Иконописец - Игорь Середенко

— Мне жаль, — сказал Руперт. — Но ведь вы сами выбрали свою судьбу.

— Да, выбрал, — печально сказал Архипов. — Его творение умрет вместе со мной.

— Вы о чем?

— Об ангеле, которого Герман изобразил на моем теле. Он ведь нарисован и на теле моего друга детства.

— Вы полагаете, — тут Руперт призадумался, — что это как-то связано.

— Вне всяких сомнений, — ответил Архипов. — Здесь в тюрьме у меня было достаточно времени, чтобы поразмыслить. Я находил здесь тех, кому Герман тоже изображал подобные рисунки на их телах.

— Так, так, и что же? — заинтересованно сказал Руперт.

— У всех, кого я встречал здесь в тюрьме, происходило то же самое, что когда-то случилось со мной. У них всех был выбор. Странно, вы не находите?

— И что же, одним везло, другим нет?

— Так и было. Тем, кто отказывался идти на преступление — начинало везти. А кто шел на него — не везло вовсе. И этот шанс — изменить свою судьбу, выпадал лишь один раз. Выбор есть всегда, но вот не все понимают, когда он настает.

— Что вы можете сказать еще о нем?

— О Германе? Почти ничего. Только то, что он был одержим. Лишь такому человеку дано постичь тайны мироздания.

— А что вы думаете о его таланте? — спросил Руперт.

— Это талант не от Бога, — заявил Архипов.

— Почему вы так решили? — удивился Руперт.

— Потому что преступникам вроде меня поначалу создавались все условия вести праведный образ жизни — им везло. Видимо, Дьявол хотел их исправить, но стоило им выбрать темную сторону, как везение прекращалось. Действие татуировок было одноразовым. Я не могу это доказать, но и опровергнуть не могу. Но уверяю вас, он не умер.

— Кто?

— Герман, — ответил Архипов. — Дьявол не отпустит его.

— Почему вы так считаете? — спросил Руперт, а сам подумал о помешательстве его разума.

То, что он был тяжело болен, не могло быть и сомнений, об этом свидетельствовали жуткие нарывы, язвы, выступавшие на его теле, и тяжелая одышка. Архипов часто останавливался, чтобы передохнуть. Он тяжело дышал, когда много говорил. Делал паузы для передышки и вновь с упоением рассказывал. Наверное, он был рад, что ему попался такой человек, как Руперт, который с интересом и без насмешек спокойно выслушивает его рассказ.

— Потому что я знаю, что чувствовали те трое смертников, которым Герман, перед их казнью, нарисовал своих ангелов на их телах.

— И что же? — Руперт затаил дыхание, ему показалось, что истина была близка.

— Они не чувствовали боли и мучений в тот день, когда шли навстречу смерти, в объятия Дьявола. У нас в тюрьме есть своя почта, и она работает не хуже, чем на воле, а то и лучше. Человек попадал в некий транс, а может он просто отдавал свою душу. Сперва, он сделал татуировку одному смертнику. Он хотел вознестись на небо, как можно легче. И Герман изобразил ему ангела на груди. Потом, узнав о чувствах товарища, его попросили об этом еще двое смертников. Все перед его работой, глубоко раскаялись, так он согласился изобразить свое чудотворное тату.

Архипов встал и сказал:

— Мне нечего добавить к своему рассказу. Я надеюсь, что сполна оправдал ваши надежды и отработал деньги.

Руперт попросил на прощание сфотографировать татуировку в виде ангела, и Архипов с гордостью разрешил ему сделать снимок.

— Скажите, а что вы будете делать с деньгами? — спросил Руперт, пряча фотоаппарат в чехол. — Ведь вы, как я понял, уже попрощались с жизнью.

— Деньги всегда нужны, даже в самые последние дни жизни. В этом мире лишь деньги управляют. Может, они мне помогут легко уйти из него.

Глава 14

Герман собрал оставшихся в живых горожан на площади, которая напоминала скорее кладбище: множество разбросанных костей, зловоние и гниющие трупы. Он сообщил людям о том, что у него было божественное видение. Он решил не говорить людям о Дьяволе, чтобы они не испугались. Горожане еще помнили божественный талант иконописца Германа и поверили ему, хоть и были удивлены таким необычным способом строения часовни. Они знали, что их ждет, если они откажутся и решили поверить Герману. Пока горожане приступили к строительству необычной часовни, где стены и внутренние убранства должны были состоять из человеческих костей и черепов, а их было очень много — исчисление было десятками тысяч, Герман отправился в Подлажице. Там он сообщил настоятелю и монахам о необычном решении. Монахи слушали с замиранием дыхания, не упустив ни единого слова, сказанного Германом.

— У меня было видение, — начал он. Герман решил также скрыть от людей — с кем именно он виделся. — Я должен написать Библию на необычном материале.

