Живущие дважды - Анатолий Голубев

Хьюдж больше не оборачивался. Он смотрел только на лежащий перед ним вираж, словно здесь ему было видно и то, что творилось на других участках трека.

Наконец мощный рёв сирены возвестил об истинном старте гонки, и пары, меняя друг друга, понеслись вперёд. Но осталось следа от былой вялости, с которой они катались прежде. Вместе с нарастанием скорости сверху, откуда-то из-под крыши, на поле, зажатое кольцом трека, обрушилась лавина самых непостижимых звуков.

Гонка была как гонка. Пьер сидел в седле несколько небрежно, даже коряво. Но это не мешало ему работать с полной отдачей сил. Время от времени он истошно кричал на своего напарника, требуя увеличить скорость. К концу часа они обошли немецкую пару почти на два круга.

Хьюдж был рад победе Пьера и не скрывал своего удовольствия. Когда на смену пришли новые пары и Пьер, остывая, как загнанная лошадь, лениво катился вдоль нижнего бортика, почти не глядя на публику, Хьюдж окликнул его. Тот приветливо помахал рукой и показал, что сейчас подойдёт. Это выглядело неожиданным жестом благосклонности со стороны самой капризной, самой спесивой знаменитости, которую только знал за последние годы велосипедный мир. Но было, пожалуй, журналиста, который бы не прошёлся одной-другой остротой по адресу личных качеств Пьера Легранжа.

Он подошёл к нам через минуту, от него пахло потом с неуловимой примесью эфиромасличных лекарств. Пьер весело поцеловался с Хьюджем и сунул мне свою закованную в мокрую перчатку ладонь, даже не удостоив взглядом. Он подсел к нашему столику в форме, только на ногах у него уже были мягкие домашние туфли. За пять минут, которые Пьер провёл за нашим столиком, он отчитал официанта, принёсшего ему слишком холодный сок, своего массажиста — опоздал подать ему тёплый халат и довольно грубо оборвал своего тренера — слишком назойливо предлагал быстрее лечь на массажный стол, чтобы не «переохладить» мышцы. Пьер был весь грубость и неприязненность. Только с Хьюджем он разговаривал более-менее сносно. Газетных репортёров, выспрашивавших какие-то пустячки для украшения отчёта, резко отбрил:

— У вас есть глаза и уши — смотрите и слушайте. Каждый должен честно зарабатывать свой хлеб.

Когда Пьер ушёл, я сказал Дейли:

— Не очень приятный парень, эта знаменитость. Будто в ссоре со всем миром.

Хьюдж молча кивнул.

— Только с тобой он разговаривает терпимо.

Хьюдж опять кивнул.

— Есть какой-нибудь секрет?

— Нет. Просто я знаю его много лет. С тех пор, когда он был ещё начинающим гонщиком. Причём познакомились мы довольно забавно. Я никогда не писал об этом.

И он рассказал мне историю.

…Я разговаривал с ней несколько раз. Несколько раз за один вечер. Её отвлекали клиенты. Первый разговор был совершенно пустяковым. Она сама подошла ко мне, когда я на мгновение остановился возле витрины большого магазина фальшивых антикварных вещей, и певуче произнесла:

— Месь-е-е?

Чем дальше звучало долгое «е», тем маняще было обращение. Делала она это весьма профессионально, хотя на вид ей никак нельзя было дать больше шестнадцати.

Вслед за вопросом она уставилась на меня многозначительно-обещающим взглядом. И потом ещё более интимно произнесла, понизив голос почти до шёпота:

— Месь-е-е?

Какое-то время мы стояли друг против друга, глядя в глаза, и молчали. Сейчас я бы, пожалуй, даже не смог объяснить, почему не сделал то, что уже делал десятки раз: покачав головой, проходил мимо очередной зазывающей проститутки. У меня не было ни желания, ни денег иметь что-либо общее и с этой куклой. Но потом журналистский, сродни охотничьему, инстинкт подсказал, что встреча окажется интересной.

Я улыбнулся ей. Она улыбнулась мне в ответ.

— Месье? — уже с другой интонацией, коротко, как солдат, произнесла она.

Я покачал головой и сказал:

— Мадемуазель, к сожалению, у меня нет денег. Но если и были бы, я всё равно не воспользовался вашими услугами: моя религия запрещает покупать любовь…

Она расхохоталась так звонко, как это может сделать беззаботная девочка, услышав очень весёлую шутку.

— Говорю это вполне серьёзно, — ещё раз повторил я.

Она, продолжая смеяться, недоуменно пожала плечиками.

В это время тяжёлый тупорылый «опель», похожий на дорогой ящик королевского сборщика мусора, подкатил к нам. Девица сделала мне книксен и, пролепетав: «Пардон!», исчезла в тёмном чреве машины. Они уехали. А я остался стоять на углу, решив, не зная почему, дождаться её возвращения. Правда, спешить мне было некуда. Завтрашний самолёт уходил поздно, а широко распахнутые двери моего отеля, подмигивая, смотрели на меня с противоположного угла перекрёстка.

