Наказать и дать умереть - Матс Ульссон

Я вышел на большую дорогу и углубился в лес.

Когда-то мы знали три тропинки, по которым можно было пройти к парку аттракционов, но сейчас я не находил ни одной. Я ступил в непроходимую чащу, единственным просветом в которой оставался подъездной путь. Это по нему добирались сюда люди, пешком и на лошадях, а когда-то, вероятно, в повозках и на дрожках, из Андерслёва, Скурупа и Треллеборга.

Но и он оказался труднопроходимым, ведь здесь давно уже никто не гулял и не ездил. Весь каменистый, с выбоинами и кочками, а местами такой глинистый, что мне пришлось сойти с него на обочину, в заросли папоротника. Здесь высились три или четыре муравьиные кучи. Я напряженно вглядывался между деревьями, но было темно, а воздух пах гнилью и имел кислый привкус. В волосах у меня запуталось насекомое. Зеленые мясные мухи жужжали как пропеллеры, а москиты, огромные, словно шершни, садились на руки и шею.

Через несколько десятков метров сделалось светлее, но здесь дорога обрывалась. Молодая поросль вокруг стала выше, а потом зелень так сгустилась над моей головой, что я с трудом видел небо. Я прыгал, поднимался на цыпочки, стараясь разглядеть то, что осталось от «тиволи», но все напрасно.

Тогда я пошел вперед, раздвигая руками ветки, но тут же сдался, увяз каблуками в глинистой почве, которая при попытке извлечь из нее ногу издавала странный звук.

Передо мной возник столб со щитом, словно памятник, и я увидел схему парка «тиволи», каким помнил его с детства. Я прочитал, что «тиволи» одно время был самым большим парком аттракционов в Южном Сконе и прекратил свое существование в 1949 году. Бабушка рассказывала еще о певце по имени Снуддас, который часто выступал по радио. Однажды он давал концерт в «тиволи», и народу там собралось – не протолкнуться.

Правда, в тексте на щите об этом не упоминалось. Указывалось лишь, что рекордный наплыв публики пришелся на 1930 год, когда здесь выступал Пер Альбин Ханссон[42]. Получалось, если бы не я со своей версией истории парка, о Снуддасе сейчас никто и не вспомнил бы.

Тогда здесь не было таких зарослей и вся округа принадлежала нам. Помню, в последнее лето я устроил в ресторане подобие школьного класса. Сохранившийся стол стал преподавательской кафедрой, а стулья – школьными скамьями. Я срезал в лесу несколько прутьев и объявил, что тот, кто ответит на мой вопрос неверно, получит розог.

Позже я сам недоумевал, откуда в моей голове взялись такие безумные идеи. В играх я всегда выступал зачинщиком, остальные шли за мной – ведь я приехал из города.

Первый экзамен Анн-Луиз провалила с треском. И не потому, что была глупа, напротив, я выбрал для нее самые сложные задания.

В то время как ее брат и Пелле вспоминали названия станций, через которые проезжает поезд, школ, где они учатся, или какого цвета небо – проблема, над которой Пелле ломал голову довольно долго, – Анн-Луиз достались вопросы по истории и географии Швеции, а также о том, кто в последний раз стал чемпионом страны по футболу.

Наклонившись, она получила шесть ударов розгой и потерла спину.

– Больно? – поинтересовался я.

– Нет, – ответила Анн-Луиз. – Разве немножко.

В следующем туре я придумал для Пелле и брата Анн-Луиз более сложные вопросы. Но когда очередь дошла до нее, спросил имя басиста в «Лед Зеппелин», американского кинорежиссера и лучшего бомбардира высшей шведской лиги.

Анн-Луиз возмутилась.

– Я всегда получаю самые трудные вопросы, – пробурчала она.

– Это случайность, – серьезно ответил я, будто и сам верил в то, что говорю.

– Неужели ты думаешь, что он делает это нарочно? – заступился за меня ее брат.

Пелле молча жевал сопли.

Анн-Луиз посмотрела на меня с подозрением, но подставила спину.

– Подожди-ка, – остановил ее я. – На этот раз ты должна спустить штаны.

Она уставилась на меня с недоумением.

– Таковы правила, – объяснил я.

Она не двигалась. Потом возмущенно тряхнула челкой.

– Я знаю правила, я проделывал это в городе много раз, – кивнул я.

Через пару минут, снова надев штаны, Анн-Луиз заявила, что больше играть не хочет.

Ее брат и Пелле предположили, что она бестолковая, и я сказал, что такое вполне возможно. На том и разошлись.

Не знаю, как другие, а я в тот вечер долго не мог заснуть; во-первых, боялся, что Анн-Луиз расскажет о нашей игре родителям. Во-вторых, не мог забыть ее голые ягодицы. Мне казалось, я в жизни не видел ничего более красивого и вряд ли когда-то увижу.

