Кома - Сергей Анисимов

Что касается больницы, то в ней всё было более-менее по-прежнему. За ночь умер ещё один человек – но вероятнее всего всё же от «нормальных», не вызывающих никаких лишних подозрений причин. Умершей больной было за 80, она уже лет 30 страдала сахарным диабетом, имела полный букет всех сопутствующих патологий, да и погибла, собственно, от утяжеления диабета до комы на фоне обострения банального хронического пиелонефрита. Терапия её была совершенно правильной, не раз проверенной, но инерция и тяжесть происходящего оказались слишком значимыми для её возраста и состояния, что и привело к тяжёлому исходу. Такое случалось, и не выглядело ничем из ряда вон выходящим, а от странных смертей последних месяцев отличалось именно классическим течением всей картины последних дней больной. Клинический разбор назначили на следующий день, что Николая не удивило – старшие врачи вероятнее всего решили дождаться результатов секции^.

– Колька, чего ты такой злой сегодня? – спросил у него Игнат после утренней конференции.

– Я не злой, я задумчивый.

– Над чем? Базен на редкость обычно умерла. Ты видел результаты её УЗИ? За 30 лет от её почек труха осталась, так что тут хотя бы быстро…

– Игнат, – ответил Николай, даже не особо вслушиваясь в его размышления вслух. – Ты никогда не интересовался, какие профессии были у тех больных, которые у нас умерли?

– Нет, – Игнат остановился у подоконника сразу за лестничной площадкой, проводив взглядом стайку симпатичных девочек-старшекурсниц. – Но заранее можно сказать, что большинство пенсионеры.

– Да, конечно. А до пенсии?

– А какая разница?

Было понятно, что Игнат удивился, – брови его поползли вверх.

– А никакой. Просто так. Подумай сам, только не слишком делись этим с окружающими. Даша вот поделилась…

Они встретились глазами. В последний день, когда Дашу видели живой, Игнат высмеял её за конспирологическую теорию. Чем его теория была хуже?

Они разошлись: доктор Рагузин задумчиво, доктор Ляхин – несколько облегчённо, спокойно подняв голову. Чувствовать Игната за плечом будет полезно. Даже если никакой флотофоб вовсе на самом деле не травит имевших когда-то отношение к морю и флоту, никому теперь не нужных пенсионеров, или даже вполне ещё работающих людей, – Игната это может «зацепить». Так или иначе, давать ему абстрагироваться, оставаться в стороне от происходящего, было бы расточительством.

Снова больные, снова метры электрокардиограмм и листки рентгеновских снимков поверх негатоскопа. Старый, потёртый аппарат, стоящий в рентгенкабинете уже лет тридцать, мигал и потрескивал – похоже, отставал какой-то из электроконтактов внутри. Подошедшая врач плюхнула на стол перед Николаем пухлую стопку исчерканных жёлтых конвертов с рентгеновскими негативами, – язвы двенадцатиперстной кишки, посмотреть которые он договаривался. Хорошо, что не забыл. Годы на снимках были отмечены разные – от месячной давности до середины 60-х: такие снимки уже начали трескаться по краям.

– Спасибо.

– Вот этот интересный, – сказала присевшая рядом врач, вытаскивая один из конвертов из стопки.

Он поднял глаза – та самая темноволосая девушка, которую он видел только мельком, и имени которой он так и не знал.

– Посмотри, как желудок расположен.

– Инверсия?

– Да. Раз в десять лет такое можно встретить. Любуйся.

Девушка поднялась, но не ушла, продолжая стоять рядом. Николаю было неудобно, что он до сих пор не нашёл случая назваться, и он тоже поднялся, протянув руку.

– Меня зовут Николай Ляхин. Интерн.

– Таня, – просто ответила девушка. Её рукопожатие было неожиданно сильным, но в то же время всё же женственным. – Я хотела спросить: о той девушке, с вашего отделения – ничего не известно?

– Нет.

Они помолчали оба.

– Среди людей ходит немало хищников, – негромко сказал Николай. – И самое страшное, что они выглядят как нормальные люди. Их сложно отличить.

Девушка неожиданно всхлипнула, и это вдруг поразило Николая в самое сердце – некоторые, даже не самые близкие Даше Берестовой люди переживали случившееся с ней, возможно, посильнее чем он сам.

Врач Таня, развернувшись, и не издав больше ни звука, уже ушла, а он продолжал тупо глядеть в рентгенограммы. Язвы давно отболевших и даже уже отживших своё людей, любовно сберегаемые врачами, чтобы учить молодёжь. Студенты и начинающие врачи будут смотреть на них и 20, и 30 лет спустя. Хотелось бы надеяться, что у них будет при этом более хорошее настроение. Хотелось бы надеяться, что их больных не будет добивать что-то страшное и чёрное, гуляющее по отделению по ночам.