Она вернулась не скоро…

— О-о-о! — удивлённо и вместе с тем как-то радостно произнесла она. — Месье, кажется, сменил религию?

— Нет, — я покачал головой, — к тому же осталось в силе и другое условие…

В следующее мгновение рядом с нами взвизгнули тормоза новой машины.

— Пардон, — поспешно повторила она и проскользнула мимо меня к автомобилю. Распахнув дверцу, навстречу моей собеседнице перегнулся от руля пожилой элегантный мужчина. Он лукаво посмотрел на меня и развёл руками, как бы извиняясь, что помешал…

Серебристый «порш», который в неверном свете неоновых огней полыхал всеми красками радуги, легко убеждал, что у этого человека нет никаких препятствий к покупке любви.

Два «хелло!», слившихся воедино, не оставляли и тени сомнения, что клиент и девушка давно и хорошо знают друг друга.

Я назвал её про себя «мадемуазель Адриатик». Каждый вечер она стояла напротив отеля «Адриатик», и я впервые увидел её ещё неделю назад из окна своего номера. Она нервно прохаживалась по тротуару — пять шагов вперёд, пять шагов назад, подёргивая бёдрами при каждом повороте. Её короткая, слишком даже для такой профессии, юбка открывала красивые стройные ноги. Вообще, мадемуазель Адриатик выгодно отличалась от своих коллег весьма низкого пошиба, заполнявших улицу почти до порта. По сравнению с размалёванными, неопределённого возраста созданиями. стоявшими полускрыто в подворотнях, выставив на улицу лишь обнажённые колени, мадемуазель Адриатик производила впечатление вызывающе красивой женщины. Только маленький рост да наивное детское личико заставляло поначалу усомниться, что она вообще имеет отношение к древнейшей на земле профессии.

За то короткое время, которое отделяло громкий хлопок закрывшейся двери от рёва мотора рванувшегося с места «порша», она улучила момент и помахала рукой. Именно этот её жест и заставил меня остаться на углу ещё раз и вновь дождаться её возвращения.

Она вернулась через двадцать минут…

— Месье? — впервые с искренним удивлением сказала она, явно не ожидая увидеть меня здесь вновь.

— Увы, мадемуазель, — ответил я.

Она посмотрела на меня своими большими глазами, посмотрела не так, как это обычно делают женщины её профессии. Словно что-то решив для себя, она достала из сумочки сигарету и закурила. Потом спохватившись, протянула пачку мне. Я покачал головой.

— Вы, может быть, и не пьёте, месье? — спросила она с ехидной усмешкой.

— Увы, пью.

— Ну слава мадонне, а то я подумала, что вижу перед собой ангела, спустившегося с неба. Кто же тогда месье по профессии?

— Журналист…

— А-а, — разочарованно произнесла она. И всякий интерес ко мне тут же погиб в её глазах.

— Спортивный журналист…

— А-а! — повторила она. И интерес ко мне вспыхнул в её глазах. — Вы пишете о «Тур де Франс», о велогонщиках, об Анкетиле? — обрушила она на меня поток совершенно неожиданных вопросов.

— И об этом тоже… — теперь уже в свою очередь удивляясь, признался я.

Она на минуту задумалась и, сделав две глубокие затяжки, вдруг деловито произнесла:

— Месье, вы мне нужны… Сейчас я должна работать, — она капризно вздёрнула бровями. — Но если бы месье смог прийти сюда в половине двенадцатого, я хотела бы с ним поговорить… Месье живёт далеко?

Я кивнул головой на помпезное здание отеля «Адриатик». Она обрадованно захлопала в ладоши:

— О, тогда для месье это вообще ничего не стоит! Я вас очень прошу.

Рядом остановился молодой парень и выжидающе уставился на нас. Увидев, что я отхожу, он решительно направился к мадемуазель Адриатик. Они перебросились несколькими фразами, которых я не расслышал, и, взявшись за руки, зашагали в глубину переулка.

Вернувшись в номер, я как-то по-другому, более легкомысленно, посмотрел на нашу беседу с мадемуазель Адриатик и решил пораньше лечь спать. Но, присев на минуту к письменному столу, начал перебирать записи бесед, проведённых сегодня днём на велодроме. Одна — со старым тренером сборной Франции, который сегодня держит в Ницце небольшой ресторанчик и одновременно работает консультантом при директоре-распорядителе. Вторая — с ярко вспыхнувшей новой итальянской звездой Джобертино. Парень довольно интересно судил о многих аспектах современных гонок, но уже сквозь молодость и неопытность просачивалась душевная грязь испорченного славой человека.