Египетский роман - Орли Кастель-Блюм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ей всегда было неприятно, что она возвышается над всеми. Ах, забрали бы у нее двадцать сантиметров!
Еще у нее были крупные кисти рук и сорок третий европейский размер обуви.
Она росла единственной дочерью. Как только она родилась, ее мать, Анетта, решила, что у нее больше не будет детей. Только еще одной дочери ей не хватало! Она не хотела, чтобы дочери конкурировали друг с другом (у нее самой были две сестры; они переехали в Марсель и вышли замуж за состоятельных людей). Хотя и единственная дочь, Селеста не была избалованной. Анетта поддерживала в доме железную дисциплину, которую называла «европейской». Ее отец умер от инфаркта, когда она была еще девочкой, но он успел научить ее жалеть животных. Нарушая дисциплинарные правила своей жены, он разрешал дочери кормить зверей в зоопарке.
Она продолжала кормить животных после его смерти и кормит их и поныне. Фарид не решился вглядеться в то, что именно она достает из сумки, которую держит в руке. Ему было неловко.
Тем не менее до того, как он окончательно ее узнал, он хотел закричать: «Уважаемая, кормить животных запрещено!» Но женщина повернулась к нему большим приятным лицом, и ее широкая светлая улыбка, цветастый платок, завязанный на шее, словно она стремилась подчеркнуть контур лица, уменьшив тем самым его размеры, побудили его вежливо и приветливо сказать:
– Здравствуйте, госпожа Сануа. Я Фарид аль-Амрави. Соболезную по поводу кончины вашей матери, Анетты.
Селеста сохранила серьезный вид, но в глубине души возликовала: наконец-то! Ее назвали «госпожа Сануа»! Это тут же наполнило ее счастьем, предвестьем грядущих перемен.
– Спасибо, – ответила Селеста, сияя. Она чуть сутулилась; казалось, ей тяжело носить свое большое лицо. Вышитым ею самой платком она вытерла руки от остатков еды, которой кормила ланей.
Чтение и вышивка помогали успокоиться Селесте, всегда ощущавшей, что ей не удается идти в ногу с действительностью. У нее был красивый сад, там она читала и вышивала. В этом саду у нее росла египетская пальма с шестью верхушками, которой было шестьдесят с лишним лет. Отец посадил эту пальму через несколько дней после ее рождения.
– Благодарю за соболезнование, – сказала Селеста со слегка искусственной приветливостью. – Простите, что я вас не припоминаю, – извинилась она без всякой причины. – После смерти мамы приходило так много людей.
Она была выше его на полторы головы, и с этим ничего нельзя было поделать. Всю жизнь эта голова отделяла ее от людей. Она считала, что из-за этого она не вышла замуж и не родила детей. «Мужчины не любят женщин, которые их выше», – твердила ее мать и была права. Постепенно, где-то с десяти лет, у Селесты начался долгий процесс самоотрицания, и все, что предсказывала ей суровая мать, сбылось.
На третьем-четвертом десятках ее жизни благодаря стараниям матери найти ей жениха у нее было несколько опытов общения с мужчинами, совершенно ужасных, повергших ее в состояние полной прострации, так что она перестала выходить из дома, а дома все за нее делала домработница. Селеста проводила дни за чтением и вышиванием, а если требовалось, бралась и за шитье, и спала больше, чем надо. Она то вышивала, то не вышивала, но ее мозг работал постоянно, потому что она всегда читала какую-нибудь книгу. Чего только она не прочла за все эти годы! Она познакомилась с шедеврами итальянской, французской, русской и американской литературы. Она их читала и перечитывала. У них в доме скопилась огромная библиотека. То, что было переведено на арабский, она читала по-арабски, а чего по-арабски не было – читала по-итальянски, который знала с детства. Она тщательно обернула все книги их красивой библиотеки со стеклянными дверями, в прозрачный полиэтилен, чтобы не трепались.
Искусству изящно вышивать Селеста научилась у матери. Часто они сидели у телевизора с вышиванием. В последнее время она вышивала на черной сатиновой ткани цветы по образцам из интернета, а потом делала из этой ткани красивые подушечки с невидимой застежкой, скрытой за складкой. Надо отметить, что она была виртуозом не только ручной, но и машинной вышивки и шитья. Она заказывала нити и иглы из Франции по интернету, и они приходили через два дня.
Селеста провела несколько лет за пределами большого дома, в разных принадлежащих ей квартирах в Каире, но, когда ее матери исполнилось восемьдесят лет, вернулась в большой дом, чтобы быть с матерью в ее последние годы. Так она объясняла это себе.
Мать Анетта и дочь Селеста не ощущали никакой связи с Государством Израиль. Напротив, они тщательно избегали всяких контактов со своими собратьями по ту сторону пустыни и с их посланцами в Каире. Они сразу выкидывали в мусор приглашения посетить на праздники израильское посольство. Они считали себя принадлежащими египетской нации египтянками иудейского вероисповедания.
– Кормить животных запрещено, – все-таки сказал директор.
– Вы здесь работаете? – спросила Селеста и продолжила, не дожидаясь ответа: – Да, кормить животных запрещено. – Она показала на выцветшую табличку с этими словами. – Но как их не кормить? Посмотрите, как они выглядят.
– Их кормят работники зоопарка, – автоматически ответил директор и пошел за ней. Он замолчал, видя, как гиены набросились на остатки принесенного ею мяса.
Селеста кормила гиен нарезанными куриными шейками. У аль-Амрави разболелась голова. Она снова кинула гиенам шейки, и они набросились на еду.
– Они умирают от голода, – сказала Селеста.
– Видно, сегодня о них забыли, – попытался объяснить Фарид.
Он сразу же распознал ее трогательную слабость и огромную потребность в любви и в признании и решил, что не будет с ней спорить.
Ему показалось, что она старше его как минимум лет на десять. Может быть, больше. Очень может быть, что ей за шестьдесят, но она в хорошей форме. А ее высокий рост словно делает его ниже! «Интересно, замужем ли она», – подумал он и тут же понял, что, будь она замужем, муж ни за что не разрешил бы ей в эти дни слоняться одной по зоопарку, как бы она ни сочувствовала животным.
– Я проверю,
