Египетский роман - Орли Кастель-Блюм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава 15
Люсия
Полная и подлинная история Люсии не подлежит огласке, но все-таки несколько слов о ней сказать можно. Свои леопардовые туфли она купила в том самом магазине, где делала маникюр и педикюр, на улице Царей Израилевых, напротив площади Рабина и здания тель-авивского муниципалитета. Когда ей исполнилось пятьдесят, после долгих, почти невыносимых мучений она переехала в квартиру на проспекте Хен. Изначально это была трехкомнатная квартира, которую переделали в люкс, состоящий из спальни и гостиной, соединенной с кухней. Она прожила в ней меньше двух лет.
В последние дни, хотя она и родилась в Буэнос-Айресе и знала испанский, португальский, английский, французский, итальянский и основы санскрита, а также в совершенстве владела ивритом, она примирялась со своей судьбой именно на арабском и не раз тихо повторяла «Аллах акбар» хриплым и глубоким голосом.
В сущности, как только ей стало известно о болезни, она пристрастилась к речитативу муэдзинов. Она любила в основном муэдзинов из заброшенных уголков пустыни. Они помогали ей выносить холод одинокой смерти. Вскоре она научилась напевать их мелодии в самых разных вариациях: муэдзин забытой Богом деревни в Сахаре, муэдзин-экстремист, подстрекающий к бунту, муэдзин умеренных взглядов в тихий день, когда на душе у него неспокойно, и так далее.
Покидая квартиру, чтобы уже в нее не вернуться, она всюду оставила свет, который так и горел все это время. Только через день после ее смерти туда приехала ее подруга-психиатр и погасила свет.
Пока она умирала, там горели все лампы и днем, и ночью.
На второй день госпитализации она вызвала парикмахера, чтобы приготовиться к парику и процедурам. Парикмахера звали Джеки. Он сделал ей короткую прическу и сказал, что подберет парик бесплатно. «В этой стране таких, как ты, больше нет», – то и дело повторял он.
Квартира долго пустовала. Лишь через семь месяцев хозяйке квартиры – польской уроженке, владелице преуспевающего кафе – удалось снова сдать ее.
Агония продолжалась четыре дня. Два дня Люсия была в сознании и еще два дня без сознания. Каждый выдох сопровождался болезненным стоном. В первые два дня, когда она еще была в сознании, лежавшая рядом с ней старушка из России попросила оставить разделяющую их занавеску открытой и не задергивать, но Люсия заупрямилась:
– Нет, ты придешь, когда я сама приглашу.
Она контролировала происходящее, даже потеряв сознание. Она приходила в себя на несколько мгновений и тогда спрашивала дежурившую врача из Аргентины, почему сознание покидает ее и словно размывается. Она говорила с этой кудрявой женщиной по-испански, иногда опять теряя сознание прямо посреди фразы.
Люсия была сенсуалисткой. Она любила еду, секс, духи. Она восхищалась производителями сложных изысканных духов, запах которых менялся в соответствии с часом дня и временем года или был подобран под тот или иной сезон. Досконально изучив все прочие занимавшие ее темы – она даже занималась санскритом и была в курсе его этимологических и семантических связей с другими языками, – она принялась тщательно исследовать мир духов и покупала духи Сержа Лютена под названием «Fleurs de Citronnier».
– Запах духов устроен так же сложно, как пирамида. Поэтому нельзя просто нанести духи повсюду, а потом вытереть рукой. Надо побрызгать духами только те места, где это требуется, и оставить их там. Вытирая духи, мы разрушаем вершину пирамиды. Духи теряют глубину и не меняются вместе с женщиной в течение дня, – провозглашала она.
На записанном ей сообщении на автоответчике она произносила по-испански своим низким приятным голосом: «Синко, куатро, куатро, зеро, нуэве, зеро, очо». А затем: «Дехе ун менсахе деспуэс де сеньял соноре»[36].
В двенадцать лет она буквально поглотила энциклопедию «Иудаика», что привело к столкновению континентов на бескрайних просторах ее сознания и потребовало столь же значительных действий. Она в одиночку убедила целую ветвь семьи покинуть Буэнос-Айрес и приехать в Израиль. В Израиле, в Бат-Яме и в интернате «Гадасим», она поутратила иллюзии, но не отчаялась и продолжала воодушевлять ту ветвь, которую отсекла от ствола в аргентинской столице и привезла сюда ради бегства от фашизма и во имя возрождения еврейского народа, как наставляла «Иудаика».
В Израиле она всегда была в курсе происходящего, трезво разбирая контекст и обстоятельства. Она записалась на классический и неклассический психоанализ и всегда хотела докопаться до истины и понять, что на самом деле происходит вокруг и где во всем этом ее место. Свои выводы она провозглашала во всеуслышание громко и уверенно. Она не обходила вниманием и членов своей семьи и не только готовила им блюда на пасхальный седер, но и проводила сеансы психоанализа по-испански, особенно во время праздничных трапез в Новый год и на Песах. Время от времени – иногда это продолжалось довольно долго – она выглядела сбитой с толку, но вместе с тем была исключительно сосредоточена. Это указывало друзьям, что Люсия «кое-что» поняла о человеческой натуре или о природе и Боге, а теперь поглощена всеобъемлющим самоанализом по поводу открывшихся ей этоса и логоса.
В конце концов, когда казалось, что сирены тревоги – это только учения Службы тыла, грянул гром: рак груди. Он вызвал утолщение в области грудины, там, где находится чакра сердца, и метастазы в легких, о которых лучше не говорить.
Поэтому она попросила Старшую Дочь ее рассмешить. Та изобразила, как Люсия говорит по телефону со своим английским другом, Чарльзом, и расспрашивает его о погоде. Она показала и как Люсия рассказывает о погоде в Израиле, снова и снова упоминая о холодном дне в разгар израильской зимы – жарком летнем дне по английским стандартам. Обе покатывались со смеху. Держась за больное место на груди, Люсия приговаривала: «Чудесно, чудесно. Пожалуйста, покажи кого-нибудь еще».
Старшая Дочь копировала ей всех, кого могла. Она перегибала палку, но главное было – высвободить скопившееся в груди давление.
За месяц