Анн-Луиз имела привычку каждое утро сидеть на большом камне возле бабушкиного огорода. После порки она появилась там как ни в чем не бывало, значит не обиделась.

Тем не менее я не вышел. Вероятно, испугался того, что сделал. Потому что понимал: так нельзя поступать с теми, кого любишь.

Собственно говоря, что в этом такого? Другие, к примеру, играли в докторов, но я чувствовал, что совершил нечто противоестественное.

– Разве ты к ней не выйдешь? – спросила бабушка.

– Нет настроения, – объяснил я. – Лучше посижу дома, почитаю.

Около двенадцати Анн-Луиз ушла обедать, однако через четверть часа появилась снова.

Она просидела на камне до пяти часов, а потом ушла. Диабетикам нужно принимать пищу строго по расписанию.

А на следующее утро, после нескольких дней теплой солнечной погоды, зарядил дождь и подул сильный ветер.

Когда я встал с постели и выглянул из мансардного окошка, Анн-Луиз сидела на камне в резиновых сапогах и дождевике.

В одиннадцать ноль две мимо дома проехал рельсовый автобус, и бабушка сказала:

– Я больше ни о чем не буду тебя спрашивать, просто приглашу ее в дом. И скажу ее маме по телефону, что Анн-Луиз будет обедать у нас. Запеканки с колбасой хватит и на ее долю.

Я обрадовался, когда она вошла. Бабушка отряхнула ее дождевик, поставила сапоги в прихожую, а потом вытерла волосы и лицо Анн-Луиз махровым полотенцем. После этого я и Анн-Луиз, с раскрасневшимися щеками, поднялись наверх, а бабушка стала готовить люнч, или, как тогда это называли, обед. То, что сейчас считается обедом, было для нас ужином.

– Ты больше не будешь со мной водиться? – спросила Анн-Луиз.

– Но ты сама ушла тогда домой, – удивился я.

– Если хочешь, можем еще поиграть в школу, – предложила она.

– Я думал, тебе не понравилось…

– Ну… – пожала она плечами, – мне просто не хотелось снимать штаны, когда остальные оставались в штанах. Я буду делать все, что ты скажешь.

Даже не знаю, что было хуже: телесные наказания, которым я ее подвергал, или то, что я научил ее курить. Мы поехали на велосипедах в Андерслёв и купили сигарет. Они продавались поштучно в киоске за «Солидаром». Потом сидели в конторском помещении при бывшем ресторане в «тиволи», в лесу, и я показывал ей, как надо держать сигарету и как делать затяжку. Затянуться по-взрослому у Анн-Луиз так и не получилось: она зашлась в кашле и покраснела как рак.

Иногда я читал для нее.

Сама она не брала в руки книг, но меня слушала с удовольствием. Ей нравилось все: истории с продолжением из «Треллеборгс аллеханды» и «Сконска дагбладет» и книги, которые лежали у бабушки на чердаке в коробке. Она не видела разницы между детективами манхэттенской серии в красных обложках, на которых красовались мужчины в шляпах и с пистолетами и фигуристые женщины в модных платьях с глубоким декольте, и любимыми бабушкиными вестернами о ковбоях Билли и Бене. С книгами мы обычно располагались на футбольном поле или на берегу озера, расстелив одеяло. А в дождь прятались в конторском помещении бывшего ресторана в «тиволи». Я помню, как стучала вода по ржавому желобу.

Я читал, она слушала. А потом мы курили.

Я выдумывал игры, в которых она была непослушным учеником, разоблаченным шпионом, похищенной пиратами красавицей или пойманным с поличным мелким воришкой. Я ее порол. И однажды спросил: разве это не больно?

– Немного, – смутилась Анн-Луиз. – Но потом так тепло и вообще… приятно.

Она покраснела.

– Приятно? – удивился я.

Она кивнула.

– Как это?

– Так тепло… и не только пониже спины.

Боже мой, ведь тогда мы ничего не знали о сексуальности и понятия не имели о том, что такое БДСМ. Честно говоря, не уверен, готов ли я согласиться с Ронни Лейн из «Фейсис», которая поет о том, как «хотела бы знать то, что знает сейчас, когда была моложе».

Но бывали вещи и посерьезнее.

Однажды, за день до моего отъезда домой, мы впервые выкупались в озере голыми. Мы скользили ногами по илистому дну, глотая тошнотворно теплую воду, а потом вышли на берег. Я улегся на одеяло и наблюдал, как Анн-Луиз вытирается полотенцем.

Я возбудился. Увидев мой член, Анн-Луиз прикрыла ладонью рот:

– Что это?.. Почему?..

– Потому что ты такая сладкая, – ответил я.

Она смахнула челку со лба и опустилась на колени:

– Могу я… взять его?

Я взял его в руку, но когда Анн-Луиз прикоснулась к нему, произошло нечто неожиданное: из него вылилось вязкое и водянистое.