется, что прелесть этого уголка лишь усиливалась от того, что я чувствовала себя в нем хозяйкой. Мне не с кем было его делить. У меня не было сестер или братьев, ни родных, ни двоюродных, а подруг я никогда в гости к бабушке не звала. И рано научилась не сообщать взрослым о своих затеях. Для них речка была источником опасности и заразы. Вода в ней была отравлена промышленными отходами и сливами канализации, в ней размножались переносящие болезни москиты, наконец, там водились как минимум три разновидности ядовитых змей. Мне строго-настрого запрещалось купаться в ней, но я, хотя я свято соблюдала правило никогда не купаться одной, все же бродила по колено в чистой, прозрачной воде на отмелях. Но, боясь, как бы взрослые совсем не запретили мне играть у речки, если я стану слишком часто напоминать им о ней, я держала язык за зубами.

Теперь, когда я все глубже заходила в лес, стремясь к берегу, во мне пробудилась былая страсть, которая заставила меня забыть о возрасте. Эта часть моего детства всегда была со мной, ведь она определяла меня сегодняшнюю; однако впервые в жизни мне самой показалось странным, почему я никогда не пыталась вернуться, пройти через знакомый лес и еще раз взглянуть на речку. Это было так же необъяснимо, как если бы я вдруг перестала навещать кого-то из близкой родни. В конце концов, я ведь регулярно наведывалась в Хьюстон — в последние десять лет не проходило и года, чтобы я не приезжала к родителям.

Тут мне пришлось остановиться, чтобы выпутаться из куста Я постояла немного, смахнула со лба пот, заливавший глаза, и, зная, что мое лицо, должно быть, пошло красными пятнами, безуспешно попыталась обмахнуться ладонью, как веером. Несмотря на то что дом был еще совсем рядом, я уже запыхалась, и мне было слишком жарко. Насекомые жужжали и звенели вокруг моей головы, правая рука горела я увидела кровавый пунктир там, где меня схватил терновый куст.

Где же тропа?

Как я помнила, в лесу было несколько протоптанных дорожек, которые вели прямо к реке. Но теперь, подумав, я поняла, что если моя бабушка не давала своему садовнику никаких особых указаний на этот счет, то протоптать эти дорожки могли только я или мистер Будро. А потому то, что существовало в далекие шестидесятые, наверняка давно исчезло.

У меня мелькнула мысль бросить эту затею.

Существовала одна веская причина, почему мне не следовало возвращаться в места, где я играла ребенком, и причина эта заключалась в том, что я давно перестала им быть. Теперь я принадлежала миру взрослых, и куда яснее, чем раньше, понимала, что в этом лесу больше шансов подхватить лосиную вошь (и заболеть болезнью Лайма) или наступить на мокасиновую змею (чей укус мог оказаться смертельным), чем обнаружить нечто поистине удивительное. Я больше не верила в волшебство и слишком хорошо знала историю и географию, чтобы воображать, что здесь можно натолкнуться на остатки храмов ацтеков или майя.

Но, оглянувшись, я не увидела за деревьями дома. Поэтому, рассудив, что дорога назад займет у меня не меньше времени и усилий, чем путь вперед, я решила попытаться все же добраться до берега и вознаградить себя свиданием с речкой.

С немалым трудом, отгоняя от себя мысли о змеях и ядовитом плюще и жалящих насекомых, которые наверняка скрывались в массе подлеска, я продвигалась вперед, и, наконец — возможно, не менее чем через пять минут, — деревья поредели, и я вышла на песчано-глинистый берег всего в нескольких футах от широкой, искристой ленты коричневой воды.

Просто изумительно, до чего точно эта мирная картина соответствовала моим воспоминаниям о ней. Река, которая, петляя, терялась в лесу, под ветвями нависших над ней деревьев, была до того прекрасна и таинственна, что пробудила во мне чувство, которое я определила бы как нечто среднее между эстетическим восторгом и религиозным трепетом. И хотя я человек по преимуществу городской — а может быть, как раз по этой самой причине, — редкие встречи с природой всегда производят на меня неизгладимое впечатление, властно напоминая мне о том, что в мире есть многое, о чем я не имею представления. И, разумеется, уже через минуту я об этих прозрениях забываю. По крайней мере, продолжаю жить так, словно их и не было.