Герман указал на валуны, которые были прикреплены к ослу, с которым он прибыл в монастырь. Это был подарок от торговца ослами. Сто шестьдесят ослиных шкур были обработаны и доставлены вместе с ослом к монастырю.

— И в чем же это видение заключалось? — спросил один из монахов. — У нас много Библий имеется.

— Это будет необычная книга, — при следующих словах монахи пронялись к его желанию. — Эта книга будет сделана из материала, способного долгое время не поддаваться разрушению. Кроме того, я сделаю ее в достойном оформлении.

Все монахи знали умения Германа Отшельника, как его прозвали сами монахи. Среди монахов послышались голоса одобрения этого предприятия. После обсуждения монахи решили помочь Герману. Настоятель остался с ним наедине.

— Это чудесная идея, Герман, — сказал настоятель. — Только почему ты не сообщил мне о ней наедине? Мы могли бы тебе устроить какое-то представление, чтобы и люди поверили в искренность твоих намерений. Герман изучающее уставился в глаза настоятелю. Он словно прожигал его насквозь. Ни единый мускул не дрогнул на его лице, а на физиономии настоятеля заиграла неодобрительная улыбка.

— Ты не веришь моим словам, — сказал твердо Герман. — Сомневаешься в искренности моих поступков.

— Не то, чтобы не верю, — в его лице произошли какие-то изменения не в лучшую сторону. — Видения разные бывают, например, во сне.

— Думай, как хочешь, вера моя неизменна. Ты будешь мне помогать? Или мне уйти в другой монастырь?

— Конечно, буду, — испуганно и переборов себя согласился настоятель. — Идея хорошая, хоть и необычная. Надеюсь, наш монастырь приобретет славу после твоей работы.

— Можешь не сомневаться.

— Что от меня понадобиться? — спросил настоятель, избавившись от соблазна выяснить мотивы Германа, движущие его решением.

— Я хочу написать книгу в полной изоляции. Мне нужна тишина.

— Понимаю, — одобрительно кивнул настоятель и, сдвинув брови, обдумывал просьбу. — Ты можешь работать в своей келье. Там сейчас никто не живет. И она проста, как ты любишь: кровать, стол и стул.

— Этого недостаточно, пусть меня замуруют в ней, оставив лишь малое отверстие в окне, чтобы я мог получать пищу и кислород. Мне нужно полное уединение для молитв.

Настоятель от удивления поднял брови.

— Хорошо, пусть будет так, — он подумал, что это лучше, чем он полагал. Ведь теперь у него никто не переманит Германа, а тот будет работать над написанием Библии. Если бы он знал, о какой Библии идет речь?

— Когда я завершу свой труд, то сообщу.

— Договорились.

Герман взял с собой несколько книг, ими были библии: Новый и Ветхий Заветы, взял краски, кисти и свечи. Монахи замуровали проход. Келья находилась на первом этаже двухэтажного здания, расположенного на территории монастыря.

Герман приступил к работе. Он мало отдыхал. Свечи горели весь день и всю ночь. Он трудился не щадя себя ибо он знал, чей заказ он выполняет. Перед его глазами проходили картины гибели и мучения горожан. Он и для них старался написать книгу, чтобы Дьявол помиловал их заблудшие души. Ради всего человеческого рода на Земле он работал, не отрываясь от листов, сделанных из ослиных шкур. Под глазами появились впадины, тело исхудало, несмотря на скромную пищу, передаваемую через маленькое отверстие, расположенное вверху стены, у потолка. Монахи становились на лестницу и спускали на канате корзинку с едой. Герман настоял на скромной пище: вода, хлеб и яйцо или стакан молока. И эта трапеза была лишь один раз в день. Такова была просьба Германа, ибо он не хотел отрываться от работы. Он знал, что эта работа требует много времени. Ни один десяток лет уйдет на это. Он тщательно обводил каллиграфическим почерком каждую букву, каждую замысловатую дугу. Поначалу его пальцы сильно болели, он доводил мышцы рук до изнеможения. Герман уже не чувствовал пальцев, и ему казалось, что его руки сами по себе пишут книгу. А иногда он ловил себя на мысли, что не понимает того, что пишет. Его разум помутился, а мысли затуманились. И тогда он вспомнил слова своего заказчика: «Я буду помогать тебе в написании книги». Стало быть, все, что он делает — верно. Ибо в противном случае его остановили бы. По ночам он слышал, а может ему и казалось, что кто-то нашептывает ему слова на латыни. И не всегда понимая их смысл, он записывал эти слова в книгу, выводя каждую букву каллиграфическим почерком. Может эта работа, над которой он сейчас трудился, и есть цель его жизни, для которой он существует. Жизнь дана ему для написания этого труда, который послужит всем людям на многие столетия. Герман искренне верил. И это давало ему сил. Он перестал считать дни и месяцы, он видел лишь страницы.