Обнаженная - Висенте Бласко-Ибаньес

– Мы съ тобою были не такіе. Правда, Пепе? – говорилъ Реновалесъ, весело подмигивая другу. – Мы въ юности меньше заботились о своей внѣшности, но давали больше удовлетворенія физическимъ потребностямъ. Мы не были такъ чисты тѣломъ, но душа наша стремилась не къ моторамъ и къ первымъ призамъ, а къ возвышеннымъ идеаламъ.

Онъ снова заговаривалъ о молодомъ франтѣ, пытавшемся втереться въ его семью, и насмѣхался надъ его направленіемъ.

– Если Милита отдастъ ему предпочтеніе, я не буду препятствовать этому браку. Главное тутъ, чтобы, молодые жили въ согласіи. Онъ – славный малый и пойдетъ подъ вѣнецъ чуть ли не цѣломудреннымъ. Но боюсь какъ бы онъ не сталъ увлекаться послѣ медоваго мѣсяца снова своимъ спортомъ; бѣдная Милита приревнуетъ его тогда къ этимъ увлеченіямъ, которыя поглотятъ, кстати сказать, добрую часть ея состоянія.

Иной разъ, несмотря на то, что свѣтъ былъ еще хорошъ для работы, Реновалесъ отпускалъ натурщика, если таковой имѣлся на лицо, бросалъ кисть и выходилъ изъ мастерской, возвращаясь скоро въ пальто и шляпѣ.

– Пепе, пойдемъ, прогуляемся.

Котонеръ прекрасно зналъ, куда вели эти прогулки.

Они шли вдоль рѣшетки парка Ретиро, спуспускались по улицѣ де Алькалй, медленно лавируя между группами гуляющихъ, изъ которыхъ нѣкоторые оборачивались и указывали собесѣдникамъ на маэстро. «Тотъ, что повыше, это художникъ Реновалесъ». Вскорѣ Маріано съ нетерпѣніемъ ускорялъ шаги и переставалъ разговаривать; Котонеръ угрюмо слѣдовалъ за нимъ, мурлыкая сквозь зубы. Подходя къ площади, старый художникъ зналъ, что они сейчасъ разстанутся.

– До завтра, Пепе, мнѣ въ эту сторону. Мнѣ надо повидать графиню.

Однажды онъ не ограничился этимъ краткимъ объясненіемъ. Отойдя на нѣсколько шаговъ, онъ вернулся къ товарищу и произнесъ съ нѣкоторымъ колебаніемъ:

– Послушай-ка: если Хосефина спроситъ, куда я хожу, не говори ей ничего… Я знаю, что ты и самъ не болтаешь лишняго, но она постоянно на сторожѣ. Я говорю тебѣ это, чтобы избѣжать объясненій съ нею. Она и Конча не терпятъ другъ друга… Бабье дѣло!

II

Въ началѣ весны, когда весь Мадридъ искренно повѣрилъ уже въ прочность хорошей погоды, и нетерпѣливые люди вынули изъ картонокъ свои лѣтнія шляпы, зима вернулась самымъ неожиданнымъ и измѣнническимъ образомъ. Небо затянулось облаками, и толстая пелена снѣга покрыла землю, потрескавшуюся отъ солнечнаго тепла, и сады, гдѣ распускались уже весеннія почки и первые цвѣты.

Каминъ снова запылалъ въ гостиной графини де-Альберка, привлекая своею пріятною теплотою всѣхъ гостей, являвшихся къ «знаменитой графинѣ» въ тѣ вечера, когда она была дома, никуда не выѣзжая и нигдѣ не предсѣдательствуя.

Однажды вечеромъ Реновалесъ съ восторгомъ отозвался о чудной картинѣ, которую представляли сады Монклоа. Онъ только что побывалъ тамъ и полюбовался роскошнымъ зрѣлищемъ. Лѣсъ былъ окутанъ бѣлою пеленою и погруженъ въ зимнее безмолвіе въ то время, какъ сѣмена готовились уже пустить ростки. Жаль только что фотографы-любители такъ наводнили лѣсъ, что портили повсюду чистоту снѣга своими штативами.

Графиня воспылала дѣтскимъ любопытствомъ. Ей хотѣлось посмотрѣть это; она рѣшила отправиться туда на слѣдующійже день. Тщегно пытались друзья отговорить ее отъ этой поѣздки, предупреждая о неустойчивости погоды. Слѣдующій день могъ быть солнечнымъ и теплымъ, и снѣгъ того гляди растаетъ. Эти рѣзкія перемѣны погоды дѣлали мадридскій климатъ предательскимъ.

– Все равно, – упрямо повторяла Конча. – Я рѣшила непремѣнно съѣздить въ Монклоа. Я не была тамъ уже нѣсколько лѣтъ. Это и немудрено при моемъ дѣятельномъ образѣ жизни.

Она рѣшила поѣхать туда утромъ… впрочемъ, нѣтъ, не утромъ. Она вставала поздно и принимала прежде всего членовъ «Женской Лиги», приходившихъ за совѣтомъ. Лучше послѣ завтрака. Жаль, что маэстро Реновалесъ работаетъ какъ разъ въ эти часы и не можетъ сопровождать ее! Онъ умѣетъ искренно восторгаться пейзажами, любоваться ими съ глубоко художественною чуткостью, и не разъ разсказывалъ ей о чудномъ видѣ, во время заката солнца, изъ садовъ Монклоа. Это зрѣлище было почти равно по красотѣ ясному вечеру въ Римѣ на Пинчіо. Художникъ галантно улыбнулся. Онъ сдѣлаетъ все возможное, чтобы быть на слѣдующее утро въ Монклоа и встрѣтиться тамъ съ графинею.

