Египетский роман - Орли Кастель-Блюм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она позвонила Амации. За несколько месяцев до этого они разругались в пух и прах, и он оборвал с ней все контакты.
Но на звонок он ответил и сразу же набрал новый номер Оливии. Оказалось, она в супермаркете, делает покупки.
Старшая Дочь ждала ее возвращения еще пять минут, застыв на крыльце подъезда. Ее переполняло сознание вины: ведь Адель упала из-за нее. Внезапно чудесным образом появилась спешащая филиппинка. С каждой руки у нее свисало по два полных пакета из супермаркета. Она быстро набрала код на двери подъезда.
– Я уверена, что она упала, – сказала ей Старшая Дочь на ломаном английском. – Я должна была позвонить заранее и предупредить, что приеду.
Адель лежала на полу гостиной. Она была в сознании. Старшая Дочь стала задавать необходимые вопросы, вроде того: где болит? Оливия подложила Адели подушки – под голову и под шею, и та вздохнула.
– Нельзя ее трогать, – сказала Старшая Дочь филиппинке, которая хотела поднять упавшую.
– Я вызову тебе скорую помощь, – сказала Старшая Дочь, немного придя в себя. Адель покивала, насколько ей позволяли ее поза и боль.
В приемном покое больницы «Ихилов» Адель сказала, что уже две недели не видела ни одной живой души, кроме Оливии, и поэтому ей оставалось только разговаривать с призрачными существами, приходившими ей на помощь. В последнее время она говорила с матерью, умершей в шестидесятые.
К счастью, переломов не оказалось. Ни в спине, ни в конечностях.
Через несколько дней ее выписали. Связь между ней и Старшей Дочерью вновь оборвалась. Но однажды Старшая Дочь решила, что, пусть посещения и наводят на нее грусть, нельзя же так долго избегать Адель. Слишком давно она не появлялась на четвертом этаже дома на углу улиц Йеуды Маккавея и Маттафии-первосвященника. На сей раз она заранее предупредила филиппинку. Адель лежала на кровати, на простынях с нежными голубыми цветами, снова на белом фоне. Время от времени она вздыхала: боль после падения все не проходила. Она смотрела в потолок, всякая другая поза вызывала у нее мучения. На стене были вперемешку развешаны фотографии со всеми членами семьи: мертвые и живые, здоровые и больные.
Она сказала:
– Знаешь, после операций в Бирмингеме Тимна выросла на семь сантиметров.
– Чудесно, – обрадовалась незваная, но желанная гостья. Она сидела и рассказывала Адели истории из прошлого, а Адель радостно улыбалась, глядя в потолок. Старшая Дочь напоминала ей о счастливых временах: как она каждый день ездила в институт Вейцмана, где работала химиком, как возила дочерей Единственной Дочери, куда бы те ни захотели: на кружки, в бассейн клуба в Вавилонском квартале, на частные уроки.
Когда через час Старшая Дочь собралась уходить, даже на лице Оливии отразилось сожаление.
– Придешь еще? – спросила Адель.
– Да.
– Обещаешь?
– Да.
– Можно и на полчасика.
Но Старшая Дочь почти не заглядывала. Внучки тоже почти не появлялись. Одна учится на магистра, другая готовится к вступительным экзаменам. Ну а Старшая Дочь – придется ей быть в неискупимом долгу перед Аделью и девочками.
Глава 14
Смутная весна
Десятилетний Фарид аль-Амрави вытянулся в полный рост – он был немного ниже своих сверстников – перед пирамидами в Гизе. Для него они оставались такими же, как прежде (он впервые увидел их, сидя на плечах у отца). Как и раньше, это чудо света вызывало у него восхищение. Внезапно в голове промелькнула мысль о внутренней части пирамиды: не об оформлении, захороненных саркофагах и внутренних залах, но о тех камнях, которые никому не видны.
Ведь древние рабочие сплавляли на плотах из далеких каменоломен в южных районах Нила не только гранитные камни для внешнего покрытия пирамиды, но и точно такие же гранитные камни, которые, невидимые нам, заполняют пирамиду изнутри. Но внешние камни подверглись дополнительной обработке и оказались на виду, а внутренние были забыты, хотя, погребенные, они многие тысячелетия выполняют самую тяжелую задачу: на них держится вся пирамида. Им предпочли их товарищей. «Это вечная несправедливость, – думал аль-Амрави. – Как и сами пирамиды». Его сердце сжалось при мысли о судьбе безымянных, загнанных вглубь камней, о которых не удосуживаются подумать туристы.
В родительском доме в Каире мальчик пришел к выводу, что ничего не поделаешь: законы пространственной геометрии обрекают внутренность пирамид Хеопса, Хефрена и Менкаура на мрак и молчание. Аль-Амрави опережал в развитии сверстников и оттого страдал: еще одна причина, по которой и дети, и взрослые считали его изгоем. Правда, в подростковом возрасте он резко вытянулся и достиг среднего роста, но было уже слишком поздно.
Он перенес несколько бойкотов в школе и, чтобы не впутываться в драки с обидчиками заведомо сильнее его, придумал выход, который надолго обеспечил ему покой. Он сосредоточенно думал о внутренних камнях пирамид, об исчезнувших гигантских гранитных глыбах – тех, что тайно от всех поддерживают пирамиду и не дают ей упасть, – и проникался их величием. Это привело его к выводу, что прилежание, настойчивость и упорство должны оставаться скрытыми. Он так усердно изучал книги по древнеегипетской истории, что не выходил из дома и мало ел. С годами он все более уподоблялся пауку, проворно плетущему свою паутину. Он выглядел безразличным, казался безгранично спокойным, но душа его напоминала разворошенный муравейник и металась, ожидая своего часа, словно рвущееся наружу чудовище в хорошо закрученном фильме.
Вырос он крайне честолюбивым, со склонностью к уединению. В тринадцать лет он забрался на вершину великой пирамиды Хеопса, мысленно запечатлев точную дату и час этого события. Четыре попытки оказались неудачными, то была пятая.
Стоял весенний день, дул легкий ветерок, но на вершине пирамиды ветер стал сильнее и развевал его черные кудри. Мальчик отбросил волосы с лица, чтобы лучше разглядеть открывавшийся с высоты вид.
Он был счастлив. Вновь и вновь он наполнял легкие горным воздухом, пока не ощутил головокружение. У его ног простерлась большая часть Каира. Каирская башня, дворец Салах ад-Дина, здание телевидения. На юге Саккара. Долгие мгновения он оставался наверху, потом проворно спустился и больше не пытался залезть на пирамиду. Ни Хеопса, ни Хефрена, ни Менкаура. Зато он прочел о них много книг. Как все, кому трудно ужиться с современниками, он увлеченно читал о героях прошлого и о славной культуре Древнего Египта. Тот факт, что Египет был колыбелью культуры, наполнял его гордостью, потому что он чувствовал кровное