Николай провёл в темноте, рассеиваемой только трещащим негатоскопом ещё полтора часа, надеясь, что Таня подойдёт ещё раз, но так этого и не дождавшись.

Выйдя, он долго моргал в коридоре, протирая заслезившиеся от света глаза. В простенке между окнами, там где всегда висели «санитарные листки» с описаниями подручных методов удаления инородных тел и правил ухода за инфекционными больными на дому, теперь висел красочный плакат фармацевтической фирмы Aventis Pharma с изображением лысого мужика, гребущего на каноэ к дальним, расцвеченным закатом холмам. Таких плакатов в клинике и вообще городе становилось всё больше с каждым годом.

К четырём он встретился с доцентом Свердловой в её кабинете, и подписал и заверил все бумаги на выписку своей больной, после чего по-быстрому отнёс их к старшей медсестре. И у Свердловой, и у медсестры было по нескольку вопросов, но к собственному удовольствию, Николай сумел ответить на все без большого труда – за неполный год на отделении он всё-таки слегка поднатаскался в практической медицине. Ещё два года, и, глядишь, он станет человеком.

– Спасибо, Николай Олегович…

Собравшаяся уже больная, пытающаяся отобрать сумки у пришедшей за ней крепкой дочкой лет сорока сказала ему несколько добрых слов, поддержанных кивками остальных находящихся в палате женщин.

– Всего хорошего, Анастасия Петровна, – попрощался он. – Дождитесь официальной бумаги, и тогда можете идти. Одежду Вам тёплую принесли? На улице с утра было холодновато.

Он вышел, но в коридоре его догнала та самая дочка, и, с трудом подбирая подходящие слова, вручила крупную коробку «Эрмитажа», производства до сих пор не переименованной фабрики имени Крупской. Николай дошёл до ординаторской, и вскрыл целлофан, кинув коробку на стол – так было принято. Если не открыть – врачи её не тронут.

Температура у больной Январь к середине дня упала до 36,4 – для неё это была редкость, и, теоретически, подобное её снижение характеризовало успех проводимой терапии. С другой стороны, внешний вид Екатерины Егоровны Николаю весьма не понравился: кожа больной была ярко-белого цвета, какой бывает у густо рыжих. На ощупь тёплая, и, пожалуй, суховатая, -пусть и с поправкой на недевичий возраст. Даже утром цвет её был другой. Что бы это значило? Давление, измеренное быстренько принесённым Николаем аппаратом оказалось нормальное, пульс тоже вполне ритмичный и наполненный. Кажется, подобная внезапная бледность кожи иногда бывает при мерцательной аритмии. Или нет? Стоит ли назначить очередное ЭКГ shy;исследование?

Николай настолько задумался, что даже не сразу сообразил, что больная говорит что-то ему, а не сама себе. Оказалось, Екатерина Егоровна уговаривала доктора не беспокоиться, поскольку за исключением головной боли, дескать, чувствует она себя очень неплохо.

Кабинет функциональной диагностики, по времени уже должен был закрываться, и в любом случае раньше завтрашнего дня профессиональный ЭКГ-диагност делать описание очередной записи ему не будет. Значит – сам. Не обращая внимание на слова продолжающей уговаривать его больной, Николай засунул фонендоскоп в нагрудный карман халата и вышел, направившись прямиком в процедурный кабинет. Там снова оказалась Маша – она, кажется, работала только днями. Выслушав его просьбу, Маша повздыхала, но всё же отложила в сторону потрёпанный журнал и сняла с полки переносной «Малыш». Подойдя к раковине, она супула под струйку воды из-под крана ворох губок, – намочить, чтобы проводили ток.

– Николай Олегович, – необычно весёлым голосом спросила медсестра, когда они уже шли по коридору обратно к «шестёрке». – Музыкант, не исполняющий песни, из 15 букв – это кто?

– Инструменталист, – рассеянно ответил он, продолжая думать о странном цвете кожи старой женщины, дожидающийся их в палате. Маша на ходу подняла лицо к сероватому больничному потолку, зашептала губами. Считает?

– Главное слово в кроссворде, а мне ничего в голову не приходило, хоть убейте…

««Хоть убейте», ну надо же», – подумал он. – «Во проблемы у людей…».

Мажущая пальцы лента полезла из аппарата, когда Николай нажал на «пустую» кнопку, настраивая раскаляющуюся изогнутую иглу маркера на её ось и проверяя вольтаж. Маша ловко подключала электроды, молча и спокойно оставив ему собственно бумажную часть записи: вместе они работали не в первый раз.