Графиня, повидимому, испугалась этого обѣщанія и бросила быстрый взглядъ на доктора Монтеверде. Но она жестоко обманулась въ надеждѣ получить упрекъ за легкомысліе и измѣну, такъ какъ докторъ остался вполнѣ равнодушнымъ.

Счастливый докторъ! Какъ ненавидѣлъ его маэстро Реновалесъ! Это былъ красивый молодой человѣкъ, хрупкій, какъ фарфоровая фигурка; черты его лица были чрезмѣрно красивы, что придавало физіономіи что-то каррикатурное. Черные, какъ воронье крыло, и блестящіе волосы съ синимъ отливомъ были расчесаны на проборъ надъ блѣднымъ лбомъ. Разрѣзъ мягкихъ бархатныхъ глазъ былъ нѣсколько узокъ; бѣлыя, какъ слоновая кость, глазныя яблоки заканчивались ярко-красными уголками; это были настояшіе глаза одалиски. Красныя губы алѣли изъ подъ закрученныхъ усовъ. Кожа его была матово-молочнаго тона, какъ цвѣтъ камеліи. Блестящіе зубы переливали перламутромъ. Конча глядѣла на него съ благоговѣйнымъ восторгомъ. Разговаривая, она постоянно посматривала на него, спрашивая взглядомъ его совѣта, сожалѣя внутренно, что онъ не проявляетъ деспотизма по отношенію къ ней, желая быть его слугой и чувствовать его авторитетъ надъ своимъ капризиымъ и непостояннымъ нравомъ.

Реновалесъ презиралъ его, сомнѣваясь въ томъ, что онъ – настоящій мужчина и высказывая на своемъ грубомъ жаргонѣ самыя ужасныя предположенія.

Монтеверде былъ докторомъ естественныхъ наукъ, и жаждалъ, когда освободится въ Мадридѣ каѳедра, чтобы выступить въ числѣ конкуррентовъ. Графиня де-Альберка взяла его подъ свое покровительство и съ упоеніемъ говорила о Монтеверде со всѣми серьезными господами, имѣвшими хоть небольшое вліяніе въ университетскомъ мірѣ. Въ присутствіи Реновалеса она разсыпалась всегда въ невѣроятныхъ похвапахъ доктору. Онъ былъ ученый человѣкъ. Ее особенно восхищало то, что вся ученость Монтеверде ничуть не мѣшала ему одѣваться съ утонченнымъ изяществомъ и быть красивымъ, какъ ангелъ.

– Такихъ чудныхъ зубовъ, какъ у Монтеверде, нѣтъ ни у кого, – говорила она, глядя на него въ лорнетку въ присутствіи постороннихъ.

Иной разъ она прерывала общій рааговоръ и выпаливала вдругъ, не замѣчая своей безтактности:

– Но видѣли-ли вы руки доктора? Онѣ изящнѣе моихъ и выглядятъ, какъ дамскія ручки.

Художникъ возмущался этимъ откровенностями Кончи, которая ничуть не стѣснялась присутствіемъ мужа.

Его поражало спокойствіе важнаго сеньора съ орденами. Что онъ слѣпъ, чтоли? Графъ повторялъ только всегда съ отеческимъ добродушіемъ:

– Ахъ эта Конча! Какъ она бываетъ откровенна иногда! He обращайте на нее вниманія, дорогой Монтеверде. Это ребячество, оригкинальности.

Докторъ улыбался. Его самолюбію льстила среда обожанія, которою окружала его графиня.

Онъ написалъ книгу по исторіи развитія животныхъ организмовъ, о которой графиня отзывалась съ восторгомъ. Художникъ слѣдилъ съ удивленіемъ и завистью за перемѣнами въ ея вкусахъ. Она перестала интересоваться музыкою, поэзіей и пластическимъ искусствомъ, занимавшими прежде ея непостоянный умъ, привлекаемый всѣмъ блестящимъ и звучнымъ. Она смотрѣла теперь на искусство, какъ на красивую и пустую игрушку, которая могла служить только для развлеченія въ дѣтскомъ періодѣ человѣчества. Времена мѣнялись; пора было стать серьезными и интересоваться наукой, чистой наукой. Она была покровительницею, добрымъ другомъ, совѣтникомъ ученаго человѣка. И Реновалесъ находилъ у нея въ гостиной на столахъ и на креслахъ извѣстныя ученыя книги; онѣ были разрѣзаны только на половину. Конча набрасывалась на нихъ съ любопытствомъ, лихорадочно перелистывала страницы и бросала книги отъ скуки и непониманія.

Гости ея – почти все старики, восторговавшіеся ея красотою и влюбленные въ нее безъ надежды – улыбались, спушая, какъ она говоритъ съ серьезнымъ видомъ о наукѣ. Нѣкоторые, пріобрѣвшіе видное имя на политическомъ поприще, наивно удивлялись ея разностороннему образованію. Чего только не знала эта женщина! Куда имъ до нея! Остальные господа – знаменитые врачи, профессора, ученые, которые давно не занимались наукою – относились къ ней тоже съ одобреніемъ. Для женщины она была недурно образована. А Конча подносила изрѣдка лорнетку къ глазамъ, чтобы насладиться красотою своего доктора, и говорила съ педатичною отчетливостью о протоплазмѣ, о размноженіи клѣтокъ, о канибализмѣ фагоцитовъ, о человѣкообразныхъ и собакообразныхъ обезьянахъ, о дископлацентарныхъ млекопитающихъ и о питекантропосѣ, разсуждая о тайнахъ жизни просто и фамильярно и повторяя непонятныя научныя слова, какъ-будто это были люди изъ хорошаго общества, пообѣдавшіе у нея наканунѣ.